Ким Маккуарри - Последние дни инков
«Она дала отпор, защищаясь так яростно, как только могла; она даже прибегла к тому, чтобы покрыть свое тело мерзкой, зловонной субстанцией, с тем чтобы вызвать тошноту у пытавшихся изнасиловать ее. Она защищалась так неоднократно на протяжении всей поездки, пока они не достигли [Оллантай]тамбо».
В то время как экспедиция сделала остановку в Оллантайтамбо, Франсиско Писарро, находясь в Куско, получил сообщение от Манко Инки, в котором тот выражал желание обсудить условия его, Манко, сдачи. Надеясь раз и навсегда положить конец восстанию, Писарро поспешил в Оллантайтамбо, где содержалась Кура Окльо, и оттуда он послал Манко ряд даров, в том числе великолепного пони и целый комплект шелковых одежд. Один африканский раб и двое крещеных туземцев направились с дарами в джунгли. Но вместо того чтобы принять дары Писарро, Манко убил трех посланников, а также и пони, поскольку «Инка в грош не ставил ни дружбы испанцев, ни того, что они обещали ему».
Испытывая ярость ввиду категорического отказа Манко, а также несомненную досаду по поводу того, что после трехлетних военных действий и сотен испанских смертей Манко Инка все еще продолжал находиться на свободе, Писарро решил излить свой гнев на самую удобную для этого персону — инкскую королеву. «[Поскольку] Инка [Манко] не шел на заключение мира, то самым сильным ударом, который можно было нанести по нему, должно было стать убийство его жены, которую он любил более всего», — писал Сьеса де Леон. Испанцы вывели перед ним Куру Окльо, дочь великого Уайны Капака, раздели ее, затем привязали к столбу, который был установлен специально для этой цели. Все действо разыгралось перед глазами Писарро и его офицеров: представители племени канярис — исторические враги инков — начали избивать ее, — при этом инкская королева не произнесла ни слова. Затем они взяли на изготовку свои луки, установили стрелы с бамбуковыми наконечниками на тетивах, натянули тетивы и начали обстреливать королеву, целясь ей в конечности. Многие из присутствовавших испанцев — а это были закаленные конкистадоры — были потрясены таким изощренным и мучительным убийством инкской королевы. Один летописец прокомментировал это так, что это было деяние, «совершенно недостойное нормального христианина»; иными словами, это было наказание за восстание, «в котором не было никакой ее вины». Тем не менее мучительное убийство продолжалось, в то время как Писарро и его люди — все крещеные христиане — продолжали наблюдать за этим действом, не предпринимая никаких попыток, чтобы остановить это.
Юная королева, пронзенная стрелами, однако продолжавшая держаться с вызовом, сказала своим мучителям: «Вы изливаете свой гнев на женщину?.. Так поторопитесь же и прикончите меня, так чтобы вы смогли удовлетворить все ваши желания». Это был единственный выплеск чувств, который гордая инкская женщина позволила себе, — к немалому удивлению тех, кто собрался лицезреть это действо. Педро Писарро писал:
«В своем гневе… маркиз распорядился убить жену Манко Инки. Индейцы из племени канярис привязали ее к столбу и затем начали избивать ее и пускать в нее стрелы, пока она не погибла. Присутствовавшие там испанцы сказали, что эта индейская женщина не произнесла ни единого слова сожаления, она продемонстрировала исключительно сдержанное поведение. Можно только восхищаться женщиной, из уст которой не вырывается ни слов, ни стонов, какую бы боль ей ни причиняли смертельные раны!»
Чтобы еще больше наказать Манко, Писарро приказал погрузить расчлененное тело королевы в большую корзину и пустить вниз по течению реки Вильканоты, чтобы в итоге его смогли подобрать люди Манко. Через несколько дней Манко показали тело Куры Окльо, и он «был охвачен крайним горем ввиду смерти его жены. Он рыдал и метался над ее телом: он очень ее любил. В итоге он направился [с ее телом] к Вилькабамбе».
Но гнев Писарро, вызванный поднятым Манко восстанием, еще не насытился. Вернувшись в Куско, он узнал, что Вильяк Уму и некоторые другие инкские предводители, ныне содержавшиеся в инкской темнице, жестко осудили казнь их королевы. Писарро приказал, чтобы верховного жреца и прочих высокопоставленных инкских деятелей привели на главную площадь Куско, где они все были сожжены. Затем Писарро выволок генерала Тисо, последнего из выдающихся инкских полководцев, сдавшегося за девять месяцев до этого, и также сжег его живьем.
