Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Библия. Том 2
Кстати, чем объяснить этот гигантизм. Быть может, новизной впечатлений?
Знаменателен также евангельский рассказ о превращении Иисусом воды в вино в Кане Галилейской (не есть ли это город Канны в Галлии — Франции?). Для авторов–евангелистов это все еще чудо, хотя они, по–видимому, не отдавали себе отчета об истинных истоках этого рассказа. Во всяком случае, в нем Иисус непосредственно характеризуется как производитель вина.
Все это давно отмечали, не делая, понятно, выводов, исследователи Библии: «Еще Дюпюи вскрыл в данном евангельском рассказе следы и намеки на культ и мифологию греческого спасителя, Бога вина, по преимуществу, Диониса–Вакха. К этому взгляду примкнул Робертсон, затем Немоевский, а в последнее время также французский ученый Сэнтив, приведший в одной их своих работ массу христианских и языческих аналогий» ([97], стр. 258).
В 1873 году был найден и через 10 лет опубликован так называемый «Дидах», или «Учение двенадцати апостолов». В этом будто бы первоначально дохристианском (!) сочинении прямо говорится, что виноград стал известен через Иисуса: «Благодарим тебя, отец наш, за святой виноград Давида, отрока твоего, который (виноград) ты явил нам чрез Иисуса, отрока твоего» (см. [90], стр. 38—39). Это прямое отождествление Иисуса с Дионисом настолько шокировало Робертсона, что он не нашел ничего лучшего как заявить, (см. [90], стр. 39) что здесь явно имеется в виду не Иисус евангелий. Почему? Только потому, что Робертсон «знает», что культ Диониса зародился в другое время и в другой этносоциальной среде, чем культ Иисуса.
Согласно гипотезе Морозова, винопитие было первоначально сакральным актом и как таковое совершалось только в храмах, которые, таким образом, держали нечто вроде винной монополии.
С этим полностью согласуется тот факт, что позже в VIII—X веках монастыри имели монополию на изготовление и продажу вина. «Множество монастырей пользовались правом монопольной продажи соли и вина. У Санкт–Галлена не хватало места, где держать вино, и целые бочки его лежали во дворе обители под открытым небом…» ([53], стр. 55). «Слова «монастырь» и «кабачок» зачастую произносились единым духом; как приятно в дождливый день «пображничать у попа», а вино святого причастия… пользовалось особой славой» ([107], стр. 334).
Надо думать, что нововведение Иисуса было искажено уже в следующем поколении, и то, что было задумано им как «божественное откровение», превратилось в неконтролируемую волну алкоголизма. Уже в Апокалипсисе Иоанна, ученика Иисуса, мы находим яркий и резкий протест против злоупотребления церковной чашей в руках храмовых, как он выражается, «блудников». И все же только эта «чаша», распространившись по всем областям, способным к виноделию, могла в умах людей, испытавших на себе ее «мистическое» действие, создать столько разнообразных и разноязычных сказаний об основателе обряда причащения, как ни о ком другом на всем протяжении древней истории человечества. Мы в этом еще убедимся.
Агапы
Логическим следствием введения в богослужение вина является превращение его в вакхическую оргию. И на самом деле, в сообщениях самых ортодоксальных церковных деятелей можно найти явные указания на то, что до церковной революции XI века вакханалии были неотъемлемым элементом христианского культа. Например, церковные авторы сообщают, что у ранних христиан в ритуал входили ночные собрания, называемые агапами, т.е. «ночами любви». Как ни стараются теологи теперь объяснить, что это были ночи «дружеской» любви или «любви к Богу», само исконное значение слова «агапа» обнаруживает совсем другое. Для неэротической любви по–гречески всегда употреблялось и употребляется слово «филия» (отсюда библиофил, филолог, философ, славянофил и т.п.). А слово «агапа» употребляется исключительно для эротической любви, что отразилось, в частности, в имени Агапий — «возлюбленный». Поэтому «агапы» не могут быть не чем иным, как христианско–средневековым названием вакханалий дионисийского культа со всеми их оргиастическими атрибутами.
Можно думать, что и Иоанн в Апокалипсисе называет государственную церковь «блудницей» не только в аллегорическом смысле.
