Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Прецедент с изданием в первой книге «Русского архива» за 1871 год «Писем из Петербурга в Италию гр. Жозефа де Местра» вновь возбудил этот вопрос. Член совета Ф.П. Еленев[909], наблюдавший за журналом, подчеркивал, что цензура обязана «постоянно и настойчиво не допускать» рассуждений о царствующих особах (в данном конкретном случае о кончине Павла I), ибо помимо закона утвержденного есть «высший закон политического приличия и нравственного уважения к верховной власти». МВД не решилось собственною властью разрешить или запретить подобные издания и сочло нужным испросить высочайшее указание[910]. Примечательно, что именно Еленев, специализировавшийся на цензуре литературы исторической, четко сформулировал принципы контроля за информацией о лицах императорской фамилии.
Следует отметить, что охранительное ведомство не чуждалось заботы о качестве печатной продукции. Так, в 1874 году в петербургский цензурный комитет поступила рукопись некоего Лебедева «Император Павел и его царство», автор которой попытался «опровергнуть ложное мнение о характере царствования императора Павла I». Цензурное ведомство обратило внимание на «резкие отзывы о характере Петра III», «неудовольствие, высказанное гр. Н.И. Паниным» по отношению к Екатерине II, упоминание об обещании Екатерины «уступить престол Павлу I», на замечания «об угрюмом и недоверчивом характере Павла Петровича» и др. Подобные утверждения, допустимые, по мнению чиновников ведомства, в специальном историческом сборнике, не должны были появиться в подцензурном издании. Кроме того, крайне низко были оценены научные и литературные достоинства труда, грешившего «весьма поверхностным изложением». В заключении ГУДП книга была названа «бездарной компиляцией» из специальных бесцензурных изданий, что стало одним из основных мотивов ее запрещения[911].
Важным аспектом надзорной политики по отношению к исторической литературе являлось цензурирование трудов, посвященных зарубежной истории, особенно тем событиям и фактам, которые могли нарушить общественное спокойствие. Пристальное внимание властей привлекали публикации о французской революции 1789–1794 годов. В 1866 году Главное управление рассматривало вопрос о первой части издания Е.О. Лихачёвой и А.И. Сувориной «История Французской революции» Минье. Книга не была арестована и не подверглась судебному преследованию только потому, что авторы были названы «самыми умеренными восхвалителями революции». Однако политическая репутация издательниц, а также «пропаганда, скрывающаяся под формою перевода», вызвали дебаты в цензурном ведомстве. Совет Главного управления предложил столичному цензурному комитету на будущее время «при появлении книг, исполненных революционных тенденций, под какой бы то ни было формою, приступать немедленно к решительным, на основании закона 6 апреля 1865 год действиям». Книга стала поводом для появления циркуляра, по которому все распоряжения иностранной цензуры должны были сохранять «свою обязательную силу и для переводов с обращающихся в России иностранных сочинений». В то же время разрешение иностранной цензуры на распространение в России книги на иностранном языке не заключало в себе «изъятия от ответственности за содержание оной в случае перевода на русский язык». Особо обращалось внимание на публикации, «не имеющие безусловно ученого характера и заключающие в себе, хотя бы и не совсем очевидное, революционное направление». Высшее цензурное руководство предлагало комитетам «иметь постоянно в виду вопрос о неудобствах перевода» подобных сочинений на русский язык[912].
Издание еще одного перевода труда о французской революции – «Истории Французской революции» Т. Карлейля (т. 1 «Бастилия», под редакцией И. Ляпидевского), – представившего, по мнению надзирающих лиц, «рельефную картину революционной эпохи во Франции», порицавшего «принцип монархической власти» и содержавшего «насмешки» над королями Людовиком XV и Людовиком XVI, повлекло за собой выговор высшей инстанции в адрес московского цензурного комитета. Московский комитет, признав книгу подлежащей судебному преследованию, тем не менее промедлил с наложением ареста, мотивируя это тем, что окончательное заключение следует давать «о целом сочинении в том виде, как оно будет издано», а не о томе первом. Главное же управление распорядилось начать судебное преследование, а комитету поставило на вид за неоперативность ареста[913].
