Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
- Ну-у? - недоверчиво протянул я.
- Ага. Книжки читают. Прямо не квартира, а красный уголок.
- Чем же она вас проняла? - допытывался я, вспоминая хозяйку, женщину лет двадцати восьми, чернобровую, длиннолицую, с угловатой мужской фигурой. Ее никак нельзя было назвать красивой, ласковой или игривой.
- А кто ее знает! Как глянет, так хлопцы и замолкнут, а если головой покачает, готов сквозь землю провалиться.
Второй раз я увидел ее в штабе за несколько дней до выхода на Припять.
- Я хочу в партизаны, - обратилась она к Базыме.
- Дед-бородед, по твоей части, - неизвестно почему подмаргивая мне, сказал начштаба. Меня покоробила эта неуместная игривость Базымы.
Женщина подошла ко мне и, по-солдатски стукнув высокими каблуками и вытянув руки по швам, повторила те же слова. И замолчала, устремив на меня взгляд черных и суровых глаз. Голос ее был обычен, но слова она как бы откалывала ломтиками от ледяной глыбы души. Нос прямой, большой рот и крепко сжатые губы указывали на сильный характер. Широкие черные брови, сросшиеся на переносице, - они взлетали на узкий невысокий лоб черной широкой ижицей. Но сильнее всего были глаза, упрямые, жесткие, холодные и, казалось... честные.
Поеживаясь под ее взглядом, я спросил:
- А где вы хотите партизанить?
Базыма кашлянул в кулак. Он последние дни донимал меня намеками на весну и на усиленный якобы интерес дамского пола к моей бороде. Женщина вопросительно подняла одну бровь.
- На кухне или в санчасти? - брякнул я сердито.
- Нет, я могу пойти только в разведку... - спокойно возразила она, словно огрев меня хлыстом.
- Ого... - сказал Базыма и вышел, оставив нас наедине.
Я скороговоркой стал задавать вопросы, ставшие профессиональностандартными.
Александра Карповна, двадцати девяти лет, белоруска, беспартийная, учительница, образование высшее, муж на фронте, есть дочь, живет у бабушки под Минском, отвечала она мне.
- А что вы можете делать в разведке?
- Это ваше дело. Одно могу сказать: сделаю все, что нужно командованию...
- Это опасно и непривычно...
- Я могла бы пойти в Овруч. Там среди словацких офицеров у меня есть знакомые.
- Откуда знакомые?
- Стояли у нас. Я специально познакомилась.
- Зачем?
- Была уверена, что рано или поздно к нам придут партизаны. А среди словаков есть много сочувствующих нам.
- Когда можете пойти в Овруч?
- Хоть завтра...
Это меня вполне устраивало. Попытки проникнуть в самый Овруч мне пока не удавались, но и сведений от разведок, бродивших по окрестностям города, было достаточно, чтобы проверить учительницу, если она соврет. Я, таким образом, убивал сразу двух зайцев.
- Хорошо. Пойдете завтра. После возвращения продолжим разговор.
- Проверяете? - вдруг спросила она меня в упор.
Впервые в своей разведывательной работе я не знал, что ответить.
- Это хорошо, так и надо. Я согласна. - И, пожав мне крепко, по-мужски, руку, вышла.
Я чувствовал себя не совсем ловко, когда вошел Базыма.
- Завербовал? - насмешливо спросил он меня. - Ох, как бы эта барышня тебя не завербовала. Весна все-таки... Тут и нам, старикам... - сладко потягиваясь на стуле, поддразнивал он меня, как некий партизанский Мефистофель.
- Идите вы к дьяволу, Григорий Яковлевич, - хлопнул я дверью, сквозь которую несся вслед мне сатанинский хохот Базымы.
На следующий день Карповна ушла в Овруч. Я слыхал и раньше, что разведчики звали ее так. В штабе тоже стали звать новую разведчицу Карповной.
Она вернулась в Мухоеды через два дня после известия о смерти Маруси и за день до нашего марша на Припять. Сведения Карповны своей точностью не вызывали сомнений. Мы приняли ее в отрядную разведку.
На следующий день, пройдя на восток сорок километров, мы начали четвертую переправу отрядов Ковпака через осточертевшую нам всем Припять.
32
Штаб разместился в красивом просторном селе Аревичи, километрах в двух от реки.
После проверочных разведок, перекрывших и уточнивших первые данные Антона Петровича о значении Припяти для немцев, Ковпак принял решение сорвать навигацию.
Район Аревичей вполне соответствовал замыслам деда. Ковпак и Руднев объезжали позиции, намечая расстановку сил. Они вникали во все мелочи, как перед большой и сложной операцией. На второй день мы с Рудневым поехали к Кульбаке в село Красноселье.
- Как, глуховцы, много рыбы наглушили? - теребя черный ус, спрашивал комиссар Кульбаку.
- Пока ловим удочками. А от нимець поплыве, тоди нимця и рыбу глушить будемо, - отвечал Кульбака.
Глушить рыбу категорически запрещалось командованием. Берегли тол и гранаты.
