Лев Никулин - Мертвая зыбь
- Ну, что молчите?
Якушев думал: Брусилов говорил о Николае Николаевиче, что когда-то он был лучшим в тех условиях главнокомандующим. Был. По сравнению с Николаем Вторым. А теперь - в этой обстановке, с этой убогой "свитой", глупой самоуверенностью и фанфаронством...
- Как прикажете, ваше высочество... Могу говорить, и, как всегда, одну правду. Мешают нам, ваше высочество. Посылают неподготовленных молодцов, не понимающих обстановки, не знающих конспиративной азбуки. Они путают явки, не знают даже советских сокращений, приходится с ними нянчиться, уберегать от ареста. О газах вам изволили докладывать?
- Этот Гучков!
- А мы посылали к нему толкового человека, военного химика...
- Молодец. Мне он понравился.
- И что же, ваше высочество, вернулся счастливый, вы его обласкали. Но пользы никакой. Вы как-то изволили сказать, что белая армия фактически не существует. Есть только Красная Армия. Врангель утратил популярность, "армия в сюртуках" - это не армия.
Тут Кутепов просиял от удовольствия.
- Но пусть Александр Павлович не сердится, - продолжал Якушев. - Людей надо готовить не наспех, а серьезно, чтобы не бросать, как щенят в воду, авось выплывут.
"Верховный" размяк, кивнул, взял папиросу из портсигара Якушева.
- Нужно обращение вашего высочества к войскам. А нам, нашему Политическому совету ваш портрет с надписью.
- Это все можно.
- Мы решили собрать военный совет нашей организации. Дату и место обсудим с Александром Павловичем. К этому времени желательно получить ваше обращение. Что касается денег, то предстоит свидание с графом Владимиром Николаевичем Коковцовым.
- Да. Я ему говорил о вас. Ну что ж... Действуйте, главное действуйте. А то вот видите... - Он оглянулся на свиту: - Скучают.
И, милостиво кивнув Якушеву, вышел.
Свита окружила гостя: "Когда в Москву, в Кремль?" Он еле отвязался. Сказал, что торопится, предстоит обед с Коковцовым.
Так кончилось последнее свидание Якушева с Николаем Николаевичем.
На маленькой старинной площади, в известном всем парижским гурманам ресторане "Дрюан", состоялся обед с Коковцовым и Кутеповым.
О Коковцове в Петрограде говорили как о красноречивом говоруне, у него даже кличка была - Граммофон.
Об этом разговоре Якушев писал:
"Коковцов постарел, но он все же самый умный в эмиграции, разбирающийся в обстановке. Следит за советской прессой, за нашими финансами, экономикой, понимает, что нэп, в общем, принес пользу.
- Конечно, советские мне враги до гроба, но, признаться, меня удивляет порядок, потом отношение к памятникам старины...
Я слушал и думал, уж не ловит ли он меня. Даже после благополучного свидания с "Верховным" мне было как-то тревожно. Коковцов вел себя странно. Чересчур был ласков. Тут мне пришло в голову: Захарченко внушила им мысль, что я хочу быть премьером. Я сказал:
- Ну, не ради памятников терпеть большевиков, граф...
Коковцов усмехнулся:
- Не ради этого, конечно. Вообще дело идет к развязке, но я не вижу силы, которая возьмет власть.
Вот тут я ему и выложил:
- У нас есть кандидатура председателя совета министров.
- Интересно... Кто же? Назовите.
- Граф Владимир Николаевич Коковцов.
Старик заволновался, заерзал и говорит:
- Что вы... В семьдесят два года мне такой пост не по силам.
- Гинденбургу - германскому президенту - семьдесят восемь.
И тут меня осенила другая мысль, прямо по вдохновению, я говорю Кутепову:
- Мы, Александр Павлович, предлагаем вам пост командующего всеми вооруженными силами центральной России.
Кутепов чуть не ахнул. Встал с бокалом в руке и говорит:
- Отказываться от воинского долга - не в моих правилах. Позвольте, граф, выпить за будущего премьер-министра, ваше здоровье!
Я провозгласил тост за будущего командующего.
- Как у вашей организации со средствами? - спрашивает Коковцов. Мак-Кормик обещал дать, но пока это только обещания.
Тут я ему поплакался на безденежье, и он мне посочувствовал. Разговор зашел о другом, о коллекции орденов и датского фарфора, принадлежавшей Коковцову; она осталась у его сестры в Ленинграде. Пообещал переслать ему коллекцию в Париж".
В тот же вечер, 5 декабря 1926 года, Якушев отправился с визитом к Шульгину. Он жил вблизи Булонского леса. Шульгин встретил дружески, но жена - холодно:
- Это вы придумали поездку Василия Витальевича в Россию? Боже, как я за него волновалась!