Конечно, хотелось бы более прямых указаний на оргиастический характер раннехристианского культа, но все такие указания, по–видимому, уничтожены после церковной революции XI века, когда победило, привычное нам скопческое–аскетическое направление христианства. Остались только отдельные сочинения, которые теперь трактуются как клеветнические памфлеты на раннее христианство. Как пишет проф. Ф. Зелинский: «Кто знает, если бы христианство, в конце концов, не победило — не предстало бы оно перед потомками в том самом омерзительном виде, в каком его изображает языческий оратор в апологии Мануция Феликса? Стоит сравнить его описание с описанием вакханалий у Ливия (см. ниже — Авт.) сходство поразительно» ([73], стр. 58).
Современная моногамная, межполовая мораль является весьма поздним приобретением Европы. До XI века церковь и публичный дом были слиты воедино в рамках оргиастической практики, пока, наконец, реформация XI века не потребовала резкого изменения всего церковного устройства. К новому времени проституция при храмах удержалась поэтому только в Индии.
Апокрифисты раннего Возрождения, по–видимому, лучше нас были осведомлены о религиозно–эротической практике недавнего (для них) прошлого. Поэтому в своих апокрифах они широко использовали эту информацию, относя ее в глубь времен. Например, «Ливий» пишет, описывая вакханалии: «… К религиозному обряду присоединялось наслаждение вином и пиршеством, чтобы привлечь еще большее число приверженцев. Вино разжигало страсти, а мрак ночи и смешение мужчин и женщин, как лиц юного возраста, так и стариков, уничтожали всякое чувство стыдливости…» (см. [5], стр. 304). Отношение самого Ливия к агапам уже отрицательное, что однозначно характеризует его как автора, писавшего после XI века. Ливий сообщает также о борьбе государственной власти с вакханалиями: «Затем консулам было дано поручение уничтожить все святилища Вакха сперва в Риме, а потом во всей Италии, кроме жертвенников и статуй, освященных в древности (!! — Авт.). На будущее время сенатским постановлением запрещалось совершать вакханалии в Риме и Италии; если же кто–нибудь считает это служение постоянным и обязательным для себя и не может прекратить его, не насилуя своей совести и не совершив греха, так должен заявить об этом городскому претору, который спросит по этому делу мнение сената. Если сенат в составе не менее ста членов дозволит кому это служение, то он может совершать его, только бы на священнодействии присутствовало не более пяти человек и не было бы общей кассы…» (см. [5], стр. 311).
Скорее всего, это текст X—XI веков, когда недовольство вакхическим культом уже нарастало, но еще не вылилось в четкое и окончательное запрещение.
Впрочем «Ливий» сообщает также и о жестоких и кровавых преследованиях поклонников Вакха. Только в Риме «общее число всех жертв консульского следствия превысило 3000» ([173], стр. 59). Любопытно, что сообщаемые «Ливнем» подробности этих гонений вполне аналогичны легендам о преследованиях ранних христиан. Впрочем, этот факт давно историками замечен; они объясняют его тем, что государственные преследования тайных сект всегда выливаются в одинаковые формы.
В § 2 гл. 17 мы еще раз вернемся ко всем этим вопросам.
Особая роль IV века
Ортодоксальная история утверждает, что:
1) христианский символ веры был принят на Никейском соборе 325 г. через триста лет после смерти Иисуса;
2) христианское богослужение было впервые установлено Василием Великим около 350 г. также через триста лет после смерти Иисуса.
Не удивительно ли, что обсуждение символа веры и, в частности, вопроса о том, кто был Иисус, столбованный, воскресший, «явившийся потом многим», пропавший и напрасно ожидаемый, впервые встал на повестку дня через триста лет после его смерти? И с какой горячностью и энергией стала обсуждаться эта проблема трехсотлетней давности! Это примерно то же самое, как если бы наши современники принялись не только обсуждать, но и превращать в один из основных регуляторов государственной и общественной жизни какой–то вопрос из времени Петра Великого.
Еще более странно, что пришлось ждать триста лет для создания обрядов и церковной службы.
На самом же деле, как мы видели, никакого разрыва в 300 лет не было. Как только появился монотеизм, так почти сразу же и был сформулирован первый пункт символа веры. Через три года после смерти Иисуса, Великого Царя был сформулирован и второй пункт. За двенадцать лет до этого Великий Царь заложил основы христианской обрядности и т.д.
Мы видим, что IV век был не только веком оживленной религиозной жизни (с этим вполне могут согласиться и ортодоксы), но, более того, это был век, когда зародилось и стало постепенно складываться христианское вероучение.
