Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
И в последующем этот вопрос оставался чрезвычайно актуальным. В середине 1870-х годов руководство цензурного ведомства отмечало, что отечественные газеты вновь стали «злоупотреблять тем снисхождением», которое оказывается ученым изданиям, и заимствовать из них сведения, которые «не могут служить достоянием всей массы читателей». За подобные вольности газета «Новое время» была лишена розничной продажи. В 1880 году газета «Русский курьер» за перепечатку некоторых материалов о царствовании Екатерины II из XXIX тома «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьёва получила внушение и предупреждение о том, что если такой случай повторится, газета будет подвергнута взысканию. В 1881 году эта тема поднималась вновь.
Что касается выпуска статей из специальных исторических изданий отдельными брошюрами, то на это всегда требовалось особое цензурное разрешение и объяснение со стороны автора или редактора той цели, ради которой публикуются оттиски. Как правило, оттиски не должны были предназначаться для продажи, так как из-за малого объема и невысокой цены они могли попасть в учебные заведения, в руки необеспеченной и малообразованной публики.
Статьи исторического характера появлялись не только в специальных, но и в общественно-политических, литературных и других популярных изданиях. Судьба подобных публикаций полностью зависела от адресата издания, авторитета и политической ориентации редакции, ее предшествующих отношений с цензурой. Одним из крупнейших и уважаемых отечественных журналов того времени был «Вестник Европы», который нередко предлагал вниманию читателей исторические материалы. Многие из них попадали в поле зрения цензурных органов; большинство все-таки выходило в свет, но некоторые вызывали бурное обсуждение не только в цензурном комитете, но и в Главном управлении по делам печати. Так было, например, со статьей А.Н. Пыпина «Очерки общественного движения при Александре I» (сентябрьская книжка журнала за 1870 год), которая, как подчеркивалось, содержала «неуместные» цитаты из записки «О древней и новой России» Н.М. Карамзина с замечаниями автора. Ряд оценок Пыпина был с неудовольствием отмечен цензурой (Карамзин «рекомендовал программу застоя и реакции»; его система обнаружилась «весьма печальными результатами эпохи» и др.). Совет Главного управления, указав на «ловкое изложение», «серьезность журнала и круг его читателей», вынужден был констатировать, что это «заставляет смотреть на подобные статьи с снисхождением и не принимать против единичного появления их каких-либо административных мер», но все же «помещение в журнале хотя бы и немногих подобных статей не должно пройти незамеченным». Поэтому статья была принята к сведению «как материал для определения характера издания»[923].
Декабрьская 1870 года книжка «Вестника Европы» вызвала дебаты в совете из-за двух статей: «Начала единодержавия в Древней Руси» Н.И. Костомарова и продолжения статьи А.Н. Пыпина «Очерки общественной жизни при Александре I». Большинство членов совета отметило тенденциозность материала Пыпина, хотя и выраженную «весьма сдержанно». Статья Н.И. Костомарова тоже не могла быть оставлена без внимания, ибо показывала «направление журнала, изобличающего знаменательное стремление к свободным учреждениям», что и требует «усиления наблюдения за оным»[924]. В следующем году петербургский комитет доносил вышестоящему начальству о № 12 «Вестника Европы», где разбирался восьмой том «Сборников Русского исторического общества» с публикацией протоколов заседаний Уложенной комиссии. Замечания редакции вроде «ловкий политический прием» или «средство прочно воссесть на престоле» вызвали негодование комитета, признавшего статью «предосудительной по направлению и по превратному толкованию намерений» Екатерины II. Однако комитет не нашел оснований к возбуждению судебного преследования. В совете Главного управления было отмечено, что по «давности времени» и «тону» подобное может быть «терпимо в журнале, имеющем исключительно образованных читателей». Кроме того, статья появилась уже после объявления «Вестнику Европы» первого предостережения, поэтому совет предложил, а министр согласился при повторении подобного рода нарушений объявить журналу второе предостережение, которое грозило не только усилением надзора, но и временной приостановкой издания, штрафами и другими взысканиями. Таким образом, авторитетность редакции и читателя могли явиться основанием некоторого снисхождения со стороны цензуры, но не освобождали от ответственности в случае повторных нарушений.