Обменявшись еще двумя-тремя шутливыми фразами, перешли к делу. Последний приказ командования обязывал Кульбаку "выставить крепкий заслон на подходе к реке, возле дамбы, что против села Довляды". Это село находилось против Красноселья, на правом берегу Припяти. Мы стояли на левом.
Я сидел в штабе над картой и искал русло Припяти. Где русло этой большой судоходной реки? Где в этом затейливом узоре голубых кружев проплывают суда и баржи?
Весной сотни болот и болотец, топей, озер и ям, "стариков" и "стариц" оплетают реку, стерегут ее и стоят крепким естественным барьером на подходах к ее берегам.
Вот оно, русло! Чистое, широкое. Выйдя из "кружев" к простору полей у большой белорусской деревни Дерновичи, оно извивается к селу Аревичи и далее к Красноселью. В Дерновичах стоял батальон Матющенко, в Аревичах - штаб и первый батальон, в Красноселье - батальон Петра Кульбаки.
По шоссе из Коростеня немцы быстро могли подкинуть в Довляды свежие силы и переправить их на наш берег. Заняв Красноселье, противник мог ударить нам в тыл и прижать к реке.
Батальон Кульбаки обеспечивал безопасность с юга и перекрывал шоссе.
Мы не знали, когда немцы пожалуют в гости, но, судя по воде, которая улеглась в берега, это должно было случиться скоро. Поговорив с Кульбакой и побывав на берегу, мы вернулись в Аревичи.
Уже стемнело. Ехали крупной рысью по песчаным кучугурам, заросшим верболозом. Казалось, в кустах, освещенных яркой луной, к нам наперерез гурьбой бегут какие-то таинственные существа. Перед Аревичами перешли на шаг. Быстрые тени исчезли. В одной из хат недалеко от штаба пели.
- Заедем к разведчикам.
Комиссар спрыгнул с коня, привязал его у калитки и зашел во двор.
В хате, где жил командир разведки капитан Бережной, находилось еще несколько разведчиков: Черемушкин, Мычко, Архипов, Землянко, Лапин, Володя Зеболов.
Только что кончили ужинать.
- Товарищ комиссар, чайку с нами!..
- Не откажусь.
Черемушкин подсел к Рудневу:
- Скоро с курорта тронемся, товарищ комиссар?
- С какого, Митя?
- С Аревичей!
- Почему с курорта?
- Весна... немцев нету... солнышко... речка под боком...
Руднев рассмеялся, за ним разведчики.
- Прыткий ты, Митя! - Руднев внимательно глянул на Мычко и улыбнулся. - На все свое время!.. А что, ребята, не спеть ли нам? Ну, хотя бы...
- Хлопцы! Любимую комиссарову!
В чистом поле, поле, под ракитой,
Где клубится по ночам туман...
Э-эх, там лежит зарытой,
Там схоронен красный партизан...
запел Руднев. Мигала коптилка, и длинные тени метались по стенам. Семен Васильевич задумался. Я тихо вышел на улицу, вскочил на коня и поехал к квартире Ковпака. Командир сидел на крылечке, щипал бороденку, думал, курил. Я пустил коня во двор, а сам, чтобы не мешать деду, присел за углом на завалинке. Я любил наблюдать Ковпака, когда он оставался наедине с самим собою.
Вдалеке виднелось зарево. Неслышно по темной улице прошла в караул смена.
Ковпак выругался и, подойдя к воротам моей хаты, забарабанил по ним плетью.
- Комиссар приихав?
Я поднялся к нему навстречу.
- Приехал.
- А где вин?
- У разведчиков.
- А... Ну, Вершыгора, я думаю, завтра нимци по ричци поплывуть.
- Ждем уже который день.
- Ну и що?
- Ребята бузят.
- Чого?
- Курорт, говорят. Солнце, вода, песочек...
- Завтра будут нимци.
- Откуда нам знать?
- От так командир разведки! Це я тебя должен спытать.
- Никаких сведений пока не имею, товарищ командир.
- Товарищ командир, товарищ командир... А я кажу - будуть. От побачишь. Щоб я вмер, будуть завтра нимци.
- Посмотрим.
- Кажуть, пид цыми Аревичами богато ракив. Ох, и пидгодуемо фашистами ракив.
Я не придавал большого значения его предчувствиям, но то, что речной проект, в котором я уже сам немного разочаровался, владел всем существом старика, было очевидно. Дед порой умел увлекаться, как юноша.
И все же он оказался прав. На следующий день немцы пришли. Вернее, приплыли. В середине дня послышалась стрельба. Со стороны Красноселья, занятого батальоном Кульбаки, шквал огня то вспыхивал, то опять затихал.
- А що, - я не казав? - обрадовался Ковпак. - Политуха! Коня!
Ординарцам и приказывать не надо было. Как только вспыхивал где-либо бой - первое дело седлать командирских коней. Политуха, ординарец Ковпака, уже вел высокого рыжего коня, ординарец Руднева Дудка - белую полукровку-арабку.
