Андрей Еременко - Годы возмездия. Боевыми дорогами от Керчи до Праги
Наши войска вплотную подошли к городу русской славы – Севастополю. Еще один удар, и новая севастопольская эпопея закончится победой советского оружия.
Раннее утро 18 апреля. Машина быстро мчится из предместья Феодосии на армейский полевой аэродром, что в 20 км восточнее Акмонайских позиций. По приказу Ставки я должен вылететь в Москву. Накануне вечером мои боевые друзья – командиры и политработники Отдельной Приморской армии – устроили мне теплые проводы. За бокалом доброго крымского вина мы оглянулись на пройденный за эти месяцы путь, вспомнили о тяжелом ратном труде. Товарищи сказали немало душевных слов в мой адрес, я их благодарил за высокую, подчас даже чрезмерную оценку моей персоны.
Вот и аэродром с красноречивыми следами недавней боевой страды – воронками от бомбовых взрывов. Теперь здесь довольно мирная, более чем на 200 км удаленная от линии фронта база для транспортных самолетов. Командир корабля С-47 встретил меня уставным докладом о готовности экипажа и самолета к выполнению задания. Этот экипаж уже длительное время делил со мной риск частых перелетов во фронтовых условиях. Нельзя здесь не сказать теплых слов благодарности всем летчикам транспортной авиации, самоотверженный труд которых незаслуженно остается в тени боевых дел истребительной, штурмовой, бомбардировочной и разведывательной авиации. Летчики-транспортники на своих почти невооруженных самолетах, перевозя людей и грузы к линии фронта, совершали незаметную, но поистине героическую работу, во многом способствовавшую нашим успехам.
На аэродроме со мной тепло простились боевые соратники по Крымской операции: С.Г. Горшков, К.А. Вершинин, Ф.С. Октябрьский, К.С. Мельник, командиры корпусов, весь руководящий состав управления и штаба Приморской армии. Последние рукопожатия, и я в самолете. Привычное выруливание на взлетную полосу, небольшая остановка перед разгоном, рев моторов, разбег, плавный взлет. Мы в воздухе. Впереди Москва, новое назначение, новые задачи, новые соратники. Равномерный шум моторов сопровождает раздумья о предстоящем, которые постоянно прерываются впечатлениями о только что закончившихся сражениях на Крымском побережье. В сознании возникают, казалось бы, незначительные, но яркие эпизоды боев, детали сражений. Нелегко отключиться от обстановки, с которой сроднился всеми помыслами и стремлениями. Надолго, а подчас и на всю жизнь остаются в кладовых памяти «зарубки» от пережитого, по которым спустя много лет отыскиваешь многочисленные и довольно подробные сведения о том, что казалось безвозвратно забытым.
Историки для описания минувшего пользуются главным образом документами определенного периода, эпохи. Для военного историка источниками служат, как правило, планы операций, решения военачальников, отданные ими приказы и распоряжения, сводки и донесения штабов, журналы боевых действий и другие многочисленные документы, без которых в условиях минувшей войны невозможно было проведение ни одной сколько-нибудь значительной операции, любого боевого или организационного мероприятия. И это вполне правомерно. Но важны и свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. В памяти оседает множество таких фактов, которых не найдешь ни в каких документах, такие сведения нередко облекают историю в плоть и кровь, делают ее доступной для восприятия, содействуют воспитанию молодежи, формированию характера и убеждений людей. Я веду речь о непосредственных переживаниях участников событий, их восприятии происходившего, об их взаимоотношениях между собой, в том числе о взаимоотношениях руководителей и руководимых, их живом общении.
Написанный скупым штабным языком приказ не в состоянии передать того заряда энергии и воли, который вложил в него военачальник, когда отдавал его устно. Никакая сводка или донесение не передает того чувства уверенности в победе или душевных колебаний командира, когда он по телефону передавал ее в вышестоящий штаб. Даже самая добросовестная протокольная запись стороннего наблюдателя не может отразить того, что запечатлело сознание непосредственного участника событий.
Я веду речь, конечно, не к тому, что исторические работы во всем должны опираться на воспоминания участников событий, а к тому, что воспоминания имеют также большую ценность(Кстати сказать, и мои собственные работы, в том числе и эта книга, в гораздо большей степени опираются на документы, чем на воспоминания в строгом смысле этого слова.). При этом документы могут сохраняться веками, чего нельзя сказать о современниках тех или иных событий. Поэтому нужно крайне бережно относиться ко всему, что написано живыми свидетелями исторических событий.
