Робер Фоссье - Люди средневековья
Как не остановиться на положении евреев? Их история представляет одну из неоспоримых векторов культурной истории Европы и Востока. На протяжении двух тысячелетий в атмосфере блистательных достижений и невероятных бедствий, под изумленными, восхищенными и гневными взглядами христианского и исламского миров «богоизбранный» народ, народ Авраама и Библии — этой «книги трех религий», — то торжествуя, то спасаясь от гонений, занимал исключительное место в обществе. Несмотря на сравнительно небольшую численность этого народа, его история известна очень хорошо: евреи жили очень компактным и прекрасно организованным сообществом, и до нас дошли крайне богатые источники информации, повествующие обо всех сторонах жизни — от богословских споров до цен на кошерную пищу. Есть множество подходов к истории средневековых евреев; так воспользуемся ими.
Первый касается эволюции отношений евреев с христианской властью; не стану говорить об их участи в мусульманском мире. С разрушения второго Храма в 70 году н.э. и складывания диаспоры, продолжавшейся до IV века, когда официально восторжествовала христианская вера, еврейский народ существовал в виде общин, расселившихся по всему Средиземноморью. Затем, до X века, отношения между ними и христианскими королевствами казались довольно безмятежными. Не было заметно, чтобы в отношении евреев предпринималась какая-либо попытка обращения или даже изоляции. В южной части Европы и особенно в частично и постепенно исламизированных зонах положение еврейских общин казалось устойчивым, даже многообещающим, если взять за пример Испанию или Италию. Но период XI–XIV веков стал самым драматическим, несомненно, из-за пробуждения христианского благочестия и подъема могущества Церкви, завоевавшей себе прочные позиции. Вероятно, под воздействием королевской власти в одних местах, а в других под влиянием набожных проповедников, враждебность, обуздываемая до того времени, охватила христианское население. Уже находившиеся в изоляции в силу своего образа жизни, как в этом, так и в том мире, настойчиво сопротивлявшиеся любой попытке обратить их в христианскую веру, упорно отказывавшиеся от любого компромисса в какой бы то ни было области, евреи подверглись оскорблениям, преследованиям, ссылкам, стали жертвами нападений и убийств: погромы вспыхивали на пути следования «крестоносных» толп XI–XII веков, около 1100 года в рейнской долине, затем в долине Роны около 1140 или 1160 годов; за ними последовали принудительная конфискация и изгнание, например в правление Филиппа Августа и Филиппа Красивого во Франции. К тому же Церковь явно переусердствовала: в 1215 году на Латеранском соборе Иннокентий III предписал евреям носить особый головной убор и нашивать круг на одежду; Людовик Святой в приступе агрессивного благочестия приказал загнать евреев, этих врагов «истинной» веры, в огороженные кварталы в городах. Подобные сегрегационные меры только усилили приверженность еврейских общин своей религии, обычаям и обособленному образу жизни. Под влиянием страхов, вызванных в XIV–XV веках военными бедствиями и разгулом эпидемий, по Южной Франции, Испании и Германии, где проживали самые многочисленные еврейские общины, прокатилась усиливавшаяся волна гонений. Эта вспышка ярости пошла на спад после 1450 года; и на этот раз папство и городское бюргерство приложили силы для восстановления порядка, но не из-за милосердия или понимания — их вынудили к этому потребности экономики, в которой евреи играли немаловажную роль. Кстати, еще раньше именно этими соображениями часто объясняется то, что после более или менее успешно проведенного изгнания евреев из Франции или других краев власти вскоре приглашали их вернуться обратно. Но, по правде сказать, уже за пределами моего горизонта наступившая Реформация и католическая реакция сделают положение евреев еще более сложным.
