Гвидо Препарата - ГИТЛЕР, Inc.
В том, что государство терпело банкротство, не было никаких сомнений, но то, что у Германии не было денег или капиталов, не соответствовало действительности. Это правда, что в 1931 году иностранцы изъяли большие средства, так же как и покинувшие родину немцы, но основная масса иностранной валюты, накопленная во время великого американского пиршества двадцатых годов, надёжно хранилась в подвалах, и, что ещё важнее, сохранилось совокупное национальное достояние. Это достояние, по большей части в форме ценных бумаг, представляло ту дорогостоящую инфраструктуру и промышленный потенциал — второй в мире, — созданные на заимствования плана Дауэса и замершие на время в дремотном состоянии.
Закулисные махинации банкирских консорциумов с 1930-го по 1933 год были частью более широкого вмешательства части германских финансовых интересов в «ослабляющие» инвестиции: другими словами, это означало, что банки не использовали свои фонды для создания нового богатства или производительного капитала, но… просто ограничивались покупкой уже вложенных капиталов (фиксированной собственности, ценных бумаг и т. д.), существующих в виде реальных товаров. Накопленные и сбережённые средства поступали в промышленные и торговые обороты не в виде инвестиций, но за счёт средств, расходуемых обнищавшими должниками и продавцами, которые теперь тратили деньги, чтобы покрыть расходы на жизнь или потери в бизнесе (36).
Другими словами, банковская система и крупные промышленные конгломераты в буквальном смысле слова использовали свои наличные деньги для скупки остатков страны, приобретая «собственность» (дела, акции, заложенную собственность и т. д.) по бросовым ценам у несостоятельных производителей и потребителей. Часть экономической активности, зарегистрированной в 1931 году под покровительством рейхсбанка, то есть деятельность акцептного банка и его филиалов, представляла собой именно такое перераспределение богатства из отраслевой экономики в банкирскую решётку, перераспределение, каковое, естественно, смещало и без того уже перекошённую концентрацию силы в руки банкиров. На пути от падения к выздоровлению стояла безработица; в то же время абсентеисты извлекали выгоду из повсеместной дешевизны, завладевая всё большим объёмом собственности. Именно таким образом Центральный банк к концу 1931 года приобрёл в собственность значительные доли активов нескольких берлинских банков (37).
В 1932 году «деньги» в форме наличности, акций и облигаций были действительно погребены на счётах германской банкирской решётки. Министры, один за другим, вступали в переговоры с банкирами, упрашивали и умоляли их, изыскивая веские аргументы, способные заставить паразитирующих джентльменов открыть денежный кран. Брюнинг попробовал сделать это, когда шанс был уже упущен. При Папене, благодаря его связям, финансовые круги предоставили небольшое поле для пробного проведения реформы.
Главным инструментом, изобретённым летом 1932 года, стал «налоговый сертификат» (Steuergutschein) — вариант шаблона общего финансирования, который был одним из многих изощренных инструментов немецкой национальной политической экономии (38), превращённый Шахтом, как мы увидим дальше, в стандартизованный и быстродействующий механизм к услугам нацистов (39).
Идея, заложенная в налоговом сертификате, состояла в уступке крупном)' бизнесу в свете его будущего налогового бремени. Власти решили подсчитать количество фигур, от которых будут поступать налоги, и умножить это число на процент отчислений (возмещение); полученное произведение предполагали обратить в определённое число сертификатов, кои будут распределены между предпринимателями, которые смогут впоследствии возместить часть будущих налоговых расходов (40).
Сертификат выдавали под четыре процента: намерение состояло в том, чтобы заставить реципиента сертификата стучать в двери денежного рынка, заставляя банки дисконтировать бумаги в своих отделениях — что ясно, так как ставка в четыре процента была заманчивой для «инвесторов». Этот обходной механизм был не чем иным, как требованием правительства, высказанным от имени производителей, конкурировавших за займы в наличных деньгах у могущественных инвесторов; фирма получает наличность минус дисконт и надежду на процветание, а рейх платит процент по сертификатам за счёт налогов, которые рассчитывали собирать с выздоровевшей экономики. По сути, эта схема представляла собой краткосрочный заём банков рейху и выгодный (беспроцентный) заём рейха бизнесу. Если события будут развиваться таким образом, то разницу можно будет покрыть долгосрочными займами от имени государства, что, принимая в расчёт надежды на улучшение экономического положения, не должно было стать проблемой (41).