Искоренив по большей части очаги второго восстания Манко — в ходе серии жестоких карательных кампаний, — шестидесятиоднолетний Франсиско Писарро вскоре вернулся в свою столицу на побережье, в Город Царей, где он должным образом приступил к своим обязанностям губернатора. Но вскоре пожилой маркиз столкнулся с новой проблемой, не менее серьезной, чем та, что была вызвана восстанием Манко. По улицам города циркулировали слухи о том, что его испанские жители давно уже устраивают тайные встречи и планируют на них убийство маркиза.
14. ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПИСАРРО
«[Испанские энкомендеро] излучают вокруг себя ауру успеха, переходя от карточных игр к обеденным застольям, — все они имеют обычай облачаться при этом в роскошные шелковые одежды. Их деньги растрачиваются на все эти роскошества самым наилегчайшим образом, поскольку они не стоят им какого-нибудь труда… [Они] и их жены позаимствовали у верховного Инки обычай передвигаться на носилках — словно они изваяния святых. Эти испанцы являют собой абсолютных повелителей, лишенных страха Бога или возмездия. В их собственных глазах они являются судьями над народом, которого они припасли для своих собственных нужд или удовольствий».
Фелипе Гуаман Пома де Айяла, «Письмо королю», ок. 1616«И ты, Брут?»
Уильям Шекспир, «Юлий Цезарь», ок. 1600В июне 1541 г. Франсиско Писарро все еще был таким же достаточно непретенциозным человеком, каким он впервые прибыл в Новый Свет тридцать девять лет назад. Хотя Писарро провел более двух третей своей жизни в Америках, шестидесятитрехлетний конкистадор все еще продолжал нести на себе неискоренимый отпечаток периода своего становления в сельской части Эстремадуры. Сын прославленного капитана кавалерии, Писарро воспитывался в семье своей матери — девушки из крестьянской семьи. Трое братьев Франсиско по отцу — Эрнан, Хуан и Гонсало, — будучи произведенными на свет значительно позднее, воспитывались в семье своего отца, а Эрнан, будучи самым старшим среди них, получил, среди прочего, формальное образование и унаследовал поместье своего отца.
Если бы Писарро обладал меньшими амбициями, то его будущее в Испании, вне всякого сомнения, было бы предопределено обстоятельствами его рождения и семейного воспитания. Но Писарро имел амбиции, то есть его представление о себе и о своем будущем не совпадало с соответствующими ожиданиями его земляков в отношении его. Эти амбиции — в сочетании с наложенным на Франсиско бесчестным пятном незаконнорожденности и, возможно, подсознательным детским желанием воспитываться в более высокопоставленной семье своего отца, нежели в семье своей матери, — несомненно, послужили тем двигателем, который погнал его через океан и через другой континент. Вне всякого сомнения, эта побудительная мотивация и подвигла в конечном счете Писарро на завоевание самой крупной туземной империи в Новом Свете.
Посредством этого завоевания Писарро в каком-то смысле обеспечил себе статус законнорожденности. Ввиду завоевания Писарро богатой Инкской империи король Карл посмотрел сквозь пальцы на его незаконнорожденность и сделал его рыцарем. Но так или иначе, в испанских королевствах XVI в. занимавший высокое положение сеньор обычно имел целый перечень титулов и «расширительных указаний», предшествовавших его письменному имени. Для любого интересующегося достаточно было лишь проглядеть этот перечень, чтобы точно понять, какое положение занимает этот человек в обществе, насколько богата или бедна его родословная.
В 1541 г. Франсиско Писарро обрел наконец тот статус и общественный вес, о котором он всегда мечтал: он стал рыцарем ордена Сантьяго, губернатором, командующим войсками и маркизом королевства Новая Кастилия, принадлежавшего Его Величеству. Став губернатором, — а этот пост был эквивалентен посту вице-короля, — Писарро обрел завидное положение человека, лично назначенного королем представлять испанскую власть в Перу и управлять миллионами новых вассалов, которых король заполучил посредством продемонстрированной Писарро военной доблести и военной мощи. Если бы кто-то из врагов Писарро решил задать вопрос о его плебейском происхождении, то Писарро на это легко смог бы ответить теми же словами, которыми примерно два столетия спустя незаконнорожденный Вольтер ответит на вопрос одного высокомерного французского аристократа: «Я только начинаю свой род, а вы свой род уже заканчиваете».
