Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел
- Вот интересно, а?! - Восторженный Курт слушал, открыв рот. - Выйдете на пенсию - напишите мемуары, господин Граузе! Пойдут нарасхват...
Граузе вздохнул:
- Ты думаешь, я не пробовал? Еще как пробовал! Сотни страниц исчеркал... А выходит, словно протокол: "Я спросил, он ответил"... Кто такое будет читать? Как рассказать, на чем я взял ту девку?! Я ж ее сломал, Курт... Если ты обладаешь знанием того, чего лишен другой человек, его можно запросто сломать... Девка пробавлялась тем, что приглашала к себе тузов, убаюкивала их, а потом чистила карманы... Ну, а те молчали, скандала боялись... Я ее на этом и прижал: или будешь работать на меня, или передам дело следователям, а оттуда в суд; тюрьма - суровое место, два года покажутся вечностью...
- Шеф, а почему вас так понизили? - спросил Курт. - Простите мне этот вопрос... Если он вам неприятен, не отвечайте... Я, честно говоря, благодарен судьбе, что попал под ваше начало, лучшего шефа нет и быть не может... Но ведь вас прочили в руководители криминальной полиции страны, а сослали в Западный Берлин... Почему?
Граузе пожевал губами, они у него были размытые, чуть вывернутые, изучающе посмотрел на Курта, а потом усмехнулся:
- Любого человека можно взять на жадности, страхе и честолюбии, Курт. Точно говорю, не вздумай спорить... Вот ты меня и хочешь взять на честолюбии... А я думаю: почему бы не поддаться?! Я уйду, кто будет знать, почему меня ударили виском об угол стола? Ты помнишь то безобразие, когда террористы убили на Олимпиаде в Мюнхене израильских спортсменов?
- Конечно, помню...
- А кто начал раскручивать это дело?
- Не знаю.
- Я, - тихо сказал Граузе. - Твой покорный слуга. В то время я был шефом криминальной полиции в том районе, Курт, первым приехал на место... И начал копать... Вышел на одного из террористов... Получил информацию, что он дважды накануне преступления контактировал с неким Ахмедом. А этот самый Ахмед был таким же Ахмедом, как ты премьер-министр Накасоне. Он был связником израильской разведки... Кому была выгодна бойня в Мюнхене? Палестинцам? Так их же после этого объявили гитлеровцами, изуверами... А Израиль получил венок страдальца и новые ассигнования на оружие для защиты от террористов... Вот я и выдвинул версию: а не есть ли эта бойня - самая настоящая комбинация? Нет, нет, не правительства, конечно, оно и знать-то об этом не имело права, а какого-нибудь ловкача из их секретной службы?! В недрах секретных служб такое затевается, Курт, про что и сам босс слыхом не слыхивал; инициатива честолюбцев - страшная штука, замечу я тебе... Ну вот... Черт меня потянул за язык, старого дурака... Хотя нет, тогда я был молодым дураком...
- Но ведь это поразительно, что вы сейчас рассказали! Почему об этом так никто ничего не узнал?
- Потому что, как я тебе только что сказал, человека можно сломать на честолюбии, что сделал ты сейчас, - Граузе усмехнулся, - а еще на страхе и жадности... На двух последних ипостасях меня тогда и сломали... Да, да, Курт, сломали. Я ломаный человек, поэтому добр и совестлив, молодых поддерживаю, иначе-то должен был бы вам шеи перегрызть, чтобы сохранить ореол собственной значимости в сыске... Мне тогда сказали, что я антисемит, выпестованный "гитлерюгендом"... Я ответил, что меня в "гитлерюгенд" на пушечный выстрел не подпускали, потому что мама у меня еврейка... Ее сожгли в Равенсбрюке... Я чудом уцелел, у отцовского брата жил... Это и спасло... А мне сказали, что дед Гейдриха был евреем, но это не помешало ему стать антисемитским изувером вопрос, мол, идеологии, а не крови... Я на это возразил, что Гиммлер санкционировал убийство Гейдриха, когда узнал, что тот на восьмушку еврей; что для гитлеровцев это был вопрос именно крови, со мной были вынуждены согласиться, но при этом намекнули, что предстоит реорганизация и я могу оказаться без работы... А что я умею делать, кроме как ловить бандитов? То-то и оно, ничего я больше не умею, Курт... Ну, я и заткнулся... А потом меня и вовсе затерли.
- Как зовут того человека, который контактировал с Ахмедом?
Граузе покачал головой:
- Хочешь принять эстафету? Похвально, только послушай доброго совета и не таскай под мышкой пистолет, детство это... Бандита головой ловят, а не оружием... Ты молодец, Курт, смелый парень... И вправду решишься раскопать то дело?
- Конечно.
- Молодец, - повторил Граузе. - Не зря ты мне нравишься... Только того человека пристрелили, Курт... Через день после того, как я доложил свою версию начальству...
