Лев Никулин - Мертвая зыбь
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
Мария Захарченко в панике ворвалась к Стауницу:
- Гогу арестовали!
Стауниц встревожился. Якушев утверждал; что "племянникам" не угрожает никакая опасность. Почему же арестовали Радкевича?
- Оставайся у меня, - сказал Стауниц Захарченко. - Я выясню, что произошло с Гогой. Мы его выручим. Открывай двери только на условленный звонок. Кроме тебя, в квартире никого нет. Жена и дочь в Евпатории.
- Живой меня не возьмут, - сказала она, достала из сумки револьвер и положила на стол.
- Жди! Я постараюсь все узнать у Якушева.
- Плохо вы опекаете своих подопечных, - сказал Якушев. - Радкевич напился в шашлычной, наскандалил и попал в отделение милиции. Я через влиятельных друзей постарался его освободить. Воспользуйтесь этим случаем, напугайте его и его супругу и отправьте их куда-нибудь в безопасное место. Предлог есть - Радкевич может провалить столь серьезную организацию, как "Трест". Милиция им заинтересовалась, а следовательно, заинтересуется и личностью Захарченко.
Стауниц отправился к себе на Маросейку. Как только он открыл дверь своим ключом и вошел в переднюю, до него донесся пронзительный голос "племянницы":
- Напиться, как последняя скотина! Не смей прикасаться ко мне, грязное животное!
Он услышал звук пощечины. Решил, что надо войти.
"Племянница" металась по комнате - волосы растрепаны, кофточка расстегнута. Гога сидел на диване, размазывал по лицу слезы.
- А, это ты, Эдуард? Ты все знаешь? Все?
- Знаю. Якушеву пришлось вмешаться. "Товарищи" из милиции проявили неуместное рвение. Ведь ты же дал слово, Гога?
- Подлец! И это офицер гвардии! Преображенец!
- Машенька, Мария... Эдуард, скажи ей... Ну так вышло. Работаешь в этой мастерской, продрог, устал, проголодался. Решил зайти в шашлычную, выпил, захмелел... Подвернулся какой-то...
- Врешь! К девке привязался! Он думает, я ревную! Мне плевать, но рисковать делом, ради которого мы здесь! За это убить мало! Уйди с глаз моих! Уберите его к черту!
- Иди, - сказал Стауниц, открывая дверь. - Посиди на кухне. Мы обсудим, как теперь быть.
Радкевич ушел на кухню, пугливо оглядываясь на Захарченко.
- Ну, успокойся. Надо серьезно обсудить ситуацию. В милиции составлен акт, у него не хватило ума дать липовый адрес.
- Идиот!
- Надо отправить его из Москвы. И тебе тоже надо уезжать. Куда? Мы потом решим. Хорошо, что мы вовремя хватились.
- И все из-за этого скота! Нет людей, нет людей... Вот только ты, ты, Эдуард!
- Этого дурака отправим вечером в Минск.
Стауниц вышел на кухню и увидел Радкевича. Тот сидел на табуретке, шмыгая носом.
- Отправим тебя за кордон. Возись тут с тобой... Эх, ты!
И он повернулся спиной к совсем приунывшему Гоге Радкевичу.
76
Алексей Зубов и Кузен были отправлены в командировку на юг. Им предстояло собрать сведения о монархических группах в Крыму и на Северном Кавказе и представить "Тресту" доклад о готовности этих групп на случай активных действий.
Зубов перед отъездом получил инструкцию от Старова: монархические группы на Северном Кавказе следовало подчинить Политическому совету МОЦР.
- Ты едешь в компанию старого, матерого и неглупого жандармского ротмистра. Этим сказано все. Поездка нелегкая. Будь внимателен, не оставляй его без наблюдения. Особенно следи за тем, чтобы узнать его и Стауница секретные связи. У меня впечатление, что они стали меньше доверять Якушеву после ареста Рейли и ликвидации ленинградских групп.
Зубов сам понимал трудность этого задания. Трудность состояла в том, что он должен действовать сам по себе, без связи с товарищами из ОГПУ на местах. И если бы провалился Кузен, то есть ротмистр Баскаков, то арестовали бы и Зубова. Он на время был бы выведен из операции "Трест". Зубов условился с Якушевым, что в случае особой необходимости тот будет телеграфировать Зубову до востребования в Новороссийск.
Накануне отъезда Зубов провел весь день с Леной. Она узнала, что он уезжает, видела, что ему не по себе.
- О чем ты думаешь, Алеша?
- Когда мы с тобой расписались в загсе? Впору нам уже съехаться и жить вместе, а то твоя мамаша не признает наш брак.
- Мамаша что... С папой плохо. Неужели...
Она не договорила.
- Что говорят врачи?
- Говорят, стар... Сердце. Все может случиться. А если тебя назначат в какой-нибудь гарнизон, нам придется уехать из Москвы. Как я его оставлю? Я ведь за ним хожу. Оттого и не переезжаю к тебе, Алеша.
