Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре
Позицию австрийского двора высоко оценил Николай I. Татищеву было велено благодарить императора Франца I за «новые свидетельства предупредительных и дружеских намерений австрийского правительства» и «в полной мере выразить чувство признательности», которое вызвало у царя «столь благородное и деликатное поведение». Особенно отмечались действия императора, связанные с письмом Чарторыского, и принятое им решение, «которое должно было показать мятежникам, сколь тщетны и беспочвенны питавшие их надежды на поддержку и сочувствие Австрии»: тем самым австрийский монарх «явил миру доказательство лояльности своей политики», а царю дал «свидетельство дружбы», чем тот был «бесконечно тронут». О «предупредительных и дружественных действиях Австрии» российская сторона говорила также в связи с решением Вены в ответ на просьбу Дибича о закупке в Галиции провианта для русской армии предоставить в его распоряжение австрийские военные магазины. Подчеркивалось, что это «услуга, важность которой в полной мере оценивается» российским монархом[821]. Царское правительство придавало большое значение и «услугам» Австрии на международной арене. Так, австрийский кабинет передал русскому послу копии писем «польских агентов», действовавших в Лондоне. Находившийся там А. Валевский сообщал в Вену через А. Чарторыского о том, что Ш.М. Талейран якобы обсуждал с австрийскими дипломатами в Лондоне П.А. Эстергази и И. Вессенбергом план урегулирования русско-польских отношений. Меттерних опроверг это сообщение, а когда Франция затеяла организацию совместного демарша послов западных стран в Петербурге с требованием «сохранить политическое существование Королевства Польского», он заявил французскому представителю в Вене, что для демарша нет законной основы, так как акты Венского конгресса не гарантировали внутреннего устройства Королевства. «Этот ответ, – писал Нессельроде Татищеву 27 марта (8 апреля) 1831 г., – не оставляет желать ничего лучшего» и представляет собой «свидетельство дружбы и доверия к России»; в «прискорбных обстоятельствах» польского восстания, подчеркивал он, «ничто не могло бы лучше утешить императора, чем постоянно получаемые им от своих союзников свидетельства чистосердечной и искренней дружбы, а также полезное содействие, которое он находит с их стороны, – содействие, тем более ценное, что оно носит совершенно добровольный характер». Рассчитывая, что демонстрация дружбы и сотрудничества трех держав в борьбе с польским восстанием произведет соответствующее впечатление на правящие круги и общественность стран Западной Европы, Нессельроде разослал российским дипломатическим представителям в Париже, Лондоне и Вене послания одинакового содержания; находившиеся там сведения послы должны были использовать «для внесения ясности в ошибочные суждения», являющиеся результатом «недоброжелательства общественного мнения» западных стран. Нарисованную в послании картину успехов русской армии в Королевстве Польском дополняла характеристика взаимоотношений России, Австрии и Пруссии на фоне польского восстания: «…предупредительные меры, принятые в Австрии и Пруссии, чтобы нейтрализовать последствия мятежа, продолжают неукоснительно соблюдаться. В этих сложных обстоятельствах берлинский и венский кабинеты постоянно выказывают императору свидетельства своей просвещенной политики и искренней дружбы. Оба кабинета единодушно отклонили попытки добиться их заступничества перед нашим двором, предпринятые эмиссарами варшавского правительства. Оба ответили, что единственный путь спасения, открытый для мятежников, состоит в безусловном подчинении воле их законного государя»[822].
Известие о взятии Варшавы царскими войсками в начале сентября 1831 г. союзники России встретили с удовлетворением, о чем свидетельствовало письмо Франца I с поздравлением по случаю победы над «бунтовщиками»[823]. Но изменение военной ситуации способствовало рождению новых проблем, сказывавшихся на отношениях России с Австрией и Пруссией. Татищев, которого Меттерних по-прежнему снабжал информацией, на основании показанных ему сообщений австрийских дипломатов из Берлина пришел к выводу, что Пруссия опасается впечатления, произведенного взятием Варшавы на российские власти, «которое отнюдь не будет служить сохранению мира в Европе». По мнению прусских политиков, «Россия, избавившись от затруднений, вызванных восстанием в Польше, пожелает дать понять Франции, что источником всего зла в Европе является Июльская революция, и постарается вовлечь в такую политику Пруссию и Австрию в гораздо большей степени, чем того требуют интересы и позволяют возможности этих двух стран». Через австрийского посла в Берлине прусское правительство извещало Вену о своей обеспокоенности в связи с такой тенденцией российской политики и предупреждало о том, «как опасно было бы продемонстрировать Европе слишком большую уступчивость в отношении требований России в польском вопросе»[824].