Контрольная функция через надзор за публикациями распространялась так или иначе и на деятельность самих академических учреждений. Одним из старейших научных объединений в стране было Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете. Его всегда отличала лояльность по отношению к властям, должность его вице-президента обычно занимал попечитель учебного округа. Самым крупным изданием общества являлись «Чтения в Обществе истории и древностей российских», которые, по мнению цензуры, находились «почти в привилегированном положении… в сравнении с частными издателями и журналистами», что, конечно же, не исключало неусыпного контроля. В рассматриваемый период «ЧОИДР» не подвергались судебным преследованиям. Но все же московский цензурный комитет неоднократно обращал внимание на содержание его публикаций, сообщал сведения о них в Главное управление, указывал председателю общества на необходимость более тщательно соблюдать существующие цензурные правила (а также следить за соответствием содержания «Чтений» специальным целям общества), на несовпадение статей с программой изданий общества и т. п.[914]
Пристальное внимание цензуры приковывали статьи, посвященные: национальному вопросу («Движение латышей и эстов в 1841 г.», «Донесение товарища министра внутренних дел Сенявина о положении в Ливонии в 1845 г.», «О необходимости уничтожения отдельных прав в губерниях, от Польши возвращенных, и изменении недостатков, противных государственному благоустройству», «Записки графа Толя о военных действиях против поляков в 1831 г.», «Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия» и др.); внутренней политике, законодательству, чиновничеству («О редакционном исправлении Свода законов», «Изображение нынешнего состояния России (1830 г.)», «К истории сожжения книг у нас», «О военном значении железных дорог и особенно их важности для России»); смутным периодам русской истории, щекотливым подробностям из жизни особ царской фамилии («Описание Великого княжества русского Петра Петрея», «Заметка об одной могиле в посаде Учеже Костромской губернии», «Записки Штелина об императоре Петре III», «Краткая история княжны Таракановой», «Мысли по поводу события 25 мая 1867 года»); церкви, духовенству, сектам («Материалы для истории Сибири», «Магазин Бишинга», «О секте Татариновой», «Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект», «Раскольничий Апокалипсис», «О Филарете, митрополите московском, моя память»).
В отличие от «ЧОИДР», известный журнал П.И. Бартенева «Русский архив» с самого начала столкнулся с цензурными запретами. В 1863 году, несмотря на «исключительно библиографический характер означенного издания», не увидели свет «Отрывки из рассказов князя А.Н. Голицина», в 1864 году – стихотворение А.В. Кольцова об Иване Грозном «Еще старая песня», в январе 1865 года – «шуточное описание бракосочетания Карамзина». После принятия «Временных правил о печати» издание, как «чисто ученое», по прошению редактора-издателя было освобождено от предварительной цензуры[915]. Однако издаваемый частным лицом «Русский архив» не был освобожден от внесения залога, обеспечивавшего штраф в случае цензурных нарушений. Интересны доводы Главного управления на этот счет. Необходимость залога объяснялась тем, что частный издатель не может предоставить достаточных гарантий соблюдения цензурных правил. Ссылки московского цензурного комитета на «ЧОИДР» не убедили управление, которое отметило, что и в издании общества были «уклонения от установленных правил». В качестве еще одного важного аргумента приводился тот факт, что в «Русском архиве» разбирались «по преимуществу материалы второй половины XVIII столетия, не всегда удобные к оглашению в современных изданиях». Указывалось также на имевшие место цензурные нарекания по поводу того, что журналом «принимаются для напечатания статьи, доставленные частными лицами, не имеющие специального характера, что также не может быть предоставлено усмотрению редактора».
Отношения П.И. Бартенева с цензурой складывались непросто. Его неоднократно вызывали в комитет, пугали наложением ареста, ставили на вид помещение в журнале той или иной статьи, предлагали изъять из текста отдельные места, делали «категорические заявления», что статьи, подобные, например, «Извлечениям из записок Саблукова о временах императора Павла», «решительно не будут терпимы и будут подвергать редакцию законным преследованиям»[916]. Некоторые статьи вообще изымались из журнала.