Если эта «история» была бурной, полной хищений и убийств, а затем предложений заинтересованных лиц возвратиться на прежнее место проживания, то потому, что жизнеспособность «избранного народа» облекалась в самые разнообразные формы. До IX века евреи занимали придворные и даже военные посты в Испании; они занимались особыми, но крайне доходными ремеслами, например были коневодами или красильщиками. Поскольку не доверявшая им Церковь постепенно вытеснила евреев из этих экономических сфер, после IX века им пришлось взять на себя функции посредников, чему способствовала и их разбросанность по территории средневековой Западной Европы. Это на них в IX веке Каролинги взвалили заботу переправлять в Византию или исламские земли пленников, захваченных в славянских землях отважными воинами «великого императора». Евреи сохранят свою роль в работорговле в исламском мире, переправляя толпы негров из своих магрибских кварталов в испанские, сицилийские или провансальские общины. Именно они в XII веке фрахтовали корабли, которые, нагруженные сенегальским или эфиопским золотом, бросали якорь у берегов Европы, чтобы встряхнуть её экономику. В городах и тем более селах они — все также они — давали деньги под залог, под высокий процент и на малый срок. И народное мнение, не способное осознать последствия возвращения золота на Запад, стало испытывать жгучую ненависть по отношению к мелкому ростовщику, на осле переезжающему из деревни в деревню, который безразлично относился к неистовым обличениям Церкви, но был необходим простым людям. Напротив, евреи не принимали участие в крупных коммерческих или банковских предприятиях, где царили итальянцы: они прекрасно понимали, что первыми станут жертвой повальных конфискаций, обычно следующих за банкротством акционерных компаний. В конце концов, для правителей конфискация имущества евреев, в том числе и по этой причине, перестала быть весомой статьей фискальных доходов.
Церковь называла евреев «богоубийцами»? Однако она терпела их вероисповедание, защищала их синагоги, советовалась с раввинами. Конечно, в XIII–XIV веках она не помешала распространению жутких россказней о детоубийствах, оскверненных облатках и не опровергла слухи об отравлении колодцев, заговорах с целью извести духовенство. Но народ быстро сделал выводы: еврей — вне закона, вне религии. Никто не знал и не хотел знать, что именно происходит на празднованиях «шаббата»; тем более после того, как еврейский народ, замкнувшийся после 1300 года в своих гетто, разделился на строгих верующих, ашкенази, слывших более опасными, чем их средиземноморские братья, и сефарадов, которые были более близки христианам. И вот боязнь и благочестивое возмущение христиан переросли в резкое недоверие, а затем и зависть, вызванную незнанием, а потом и в ненависть — чувство, которое привыкли испытывать к колдунам, погрязшим в дьявольских грехах. Нужно было смыть эти грехи — а для этого нужно было убивать. Но можно ли уничтожить народ, который помнил времена Старого завета, народ, в котором сам Господь хотел обрести свое воплощение, народ, в котором следовало видеть отрицательный, но и одновременно незыблемый лик божественного послания? Разве не падал на этот народ отблеск Ветхого завета? Разве не восстанет он в день Страшного суда в качестве свидетеля всего, что происходило «до» этого? Простой люд средневековья не испытывал по отношению к евреям ни презрения, ни отвращения; здесь нет и тени расизма; и антисемитизм, который одурманивает головы людей в наше время, не имел никакого значения в средние века.
Итак, перед нами люди средневековья, которые жили более-менее компактными группами, более-менее сознавая свои общие связи. Права, обязанности, контакты с властью, какой бы она ни была, общение с соседями или чужестранцами, обычаи в рамках мира Божьего или вне его пределов — вот черты, которые мне нужно было изучать у разных сословий общества. Но на этом уровне различия между сильными и слабыми, бедными и богатыми, селянами и горожанами постепенно стираются. Найдем ли мы то же сходство, проникнув в мысли и сердца? Что они знали, эти «люди средневековья»? О чем они думали?
2. ЗНАНИЕ
Если читатель следовал за мной до сих пор, то, наверное, успел заметить, как часто я обращаюсь к миру животных, к которому я причисляю и человека, считая его одним из наиболее одаренных из них; возможно, подобные рассуждения вызвали у него раздражение. Однако нельзя отрицать, что из самих близких к нам существ, которых мы к тому же можем серьезно исследовать, животные во многом ведут себя сходным с нами образом, в соответствии со своим биологическим родом и особенностям: они живут изолированно или в группе, в городе или деревне, проявляют признаки радости и печали; они играют, дерутся, отнимают друг у друга пищу и метят свою территорию; у них тоже есть память, а слух с обонянием являются ее наиболее надежными вехами. Мы же слишком быстро потеряли интерес к подобному поведению, отнеся его в разряд инстинктов. И, конечно, слон, которого научили считать, обезьяна, наловчившаяся играть комедию в костюме, или собака, привыкшая вертеться волчком, в наши глазах являются «учеными животными» — точнее сказать, «очеловеченными».