В то время как Пруссия стремилась избежать обострения отношений с Францией, французский кабинет вместе с английским собирались выступить посредниками в защиту участников польского восстания, а французская оппозиция во главе с М. Лафайетом настаивала, чтобы премьер-министр Франции Ф. Себастиани потребовал от Пруссии пропуска в Польшу конвоев с оружием и боеприпасами для повстанцев. И хотя Себастиани на это не пошел, тем не менее нелегальный провоз оружия через прусскую и австрийскую территорию имел место[825]. Наряду с этим вставала проблема массового проникновения туда польских повстанцев. Еще в феврале 1831 г. после разгрома под Варшавой польских вооруженных сил прошел слух, что остатки армии будут пробиваться через Пруссию, в связи с чем последняя сосредоточила на границе войска под командой генерала А.В. Гнейзенау[826]. В апреле 1831 г. возникла перспектива вступления в Галицию польского корпуса генерала Ю. Дверницкого, и австрийский император дал приказ «войска польские, кои решатся перейти границу, обезоружить и выдать со всем оружием и лошадьми» русскому военному командованию. Но так как австрийские войска были растянуты по всей границе, то существовало опасение, что поляки, оказав сопротивление, смогут прорваться обратно на территорию Российской империи, и потому было решено завлечь их подальше от границы, за Тернополь, чтобы успеть собрать силы и затем, приведя «в точное исполнение» приказ императора Франца I, «удовлетворить обязанностям, налагаемым на него союзом и дружественными отношениями с Россией». «Дружественное отношение» Австрия проявила также, не предъявив России претензий за то, что русская армия, преследуя повстанцев, нарушила границу: Меттерних даже сожалел, что войска под командованием генерала Ф.В. Ридигера не потеснили поляков еще сильнее. Он передал российским союзникам сведения о численности интернированного корпуса Дверницкого на момент его разоружения и обещал представить поименный список польских офицеров. Для последних был создан лагерь в Линце, неподалеку, в горном городке Штайер, поместили Дверницкого, который оправдывал свое вторжение на австрийскую территорию угрозой окружения его корпуса войсками Ридигера[827].
Интернированные в Галиции повстанцы не переставали беспокоить царское правительство, вызывали подозрения и опасения. Николай I еще в начале 1831 г. высказывал недовольство в связи с намерением венского правительства выдать А. Чарторыскому австрийский паспорт, если бы он вышел из состава повстанческого правительства в Варшаве и эмигрировал в Австрию; при этом российскому двору было обещано, что за князем будет установлено наблюдение полиции и, в соответствии с австрийскими правилами по отношению к «польским изгнанникам», он будет находиться «в распоряжении» российского императора. Однако царь иначе смотрел на «изгнанников» и через Татищева передал требование венскому кабинету: «чтобы совсем не выдавали паспортов – и никому; чтобы, напротив, выдали нам всех, кто стал бы искать убежища в Австрии». Подчеркивалось, что среди таких эмигрантов могут быть «польские инсургенты», и, выдав им паспорта, австрийское правительство столкнется с проблемой выдачи России людей, въехавших в империю Габсбургов на законном основании. «Это, несомненно, – писал Нессельроде Татищеву, – было бы противно чувству справедливости и деликатности императора Франца, в то время как наш августейший государь […] не смог бы, со своей стороны, отказаться от требований выдачи означенных лиц»[828].
В корпусе Дверницкого находились польские офицеры, дезертировавшие из австрийской армии, а также примкнувшие к повстанцам галицийские помещики, по отношению к которым Татищев хотел добиться от австрийского правительства применения «антиэмиграционных мер» и установления постоянного надзора. Он сообщал о недовольстве населения Галиции разоружением корпуса и переслал в Петербург полученные через Ридигера «Заметки и сведения о настроениях жителей Галиции», составленные подполковником австрийской армии графом Карачаем. В «Заметках» говорилось об активном участии галицийской шляхты в «польской революции» и «бесчисленной помощи», оказываемой «армии мятежников». Автор видел в польском национальном движении большую угрозу для Австрийской империи, опасаясь, в частности, его революционизирующего влияния на Венгрию, «где стремление к независимости вследствие соседства с беспокойной нацией легко может найти опасных поборников». В самой Галиции, объяснял он, поляки не выступают, так как, в соответствии с концепцией А. Чарторыского, питают надежды на восстановление Польши при поддержке Австрии; эту концепцию разделяет гражданский губернатор Галиции князь А.Л. Лобковиц, который, ложно понимая «истинные интересы Австрии», считает «естественным» и полезным для нее создание между «северным колоссом и Германией» буферного польского государства. По словам Карачая, Лобковиц не предпринимает никаких мер против тех, кто в Галиции помогает «мятежникам», так как боится спровоцировать взрыв в провинции; к его мнению прислушиваются в Вене, и потому необходимо раскрыть глаза правительству на то, что происходит под началом губернатора, разоблачить «пороки и беспечность его тамошних чиновников, бóльшая часть которых – галицийцы, считающие себя поляками, – разделяет их преступные устремления». Автор «Заметок» рассчитывал на влияние российского двора и одновременно давал ему рекомендации: он предлагал, чтобы царь объявил широкую амнистию повстанцам, так как это «произвело бы очень хорошее впечатление на всю Европу», а на будущее советовал изолировать польскую молодежь от французского влияния и обеспечить ее образование в России.