Что же стал делать бизнес с этими сертификатами? Большая часть предпринимателей потратили наличность либо на оплату долгов, либо использовали налоговую скидку для снижения цены на свою продукцию, чем ещё более ухудшили положение, ибо падение цен было одной из основных причин хозяйственного паралича. Главной целью плана Папена было поощрение использования сертификатов как обеспечения кредитного авансирования, направленного на подъём заводов и увеличение объёмов производства; что же касается массы безработных, то надо сказать, что предложение было направлено исключительно на стимуляцию частного потребления.
Но реформа забуксовала у самой стартовой черты: лишь небольшая часть рабочих оказалась востребованной, и, когда в сёредине осени баронский кабинет фон Папена зашатался, банкирская сеть отпрянула от него с быстротой молнии. «Рынок не готов с такой быстротой принимать предложенные ценные бумаги» (42). Безработица, начавшая было уменьшаться, снова поползла вверх. Она продолжала увеличиваться и при Шлейхере, которого сильно опасалась финансовая и аристократическая элита, хотя он даже усилил фискальную политику своего предшественника*.
* В это время главный мозговой центр Берлина (Институт конъюнктурных исследований) распространил миф о том, что падение экономики было приостановлено весной 1932 года; а после окончания Второй мировой войны либеральный истеблишмент взял его на вооружение, решив использовать против той точки зрения, что за последовавшим нацистским бумом скрывались целенаправленные действия; но такой взгляд был неприемлем; бум, таким образом, приписали «безличным», «непредсказуемым» колебаниям делового цикла. Сейчас мы в нескольких словах покажем, что это не так. Действительно, колебания уровня немецкой безработицы в двухлетний период с 1932-го по 1933 год можно легко увязать с политической ориентацией упомянутых элит: небольшая передышка, зарегистрированная весной 1932 года, наступила исключительно благодаря некотором)' доверию, оказанному германскими клубами Папену, в то время как падение, происшедшее в конце 1932 года, стало знаком враждебности клубов по отношению к правительству Шлейхера.
Весьма интересен тот факт, что в тяжёлые дни ноября 1932 года, когда «красный генерал» был близок к канцлерскому креслу, сам он рассматривал Шахта как возможного кандидата на этот пост. Но банкира ни на минуту не соблазнила пёрспектива стать марионеткой Шлейхера. Кажется, генерал забыл, что банкир принадлежал к абсолютно иному и много более могущественному братству, нежели он сам. Кроме того, Шахт уже сделал свой выбор, став на сторону Гитлера. Тем не менее банкир согласился на беседу, чтобы разнюхать обстановку и оценить масштаб генеральского заговора. Даже в своих послевоенных мемуарах, в которых Шахт изо всех сил тщится показать себя образчиком благородства, не может он скрыть своей непримиримой клановой ненависти к Шлейхеру — вероятно, единственному из веймарских политиков, кому почти удалось на деле ликвидировать инкубацию нацизма. Шахт вспоминал:
Несмотря на то что я сразу же решил отказаться, мне было интересно понять его политические взгляды на сложившуюся ситуацию. Его высказывания были до того бесцветны, что у меня было время оценить убранство помещения. Как и речь генерала, оно было лишено всякого намёка на характёр — в обстановке не было ничего личного, — я не заметил ни одного штриха, говорящего об индивидуальности владельца… Свои последние надежды он возлагал на раскол в национал-социалистской партии. Когда он высказал эту идею в моём присутствии, я перебил его: «Думаю, генерал, что вы недооцениваете железную партийную дисциплину, которую Гитлер поддерживает очень ревностно». Шлейхер надменно улыбнулся. Впрочем, вскоре он перестал улыбаться (43).
Несомненно, Шахт не оплакивал смерть «красного генерала» на следующий день после чистки — 30 июня 1934 года. Шахт в это время уже прочно утвердился в должности гитлеровского управляющего Рейхсбанком. Кроме того, он пользовался единодушной поддержкой со стороны армии и магнатов металлургичёской промышленности, которые поддержали его кандидатуру на пост экономического диктатора, сосредоточенного на проблеме перевооружения. Мечта, высказанная десятью годами раньше в памятной записке Шахта на имя Даллеса, становилась явью: Шахт был близок к единоличному монетарному господству над промышленной и финансовой олигархией. Правда, у Шахта был противник в лице министра экономики Курта Шмитта. Министр ратовал за развитие внутреннего потребительского рынка, и, больше того, Шмитт пользовался благосклонностью Рема (44).
