Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе - Ренате Лахманн
9 [декабря]. Ночью 42°. Но тихо-тихо. Воздух стеклянно звонкий. Сухо хрустнул выстрел. Кажется, расколется воздух как стакан, развалится, рассыплется вдребезги. Земля дала трещины, местами шириной с ладонь. Холодно так, что даже рельсы и те лопаются. Сухой треск – такой, который сравнить не с чем (ЧИ 82–83).
Заметки в телеграфном стиле, подчас не позволяющие распознать контекст и придающие сокращенным намекам на какие-либо обстоятельства и их виновников видимость бессвязности, как раз ввиду своей сжатости рождают впечатляющие образы. В обязанности Чистякова также входило обучение охранников и, по-видимому, заключенных. Имеется ли в виду воспитательная работа с учетом исправительного характера лагеря, политинформация или общеобразовательная подготовка – ясно не говорится. Из следующего замечания можно заключить, что одной из функций чистяковских лекций было перевоспитание, то есть он участвовал в программе перековки, которая действовала и на БАМе. Он выражает досаду: «Какой черт я буду перевоспитывать этих коблов, тратить силу и здоровье, трепать нервы, когда они не понимают человеческой речи» (ЧИ 169). 1–2 октября он подводит итог этой своей деятельности:
Провел пятнадцать бесед на разные темы: о метро, о положении на Западе и Востоке, речи Ворошилова и Гитлера, сотворение Земли, сотворение человека, образование сопок и гор. Стрелки и жены довольны.
Только жена Кравец на приглашение отвечает:
– Я дура, мне учиться нечего, пускай там умные учатся.
Общая усталость, утомленность умственная, появляется забывчивость – притупление памяти (ЧИ 296).
Нередко Чистякову приходится преодолевать пешком значительные расстояния (в лютый мороз и по весенней распутице), чтобы проверить отдельные участки стройки или размещенные в определенных пунктах рабочие группы, именуемые фалангами (термин введен Нафталием Френкелем)[428]. Выход на работу одной такой фаланги он описывает в записи от 15 декабря:
Протяжный гудок бамовского паровоза. Стоп. Остановился странного вида поезд. Товарные вагоны обшиты вторым рядом досок, в люках стекла, на крыше труба, дымит, что твой паровоз. На тормозах чего только нет. Колеса походной кухни, кипятильные бочки, кипы сена, брезент, ведра и котлы. По вагонам человеческие голоса, лошадиное ржание, хрюканье свиней и коровье мычание. Люди в бушлатах в полушубках, люди в валенках и абиссинках, все мужчины на вид, но много женских голосов. В чем же дело?
Вот в чем – все женщины, одеты по-мужски. <…>
Группа стоит и курит, группа о чем-то спорит. Один убедительно что-то доказывает, размахивая руками, ежеминутно поправляя сбивающуюся шапку. Смачно сплевывают в сторону, кряхтят и покашливают. Три человека уходят вдоль линии, что-то разглядывают, топают по земле ногой, показывают то на насыпь, то на рельсы старого пути. Показывают шестом далеко и кругом. Люди провожают глазами руку, поворачиваются, что-то соображают, записывают.
Так начинает свою жизнь ф-га (ЧИ 88–89).
Выполнял ли Чистяков некую техническую функцию или, скорее, должен был контролировать моральный дух заключенных – опять-таки неясно. Но спрашивают с него за многое:
Встретившийся уполномоченный радует:
– Шпалы Уссурийки брали? Жгли?
Мы-то знаем, жгли или нет. Только я-то в каком положении: если дров не будет, то люди и холодные, и голодные работать не пойдут – я виноват <…> (ЧИ 63).
Его отношение к самой стройке и сопутствующим обстоятельствам неоднозначно. С одной стороны, временами он говорит о долге и о целях социализма, с другой – желает всему предприятию провалиться к черту. То его окрыляет достигнутое, то ужасает провал. С одной стороны, он рвется прочь – и мотив самоубийства как побега звучит в этих записях все чаще, поскольку автор дневника не в силах вынести тоски и жестоких лишений; с другой – как человек, причастный к происходящему, он с сожалением и досадой видит царящую на стройке железнодорожной системы халатность, бичует коррупцию, пагубную неорганизованность, отсутствие необходимых стройматериалов, сжигание шпал, потому что в пятидесятиградусные морозы лагерь не снабжается дровами. Рисуемая им картина заставляет задаться вопросом, как дальнейшее строительство вообще оказалось возможным, и воспринимается как изображение условий советской жизни in nuce. Чувствуется, что разумно организованные строительные работы доставили бы этому направленному сюда человеку известное удовлетворение, – что опять-таки подтвердило бы тодоровский тезис о благотворности проделанного труда.
Несколько записей посвящены положению подневольных работников, их трудовой нагрузке, условиям их жизни: «Пошли по баракам. <…> Голые нары, везде щели, снег на спящих, дров нет…» (ЧИ 56–57). Он размышляет о своем обращении с заключенными, коря себя за то, что в гневе или с досады добавил некоторым «сроки», то есть продлил время их заключения. В его записках они предстают коллективом. Лично, по-видимому, он никого из них не выделял. Зато дежурные, старшие по званию и особенно начальники выступают в его заметках личностями; они называются по именам, причем видную роль играют их чины и сомнительная компетентность облеченных этими чинами. (Сокращенные обозначения званий и должностей поясняются в глоссарии немецкого издания.) Важное место в лексике этого дневника занимают аббревиатуры из лагерного жаргона, которые, однако, также составляют важную часть языка администрации: комдив, комотдел, комполит, комвзвод, начотряд, помком, помполит, ревтриб, политрук и т. д. Частотность употребления в дневнике позволяет рассматривать их как стилистическую черту. В характеристике поведения надзирателей выделяются два момента: постоянная брань (которая предстает преобладающим обиходным языком) и постоянное пьянство как рядовых вохровцев, так и многих высокопоставленных чинов. Чем дальше, тем больше дневник превращается в протокол неуставного поведения ответственных лиц, их интриг, грызни за привилегии, взаимных обвинений. Эти места читаются как своего рода сплетни, в распускании которых участвует и тот, кто их записывает. Кроме того, он упражняется в искусстве создания портретов сослуживцев, свидетельствующем о беспощадном к ним отвращении. Главным пунктом описания становится полное отупение