Все воспоминания субъективны, в этом их недостаток и в этом же их достоинство. Достоинство «субъективизма», о котором я веду речь, заключается в том, что автор высказывает свою собственную оценку событиям, дает им такое истолкование, которое обусловлено его местом в развитии этих событий. Попутно скажу, что, например, тот, кто находился на высокой горе, видел, как правило, дальше и лучше, чем тот, кто был у ее подножия. Однако находившийся под горой зачастую отчетливее видел происходившее на ней. Не исключено вместе с тем, что человек, оказавшийся на высокой горе, страдает близорукостью и ничего дальше своего носа не видит. Но это частный вопрос. Важно, чтобы в мемуарах отразилась личность их автора, его душа, его идеалы, его жизненный опыт. Такой «субъективизм» следует приветствовать. Но можно и нужно критиковать мемуариста за субъективизм «сознательный», когда он нарочито искажает события в угоду какой-то предвзятой цели. В случае, когда пишущий воспоминания привлекает документы, он невольно вынужден «корректировать свой субъективизм». Вместе с тем участник событий, анализирующий документы, имеет возможность корректировать и субъективизм тех, кем они в свое время были составлены. Чем больше будет воспоминаний «хороших и разных», в том числе и об одном и том же событии, тем ярче и правдивее историк будущего сможет воспроизвести картину минувшего.
На пути из Крыма в Москву я стремился осмыслить и отобрать из накопленного мною опыта руководства войсками в последних операциях полезное для своей предстоящей деятельности. Главное в этом опыте состояло в том, что необходимы стремительные, неожиданные для врага удары, ибо он старался теперь закрепиться на важных в стратегическом отношении рубежах с тем, чтобы по возможности превратить невыгодный ему теперь маневренный характер войны в позиционный. Эти расчеты были связаны с надеждой на выигрыш времени, которое Гитлер намеревался употребить, чтобы добиться сговора с нашими западными союзниками.
Оставшись наедине со своими размышлениями, я не заметил, как прошло время. Мы приземлились на Центральном аэродроме Москвы. Здесь меня встречала группа работников Генерального штаба во главе с генералом А.А. Грызловым. Прямо с аэродрома я поехал в Генеральный штаб, где генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов [105] , исполнявший тогда обязанности начальника Генерального штаба, кратко ознакомил меня с обстановкой на фронтах. К середине апреля линия фронта отодвинулась далеко на запад и тянулась от полуострова Рыбачий к Петрозаводску, Ладожскому озеру. Берега Финского залива в районе Ленинграда и Кронштадта были очищены от гитлеровцев. Далее линия фронта шла от Нарвы на Псков, проходила восточнее Новоржева, а затем, огибая Витебск, Оршу, Бобруйск, Пинск, выходила к Припяти и шла восточнее Ковеля, Владимир-Волынска, Золочева на Девятин, что западнее Коломыи, а затем, отклоняясь на восток и оставляя за нами Черновцы, упиралась в Черное море у Аккермана. К лету 1944 г. на советско-германском фронте насчитывалось около 240 дивизий Германии и ее сателлитов. Вермахт, хотя и утратил теперь окончательно и бесповоротно стратегическую инициативу, все же обладал достаточной боеспособностью для того, чтобы оказывать ожесточенное сопротивление на всей громадной по протяженности (4450 км) линии фронта. Германия располагала по-прежнему экономическими ресурсами для того, чтобы снабжать армию вооружением. Главной целью гитлеровской ставки, как я и предполагал, являлось стремление создать прочную стратегическую оборону, не допустить выхода советских войск к границам рейха, измотать Красную Армию в затяжных изнурительных боях за каждый рубеж, использовать все это для дипломатических комбинаций с капиталистическим Западом и заключить мир на сносных для гитлеровской клики условиях.
Эти намерения врага находили питательную почву в политике правящих кругов Англии и США, которые продолжали оттягивать открытие второго фронта на Европейском континенте. Давно запланированная и много раз обещанная высадка их войск в северной Франции вновь и вновь откладывалась. На Западе все еще надеялись, что обе стороны будут измотаны и обескровлены в единоборстве и тогда можно будет продиктовать свои условия мира. Ввод свежих войск в Германию и другие оккупированные ею европейские страны, наличие свободных материальных ресурсов, по мнению реакционных кругов Вашингтона и Лондона, должны были обеспечить установление во всей Европе выгодного им порядка. Вожделения империалистов простирались до надежды превратить Советский Союз в сырьевой придаток западных держав. То, что эти наши предположения не были ошибкой, подтвердилось после войны документами, опубликованными на Западе. В частности, в книге Гудериана «Воспоминания солдата» приведена дипломатическая переписка между так называемой нейтральной Испанией и Англией по вопросу о возможности заключения сепаратного мира западных стран с Германией [106] .
