Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
Дело еще совершенно юмористически приправлялось развитием практики прикрепления к рабочим ячейкам проштрафившихся управленцев из различных учреждений для преодоления бюрократизма и отрыва от масс. Как ни странно, но порой это поветрие закомиссарившихся чиновников под облагораживающее воздействие пролетария имело под собой не только строгую директиву партийных инстанций, но и искреннее влечение воспитуемого. Бюрократы быстро сообразили, что высокий авторитет рабочей ячейки является неплохим козырем в конкурентной борьбе за руководящие посты, за продвижение по службе. Но, учитывая то обстоятельство, что даже в столицах соотношение реальных рабочих к остальным членам партии составляло один к десяти, то нетрудно представить, какая из этого могла получиться картина. Если верить Молотову, то «очень уродливая». Возникали «рабочие ячейки», где на одного недоуменного пролетария приходилось по пять прикрепленных ответтоварищей во френчах и галифе[563]. Кто здесь на кого влиял? Рабочий на бюрократа или же товарищ в галифе своим благополучным видом подавал пролетарию соблазнительную мысль последовать его примеру? Первым эта игра в демократию разонравилась самим рабочим, которые уже с нескрываемой враждой смотрели на неожиданных прикрепленных посетителей своих собраний.
Одним из проявлений кризиса в РКП(б) в начале нэпа стал выход подлинных рабочих «у станка» из партии. Информационная сводка ЦК за 1922 год по Тамбовской губернии сообщала: «Касаясь роста организации можно отметить одно характерное явление, общее для всех типично-крестьянских губерний — выходы и исключения из партии превышают вступление в нее»[564]. В Тамбовской губернии с марта по сентябрь 1922 года из партии добровольно вышло 217 человек, вступило только 29 человек. Исключительно низкий процент в партии рабочих «у станка». В Тамбове единственный завод «Ремарт», на котором из 530 рабочих — 50 членов комячейки, из них лишь 34 работают на заводе (остальные «прикрепленные» в галифе), но только 11 собственно рабочих у станка. В уездах все выглядело еще хуже. Среди 3 000 текстильщиков Рассказово — 40 членов и кандидатов партии, на моршанской суконной фабрике из 1 500 рабочих — только 5 коммунистов[565].
Начиная с XI съезда партийные форумы регулярно указывали на недостаточное число рабочих в партии и настойчиво подчеркивали необходимость «покончить с тем положением, когда на больших заводах, в крупных фабричных поселках и т. п. число членов наших партячеек совершенно ничтожно» и работать над «увеличением пролетарского ядра партии». Однако возможность продвинуться в реализации этих категорических директив высших руководящих органов партии была весьма ограниченной до тех пор, пока не определилось ощутимое для пролетария улучшение в экономическом положении страны. 1922/23 хозяйственный год был переломным в национальном хозяйстве. Удовлетворительный урожай, развитие промышленного кредита, расширение товарно-денежного обращения на основе золотого исчисления и твердой валюты, организованные мероприятия самой промышленности — все это имело своим следствием рост промышленности и увеличение численности рабочего класса. За 1922 год на предприятия прибыло рабочей силы 92,1 тысяч (7,3 %) и за 1923 год — 108 тысяч (8,0 %) человек.
В это же время, к концу 1922 года, по выражению Молотова, вновь наметилась тяга в партию. Он писал: «В рабочих массах наблюдается определенный перелом в отношении к нашей партии» и рост симпатий»[566]. Это обстоятельство, благоприятное для желательного роста партии за счет рабочих, было учтено XIII конференцией РКП(б) в январе 1924 года, которая приняла резолюцию «О партстроительстве». Резолюция намечала привлечь в партию крупные массы рабочих, батрацких элементов, а также сельской интеллигенции, сочувствующей коммунизму. В развитие резолюции Цека предложил принять не менее 100 тысяч новых членов, но прежде, чем это решение дошло до мест, умер Ленин. Смерть вождя резко активизировала кампанию, состоялся массовый «ленинский» призыв, в ходе которого партию пополнили около 200 тысяч человек — почти исключительно рабочих (как следует из официальных документов).