- А может быть, меня оставят при штабе.
- Ты какой-то задумчивый сегодня. Командировка? - спросила она и понимающе посмотрела на него.
Она догадывалась, на какой он работе, но, конечно, всего не знала. Он улыбнулся:
- Еду на юг, привезу тебе фруктов.
На следующий день Зубов уехал. Места в вагоне были в разных купе: в целях "конспирации". Поздно вечером, когда все спали, они курили на площадке и беседовали. Баскаков любил вспоминать прошлое:
- Мы знали все. Я считался спецом по эсерам.
- А Подушкин не очень хвалит офицеров жандармской службы.
- Дурак Подушкин, чернильная душа.
- А правда, что вы сами "ставили" подпольные типографии, потом раскрывали их и получали за это награды?
- Были такие случаи. Это прекратил Джунковский. Он вообще нам мешал. Вы "Рассказ о семи повешенных" Леонида Андреева читали? Это в общем правильно написано. Только там не все сказано.
- А что "не все"?
- Это чистая провокация была. Покушение на Щегловитова, министра юстиции, в девятьсот восьмом. И заодно на Николая Николаевича - великого князя. Ставили эсеры - северный летучий боевой отряд. Там в отряде действовал Левский-Синегуб, наш агент. Поймали всех с бомбами у квартиры Щегловитова на углу Мойки и Невского.
- Ну и что?
- Повесили. Не Левского, конечно, а тех... семерых. А Щегловитова даже в Петербурге в то время не было.
- Так. Тоже наградили? Ваших?
- Не меня. Я в то время в Москве служил, в охранном отделении, с Климовичем работал. Занимался нашим агентом "Михеевым": это была женщина, некая Зинаида Жученко. Ставила покушение на Рейнбота. Повесили одну девицу, а Зинаиде - наградные двести рублей.
Зубов курил и думал: "Вот я бы тебя, гада, охотно под колеса сунул, да нельзя..."
Он зевнул:
- Я думаю, пора спать.
В Симферополе они пробыли двое суток. Баскаков опоздал на свидание, Зубов его ждал в ресторане, на вокзале.
Кузен пришел красный, в поту и, тяжело дыша, опустился на стул.
- Что случилось? - спросил Зубов.
- Дурацкая история. Я разыскивал одного человека.
- Какого?
- Был под моим началом в охранном отделении, агентом. В общем мелочь. Освещал почтово-телеграфных служащих. Кличка "Анюта". Я имел сведения, что он в Крыму, здесь. У него мастерская по починке велосипедов, примусов.
- На кой черт он вам понадобился?
- В нашем деле такой тип пригодится. Зашел к нему, он не узнал, я подождал. Когда остались одни, сказал: "Анюта, узнаешь?.."
- Ну и что ж?..
- Он в меня молотком пустил... Я удрал.
Зубов молча глядел на Баскакова.
- Зачем полез? Был же уговор: все обсуждать вместе. А вы мне ни слова, и что получилось? Идите на автостанцию, берите машину и немедленно уезжайте в Ялту. Я поеду через Севастополь. Встретимся в Ялте вечером, в городском саду. Нельзя вам оставаться здесь ни часу. Эта "Анюта" если не убьет вас, то выдаст, чтоб спасти свою шкуру.
- Так сразу и ехать?
- Немедленно.
Баскаков вздохнул и выскользнул из ресторана.
Они встретились в Ялте и на следующий день уехали на пароходе в Новороссийск.
"Анюту" арестовали через месяц. Он оказался видным агентом-провокатором, повинным в гибели многих людей, и дал важные показания о монархической группе в Крыму.
Военное совещание, на котором Кутепов должен был встретиться с представителями "Треста", намечалось на конец марта 1927 года.
Для придания веса этому совещанию предполагалось, что в нем будут участвовать Потапов и представитель Военно-Морского Флота. Накануне совещания Менжинский пригласил к себе Николая Михайловича. Он знал Потапова еще раньше, по первым годам революции.
Конечно, и Потапов хорошо знал Вячеслава Рудольфовича. Этот человек всегда удивлял Николая Михайловича разнообразием своих способностей. Особенно восхищали лингвистические знания Менжинского. Потапов в те годы руководил кафедрой иностранных языков в Военной академии РККА и мог по достоинству оценить эту сторону дарования Вячеслава Рудольфовича. Удивительно для Потапова было и то, что Менжинский, несмотря на болезнь и серьезнейшую работу, отличался тонким чувством юмора и был почитателем произведений Марка Твена, Джерома К.Джерома и О.Генри.
Менжинский не очень хорошо себя чувствовал, когда к нему пришел Потапов. Несмотря на просьбу Потапова не подниматься, Вячеслав Рудольфович встал, пошутив насчет вечной молодости Николая Михайловича, и перешел к делу:
