Владимир Зензинов - Пережитое
Но интереснее окружающего оказался мой возница. Сначала он осторожно присматривался ко мне, потом у нас начался интересный разговор. Думаю, что от Николаева он уже знал, кто я такой, т. е. что я революционный работник, интересующийся крестьянским движением и сочувствующий ему, потому что скоро наш разговор принял совершенно определенный характер.
Он стал рассказывать мне, что происходило в их округе в октябре 1905 года и развернул передо мной широкую картину, о возможности которой я даже приблизительно не подозревал.
Уже летом 1905 года то здесь, то там начали вспыхивать так называемые "аграрные беспорядки". Но это были именно "беспорядки", т. е. проявления глухого недовольства крестьян существующим положением. То вспыхнет в какой-нибудь экономии забастовка среди сельскохозяйственных рабочих (батраков), то крестьяне самовольно запашут участок помещичьей земли и их оттуда выгоняют полицейской силой, кое-где происходили стычки с полицией и стражниками, драка и избиение крестьян. Кое-где появлялся и "красный петух" (поджоги сена, сараев и домов управляющих).
Но всё это было неорганизованно, случайно, почти стихийно. Потом начали появляться "ораторы", как мой собеседник называл, очевидно, наших партийных крестьянских работников, старавшихся внести в разрозненные вспышки организованность, сделать их одновременными; появились листки, литература привозная и самодельная.
Движение постепенно стало принимать более организованный характер, полиции приходилось всё труднее, и губернское начальство уже не справлялось с разлившимся по всей губернии движением. Наступил октябрь 1905 года, объявлен был царский манифест, "свободы"...
В их селе проведено было несколько больших митингов, в которых принимали участие как приезжие "ораторы", так и местные молодые крестьяне, которые уже познакомились с нашей литературой и называли себя "партийными".
Все местные сельские власти - старшины, старосты, десятские - были переизбраны, предупрежден был еврейский погром, который старалась устроить полиция при помощи местных черносотенцев и кулаков: хотели громить лавки деревенских торговцев-евреев, но вновь избранные сельские власти твердой рукой этому помешали в самом начале.
Большой отряд стражников должен был прибыть на место, чтобы расправиться с "бунтовщиками", о чем крестьяне узнали заранее и приняли свои меры. Они загородили все проезды, вырыли глубокие канавы и оставили свободной только главную широкую улицу, которая под прямым углом загибала уже в самой деревне.
И здесь укрепили на земле плуги, сохи и бороны, перевернув их вверх лемехами кверху; их они сверху слегка забросали землей, навозом и соломой; все эти сохи и бороны были между собой крепко связаны веревками и даже цепями. Можно себе представить, что здесь произошло, когда большой отряд стражников и казаков с гиком и свистом ворвался в село для расправы с бунтовщиками и повернул на главную улицу... А бунтовщики в это время сидели, притаившись, по своим избам. Этот страшный эпизод был серьезным уроком для карателей и деревню эту надолго оставили в покое.
Тогда крестьяне спокойно и серьезно принялись устанавливать у себя новые земельные порядки: всё было уже давно ими продумано и намечено. "На, болоте целыми ночами с фонарями обсуждали всей деревней", - проникновенно говорил крестьянин.
Был собран сход, принят приговор, под которым все подписались неграмотные вместо подписи ставили кресты; была выбрана депутация к местной помещице, которая владела здесь большими землями:
ей предложили собрать все свои ценности, запрячь экипаж и через сутки выехать со всей семьей из имения и из их села, так как здесь ей больше делать нечего: по приговору всего села ее земли и имение переходят в общественное заведывание и пользование крестьян. Помещики уже нажились, сами своим трудом обрабатывать землю не могут и поэтому им нечего делать в селе - пусть едут, куда хотят; крестьяне зла им не желают.
Пользоваться землей могут лишь те, кто сами на ней работают, поливают ее своим потом. Помещице пришлось подчиниться и уехать. Немедленно же после ее отъезда был собран новый сход; были выработаны правила заведывания панским имуществом, выбрано несколько крестьян для заведывания отдельными отраслями хозяйства и для общественного ведения его. Приведено в исполнение решение закрыть казенную винную лавку. Обобществленное хозяйство помещицы сразу же пошло полным ходом. Все работы выполнялись по наряду, все доходы поступали в общую кассу. Все в селе впервые вздохнули свободно, полной грудью, все почувствовали себя людьми и полноправными хозяевами.
Даже темные и отсталые крестьяне прониклись важностью и выгодностью для всех новых порядков в селе. Составлялись планы и проекты уравнительного пользования наделами, общественной обработки и уборки панских полей. Уравнительно распределяли корм и лес для построек.
Не слышно стало в селе пьяных песен, ругани, драк. Из молодежи составилась пожарная дружина и по очереди ее наряды обходили по ночам село. По вечерам, на "посиделках", слышалось хоровое пение революционных песен. Так шла жизнь более трех недель. Наконец, черниговский губернатор спохватился, собрался с силами и в одну ночь вся эта налаженная жизнь была разбита большим отрядом полиции и казаков. Старые порядки или вернее "беспорядки", как ядовито говорил мой возница, были восстановлены. Масса крестьян было арестовано, многие при этом были избиты до полусмерти.
Все село было наводнено казаками, привезены шпионы, вернулась помещица. Истязаниями старались узнать, кто был "зачинщиком". Немногим удалось скрыться. Арестованных всю зиму держали в тюрьме, весной судили и многих отправили по суду на вечное поселение в Сибирь с лишением всех прав состояния, остальных погнали в ту же Сибирь в ссылку на пять лет в административном порядке. Однако, некоторые из уцелевших продолжают революционную работу и теперь...
Я слушал рассказ своего возницы, как чудесную сказку.
По дороге мы остановились для отдыха. Это была небольшая, но широко раскинувшаяся деревня. У колодца стояли несколько девушек с ведрами. Они все были одеты в яркие костюмы, в бусах и с лентами косах. "Совсем как в опере!" опять подумал я и зашел в одну из изб. Снаружи она была выбелена известью или мелом и имела нарядный вид, но внутри поразила меня своей бедностью. Пол был земляной, у небольшого стола стояло несколько табуреток, возле большой печки виднелась широкая постель, покрытая одеялом из разноцветных лоскутков. Окна были маленькие, пропускавшие слабый свет. Несмотря на яркий солнечный день, в избе было полутемно. Изумило меня обилие мух и какая-то унылая мертвая пустота внутри. Дома была только хозяйка, дети, вероятно, были на улице или в поле, а муж, как я потом узнал, был на том самом съезде, на который я ехал. Хозяйка захлопотала, но ничем, кроме кваса и черного хлеба, меня угостить не могла, Не было ни молока, ни даже чая. Не заметил я в избе и самовара... Бедность, видимо, была здесь крайняя.
Приехали мы, наконец, в наше село. Село было очень большое. Но съезд происходил не в нем, а в стороне, в версте от него - на пчельнике. Это была отдельно стоявшая заимка или хутор, где жил старик-пчельник. Там же у него был и большой малинник. В этом малиннике, вокруг большого деревянного стола, врытого в землю, с такими же врытыми в землю скамьями, и происходил съезд. Присутствовало на нем человек около пятидесяти. По-видимому, были здесь приезжие и издалека, потому что я заметил около заимки несколько телег.
Лошади смирно стояли, понурив головы - должно быть дожидались уже давно. Все присутствовавшие, как мне показалось, были исключительно крестьяне, одетые в рубахи и "свитки". Была молодежь в возрасте от 20 до 25 лет, но преобладали люди среднего возраста, были и седобородые. Две-три женщины. Я не сразу узнал Михаила Биценко, который радостно меня приветствовал, обнял и затем представил всем присутствовавшим, как "товарища из центра".
Все радушно и как-то по-братски здоровались со мной, каждый по очереди пожал мне руку - руки были шершавые, мозолистые, широкие. Биценко мало чем отличался от окружающих. На нем была такая же, как у других, простая крестьянская рубаха и говорил он на таком же языке, как остальные. Почти все говорили по-украински, но я их прекрасно понимал - привык уже к этой речи за время пребывания на Украине. Как я потом узнал, на этом съезде было несколько партийных интеллигентов ("ораторы" и организаторы), но их нельзя было отличить от остальных.
Я, оказывается, попал уже к концу съезда. Когда вызванная моим приездом маленькая суматоха улеглась, работы съезда возобновились; мой возница присоединился к участникам съезда, хотя, как я позднее узнал, на этом съезде присутствовали только делегаты, выбранные от разных деревень и даже уездов. Теперь подводились общие итоги работам съезда - обсуждалась общая схема организации. И тут я с великим удивлением узнал, что вся эта округа была великолепно организована. В каждой деревне была своя выборная организация, во главе которой стояла группа или комитет из трех-пяти человек. Сносились между собой эти организации специальными курьерами.