Однако излишняя доверчивость к подобной официальной статистике может сослужить плохую службу. Взятые сами по себе, эти цифры способны существенно исказить реальные тенденции в социальном составе огромного и полиморфного устройства, в которое превратилась партия большевиков. Для того, чтобы пропагандировать себя в качестве партии диктатуры пролетариата, она имела одну статистику, но для того, чтобы руководить, заниматься партийным строительством, аппарат держал под ключом другие исчисления, более приближенные к действительности. Партийно-государственная статистика в советском государстве всегда была явлением многосложным, так сказать диалектическим. Ее и следует рассматривать «диалектически», навроде того, как в свое время Ленин растолковывал для партмасс диалектику стеклянного стакана. С одной стороны — сосуд для питья, с другой стороны, может служить как пресс-папье, с третьей — как тяжелый предмет может употребляться в качестве инструмента для бросания и т. д. Так и статистика, с одной стороны — наука, возникшая в результате общественной потребности в объективном отражении действительности, но с другой — внешняя респектабельность статистики и почтенный язык сложных цифр очень пригодны для использования ее в третьем значении ленинского стакана, то есть как инструмента для метания в голову политических соперников, для массовой пропаганды нужных идей и т. д. Сама многогранная и противоречивая жизнь, которую изучает статистика, предоставляет для этого безграничные возможности.
Так, если обратиться к печальному году смерти вождя, то известно, что на 1 января 1924 года рабочих в партии насчитывалось 198 тысяч человек или 44,3 % от общего состава, а через год, как гласит справка статотдела ЦК, их уже было 431 тысяча — 58,2 %[567]. Однако, поскольку справка предназначена для внутреннего пользования, то чуть ниже она приглушает свой оптимизм и доверительно сообщает, что накануне смерти Ленина действительных рабочих в партии состояло всего около 70 тысяч, то есть 15,8 %. Как понятно, разница огромная и настолько существенная, что была в состоянии протаранить всю идеологию, которая составляла ответственнейший и неотъемлемый компонент советского коммунистического строя.
Несмотря на облегченные условия «ленинского» призыва в партию, хлопоты низового партаппарата и довольно мощный встречный поток рабочих заявлений о приеме в ряды РКП(б), XIII партсъезд остался недоволен результатами и предложил организациям «добиться, чтобы в течение ближайшего года в партии было больше половины ее состава рабочих от станка». В начале 1925 года статистика зафиксировала в партии действительных рабочих, занятых на фабриках, заводах, транспорте и прочее, уже до 254 тысяч или 34,3 %. Но съездовская директива о достижении более чем половинного рабочего состава не была выполнена даже на бумаге не только к очередному съезду, но и вплоть до форсированной индустриализации в СССР.
Во всем этом ритуальном флирте правящего аппарата с рабочими была и остается некая загадка. В конце концов его невозможно объяснить исключительно лицемерием и заботой выдерживать идеологическую марку пролетарской партии. Равно как и об отражении компартией непосредственных интересов рабочего класса можно говорить только в порядке сложного демагогического упражнения. История «диктатуры пролетариата» полна свидетельств тому, что по мере надобности коммунистическая власть так же бесцеремонно попирала гражданские права и экономические интересы стопроцентного пролетария, как и заматерелого кулака-мироеда, — заставляла голодать, гнуть спину, крепостила на предприятии, держала для него наготове патроны точно такого же образца, как и для крестьянского повстанца[568]. Противоречия между партией и рабочим классом проявились практически сразу после прихода большевиков к власти. Но тогда еще никто из теоретиков партии не осмеливался придать своим наблюдениям фундаментальный характер. Весной 1918 года многие говорили о «разгильдяйстве рабочих», а Бухарин на заседаниях комфракции ВЦИК пытался рассуясдать не только о диктатуре рабочего класса, но и о необходимости «диктатуры над рабочим классом»[569].
В чем заключается исторический смысл постоянной, изнурительной борьбы партийно-государственной иерархии за пролетарский процент в своей партии? Ответ не может быть односложным, поскольку он заключается в обращении к анализу многофункциональности, по сути «антипартийности» того уникального социально-политического явления, которое в разное время носило название РКП(б), ВКП(б), КПСС. Административные, управленческие функции партии были всегда на виду, и о них много говорилось, но, как правило, непосредственному наблюдению бывают менее заметны наиболее фундаментальные свойства. Справедливо сказано, что большое видится издалека.