Совершенно иначе складывалась цензурная судьба исторических публикаций в демократическом журнале «Дело». Здесь основной карательной мерой было запрещение исторической статьи в полном объеме; так, в 1867 году цензор подцензурного в то время «Дела» получил выговор сове та за допуск в XI книжку журнала материала «Судьбы русского образования со времен Петра Великого». Петербургский комитет запретил публикацию статей «Увлечение национальным превосходством» (1869), «Исторические судьбы женщин» (1870), «Благодушество эстетического непонимания» Н.В. Шелгунова (1870), IV и V глав «Русских реакций» С.С. Шашкова, «Общественно-экономическая жизнь на Урале» Навалихина (1870), «Общий взгляд на историю великорусского народа» А.П. Щапова (1871) и др. Ряд статей вышел с существенными сокращениями: «Женский труд и его вознаграждение» (с исключением «тенденциозных мыслей и выражений»), «Русские реакции» С.С. Шашкова (исключены сведения о смерти Петра III «от геморроидальных колик», так как этого не было в манифесте о его смерти; о раздаче крестьян любимцам; о закрепощении «будто бы 3 000 000 душ крестьян, в т. ч. в Малороссии»; об оценке Екатериной энциклопедистов – «навели на меня скуку и не поняли меня», и др.). Неоднократно руководство цензурного ведомства напоминало цензору «о необходимости более строгого цензурования журнала “Дело”»[925], а министр внутренних дел П.А. Валуев в свое время даже отдал распоряжение, чтобы «неудобные для напечатания в этом журнале статьи не цензуровались, а запрещались бы в целости».
Особой заботой цензуры была литература учебная и народная, в том числе историческая. Эти две наиболее социально опасные, с точки зрения правительства, категории населения (учащиеся и простонародье) должны были получать строго определенный объем информации и в совершенно однозначной трактовке. Появление в середине 1860-х годов ряда учебных книг (например, таких как «Самоучитель» И.А. Худякова и «Книга для чтения» А.И. Сувориной) вызвало предписание министров просвещения и внутренних дел о необходимости принятия мер к «прекращению издания и изъятию из употребления вредных для молодого поколения учебников». В 1866 году последовало два высочайших повеления об «особого рода цензурном надзоре» за учебниками и книгами для простонародья. Совет Главного управления поднял вопрос о восстановлении предварительной цензуры «для учебных, а равно предназначенных для народного и детского чтений изданий», как оригинальных, так и переводных. Начальству государственных и частных учебных заведений, а также обществам по народному образованию разрешалось допускать в учебные каталоги, училищные библиотеки и склады, издавать за свой счет, принимать к руководству или рекомендовать ко всеобщему употреблению только те общеобразовательные издания, которые «были цензурованы установленным порядком и одобрены министром народного просвещения»[926].
В связи с изданием учебной литературы цензурное ведомство и министр внутренних дел предлагали, чтобы Ученый комитет министерства народного просвещения в своих заключениях строго указывал на изданиях «рекомендуется», «одобряется» или только «допускается или в виде руководств, или в виде пособий, или для библиотек основных и ученических… для тех или других классов». Точная формулировка публиковалась в «Журнале министерства народного просвещения»[927]. Подобные меры должны были оградить наиболее «уязвимые», с точки зрения властей, слои населения от информации, в том числе и исторической, которая могла бы нарушить социальную и политическую стабильность в русском обществе. Именно народная и учебная литература, подлежащая особо строгому контролю, часто вызывала дебаты в цензурном ведомстве относительно содержания и процедуры надзора.
* * *Взаимоотношения цензуры и исторического знания в России, как, впрочем, и ужесточение или смягчение цензурного давления на печатное слово, всегда находились в прямой зависимости от состояния общества, гражданского сознания его образованного слоя. В этом смысле перемены первых пореформенных десятилетий представляют значительный интерес. Возросшая политическая и культурная активность некоторых социальных кругов, оживление печати, расширение временных рамок используемой информации о прошлом имели своим следствием усложнение правительственного контроля, который включал целый спектр реакций – от упреждения до прямого запрета.