Говорили с Шульгиным о Врангеле. После благополучного возвращения Шульгина Врангель подобрел к "Тресту". Однако Чебышев по-прежнему подозрительно относится к Якушеву.
- Я ему говорю: я сам был в России, следил за всем и все видел. Выходит так, что я слепой, а вы все видите из Сербии. Следовательно, вы гений.
На следующий день, 6 декабря, Якушев встретился с представителем пражского "Союза галлиполийцев". Был разговор о жертвенности, о молодых, которые рвутся к активным действиям.
- В чем активность? - возражал Якушев. - В терроре? В покушениях на полпредов за границей? Не умеют конспирировать, птенцы желторотые. Будут только обузой для нас. Вот сделайте им экзамен - пусть проберутся из Чехии в Польшу без виз. Подвиг, жертвенность - эффектно звучит, но кому нужны эти жертвы? Младенцы...
Якушев встретился с приехавшим из Марселя генералом Улагаем, в прошлом крупным помещиком Харьковской губернии. Его специально вызвал Кутепов, чтобы доказать возможность конспиративной работы белых эмигрантов в России. Улагай был связан со своими родичами на Кубани, послал несколько казачьих офицеров и намеревался еще послать одного - полковника Орлова. Адъютант Улагая - Венеровский - проникал через турецкую границу до Сочи. Улагай сказал Якушеву:
- "Трест" признаю, лично вам верю, господа... Но как дойдет до дела, буду беспощаден и неумолим.
Якушев хорошо знал, на что способен этот изверг.
На квартире Кутепова обсуждали технику отправки людей. Пришлось прочесть что-то вроде реферата, объяснить, как пользоваться шифром по книге. Улагай просил выправить документы для рвущихся в Россию его "молодцов". Несомненно, они будут посылать в Россию людей и более опасных, чем те, которых посылали раньше.
Показывали этих людей. Якушев говорил с ними и думал: "Если бы им пришла в голову мысль, кем я послан в Париж в действительности, они не дали бы мне уйти живым".
Накануне отъезда к нему приехал в гостиницу Кутепов.
- Хочу вам сказать напрямик, Александр Александрович... Ведь у вас есть здесь противники, даже больше чем противники.
- Конечно, есть. Вот хоть бы тот же Чебышев. По его словам, я чуть не агент ГПУ.
- Не один Чебышев... Не он один.
Разговор был с глазу на глаз. И Кутепов временами бросал в сторону Якушева испытующий взгляд.
- Климович...
- Он? Ну, знаете, Александр Павлович! Он не у дел, притом из врангелевского окружения, а вы знаете, как к нам, николаевцам, относится Врангель. Климович не бонапартист, врангелист, но это одно и то же. Верите вы нам, "Тресту", или нет - вот в чем вопрос, генерал.
- Конечно, верю. Иначе зачем мы бы тратили время?
И тут Кутепов развернул привезенный пакет: портрет "Верховного" на коне, с трогательной надписью "Тресту". Оказалось, что Николай Николаевич, тряхнув стариной, упражняется в верховой езде в ожидании торжественного въезда в Москву. Кутепов привез и обращение к войску, написанное чуть не на древнеславянском языке. Там все было: и "поелику", и "дабы", и "осени себя крестным знамением", - не было только "христолюбивого воинства".
Перед отъездом Якушев отправил письмо Коковцову:
"Ваше сиятельство граф Владимир Николаевич! Перед отбытием на родину приношу Вашему высокопревосходительству глубочайшую признательность на Ваше согласие возглавить правительство будущей России..." И далее в том же духе.
14 декабря Якушев выехал во Франкфурт-на-Майне, оттуда в Москву.
Он чувствовал себя как после выигранного сражения.
Якушев не знал, что это была его последняя поездка в Париж, хотя в марте 1927 года предстояло "военное совещание" представителей "Треста" с Кутеповым.
75
Мария Захарченко вернулась в Москву из Ревеля и обрушилась на Радкевича. Он только вздыхал и жалко смотрел на нее. Стауниц понимал, что Радкевич запил из ревности, но влияние на него этой женщины было по-прежнему сильным, и он не смел ей противиться. Странно, что Стауниц тоже ощутил на себе ее влияние, хотя сам был законченный циник и отлично знал цену "племяннице".
"Трест" снова переживал трудные дни. Кутепов продолжал посылать на советскую территорию своих людей с ведома и без ведома Якушева. В Москве появился террорист Кизяков, в Витебске - Шорин, "молодцы" Улагая и Кутепова проникали через границу "кустарями", их разыскивали, арестовывали, но "Трест" не отвечал за безопасность "кустарей".
Радкевич однажды не вернулся домой из той же мастерской, где он работал в целях конспирации.