...В кабинет заглянул дежурный (Граузе держал только один телефонный аппарат для связи с наиболее серьезной агентурой, все остальные перевел на дежурную часть, пусть туда звонят, если потерялась собачка или по ночам на чердаке слышны стоны).
- Инспектор, на пустыре возле Бауэрштрассе только что была пальба, наши машины уже выехали, не хотите взглянуть, что там случилось?
- Это на границе?
- Да.
- Придется посмотреть, а то газетчики потом замучают, обвинят в политическом бездействии... Едем, Курт, поглядим, а?
Журналисты уже были на месте; привычные вспышки блицев, микрофоны радиозаписывающей аппаратуры, алчный интерес в глазах; Граузе отказался комментировать событие; слишком уж тенденциозны были документы, обнаруженные в карманax убитых: один - палестинец, а другой - сицилиец, приехавший в Западный Берлин после трехдневного, как явствовало из штампа в паспорте, пребывания в Софии.
В машине, когда возвращались в полицию, Курт спросил:
- Шеф, а зачем вы отмалчивались? Это же факты... Тем более что в управлении им скажут обо всем сегодня вечером...
- Ну и пусть говорят, - ответил Граузе. - Это их дело... Только что они скажут им про того третьего, что сидел на чердаке? Его же не убили? И он не убивал никого - людей расстреляли из машины в упор... Посмотрим, что покажут отпечатки пальцев, взятые на чердаке, не зря же я там ползал на брюхе... "Выдержка, будь она трижды неладна, выдержка и еще раз выдержка!" 1
- Ты знал, что дело кончится убийством? - спросил Кузанни, сунув в карман пленки, которые передал в аэропорту Прошке; лицо его стало землистым, морщинистым, вмиг постаревшим. - Ты знал об этом заранее, Дим?
- Нет, - ответил Степанов, чувствуя внутри мелкую зябкую дрожь.
- Знал, - убежденно, с горечью сказал Кузанни. - И втянул меня в преступление... Но в отличие от твоей страны, где люди лишены права на слово, я, к счастью, живу в свободном обществе... И я расскажу обо всем, свидетелем чего стал... Мы могли помешать преступлению. Я и ты! - Он сорвался на крик. Но преступление свершено! Какой же я осел, а?! Старый доверчивый осел!
- Погоди, - сказал Степанов, - ты зря обижаешь меня...
- Осел, - повторил Кузанни, сокрушенно покачав седой кудлатой головой. Доверчивый осел, воспитанный на догмах христианской доброты и веры в ближнего! Правы наши: с русскими можно иметь дело, только когда ты силен и все знаешь наперед... Осел, затеял фильм про наших бесов! Да, бесы, верно, только ваши страшнее! Ты же растлен и растоптан! Ты марионетка в чужих руках, ты... Нет, надо строить ракеты, надо быть сильным, нельзя верить ни одному вашему слову! Господи, отчего же так поздно ты даешь прозрение!
- Погоди, - тихо, с трудом сдерживаясь, чуть не взмолился Степанов. - Ты сказал больше, чем позволено между воспитанными людьми... Погоди... Дай мне ответить... Я не знал, что все кончится так, как кончилось... Не знал, даю слово... Но я знаю, что тебе готова виза для полета в Москву. Тебе обещана встреча, которая, как мне сказали, все поставит на свои места... Пиши и снимай все, что хочешь, но только, пожалуйста, наберись сейчас терпения и ничего не публикуй хотя бы неделю. Повторяю, виза тебя ждет.
- Думаешь, я поеду в страну, которая знала о готовящемся преступлении и молчала?! Думаешь, я стану говорить с твоими костоломами? С теми, кто покрывает террористов?!
- Если бы они покрывали террористов, зачем я обратился к тебе? Зачем сказал, что готовится преступление? Зачем пошел с тобой к Прошке?! Зачем вывел тебя на ц е п ь?! Зачем посвятил во все это дело?! Если бы мы покрывали террористов, я бы не должен был говорить тебе ни слова!
- Я п о к а должен молчать, виза меня ждет?! Нет, дорогой русский коллега, мы решим иначе! Ты никуда не уедешь отсюда! Ясно?! Все то время, пока я должен чего-то ждать... А если ты убежишь, струсив, я все открою! Все! До самой последней мелочи!
"Какие "мелочи", - подумал Степанов, - о чем ты, Юджин? Мамы бранят своих детей за то, что они слишком верят людям. Моя старенькая ковыляет сейчас по своей улице Вавилова, ощупывая тротуар палочкой; катаракта, а операции боится - как-никак семьдесят девять... Сейчас-то я могу не согласиться с ней, старость - это беззащитность... Отец учил верить людям, и он был прав. Он прав был всегда и во всем. А как мне было трудно отстаивать себя перед мамой, когда был маленький... "Доктор Спок, доктор Спок" - только и слышал...
Комету Галлея будем рассматривать, к электрону подбираемся, а как воспитывать детей, по сю пору толком не знаем, а потому что это не призвание, а наука...
