История Финляндии. Время императора Александра II - Михаил Михайлович Бородкин
Узел военных и политических дел находился, конечно, в Севастополе. Искусство Тотлебена временно сдерживало еще неприятеля, но ряды доблестных защитников города редели: второе бомбардирование вывело из строя более 6,000 человек. Князь М. Д. Горчаков, сменив бездеятельного и неспособного кн. А. С. Меншикова, имел намерение действовать «с терпением и осторожностью» до прихода подкреплений. Австрия вела себя крайне сомнительно. Между тем наши враги получили подкрепление. Нерешительный Канробер передал начальствование над французской армией настойчивому Нелисье. Успех явно стал клониться на сторону союзников. «Положение безвыходное», писал наш главнокомандующий. Защитники Севастополя покрыли себя неувядаемой славой за девятимесячную небывалую осаду. Россия и Европа отдавала им справедливость, но, тем не менее, приходилось думать об отступлении. Штурмы еще отбивались; дух героев изредка вспыхивал яркими подвигами, но силы заметно таяли. М. Д. Горчаков стал выражать разные опасения и колебаться. Плохое предзнаменование... Неприятель тем временем возобновил убийственный огонь. Тотлебен был ранен, Нахимов убит. Верки осыпались; резервы не приходили, гарнизону не хватало времени исправлять бреши и заменять попорченные орудия. Император внушал своему вождю предпринять что-либо решительное, чтобы «положить конец сей ужасной бойне». Решено было наступление со стороны реки Черной. Но сражение было проиграно (4 — 16 авг.). До этого печального дня у нас оставалось 43,000 пехоты, у врагов — 60,000. Мы потеряли при атаке 8,000. Государь, тем не менее, продолжал ободрять Горчакова. Лично храбрый генерал оказался слабым и нерешительным военноначальником. При таких условиях трудно было рассчитывать на успех в Севастополе. 25 августа (ст. ст.) бомбардировка возобновилась. «Севастополь в пламени», «держаться долее не было никакой возможности», писал главнокомандующий. Ежедневный урон достиг до 2,500 человек. За последние 28 дней осады в Севастополь было брошено 1,500,000 снарядов. Неприятель двинулся на город со всех сторон. Малахов курган перешел в его руки. Русские очистили многострадальный Севастополь. Врагу достались одни пылающие развалины.
Южная сторона бухты была оставлена. Наши войска подались назад. Перейдя на северную сторону, они остановились. «Не унывайте, — писал Царь главнокомандующему, — а вспомните 1812 год и уповайте на Бога. Севастополь не Москва, а Крым — не Россия!»
«Падение Севастополя нанесло тяжелую рану народному самолюбию».
Государь поехал в Москву, где, под его председательством, происходили военные советы. Затем он отправился в Одессу, Очаков и Николаев, который тут же стали укреплять, и, наконец, переехал в Крым, в Бахчисарай, где поклонился Севастополю в землю и долго со слезами молился о павших в бою.
Генерал-адъютант Н. Муравьев порадовал Россию взятием Карса. Этим завершились бранные дела, «несчастные по результатам, но все же славные для русского оружия».
Государь желал мира.
Наполеон выразил склонность вступить с ним в прямые сношения. Между Англией и Францией возникали несогласия о дальнейших целях войны. Но существовало еще одно более важное обстоятельство, побуждавшее союзников сложить оружие. «Каково — спрашивает Наполеон в собственноручном письме королеву Викторию, — наше военное положение?» Давая ответ на поставленный вопрос, император французов писал: «у вашего величества на востоке, кажется, 50,000 человек и 10,000 лошадей; у меня 200,000 человек и 34,000 лошадей. У вашего величества громадный флот в Черном и Балтийском морях, у меня также почтенный, хотя и менее значительный... И что же! Невзирая на эту грозную силу, для всего мира ясно, что хотя мы и можем причинить России много зла, но не можем побороть ее собственными нашими средствами, без посторонней помощи. Итак, что нам делать?»
Самолюбие Наполеона должно было удовлетвориться крымскими успехами. Из уст в уста дипломаты начинали поэтому передавать условия возможного мира. В Вене испугались непосредственных переговоров между Францией и Россией. Началась интрига и волокита переговоров.
Особое совещание высших сановников Империи внушало Государю необходимость прекращения войны. Надежд на успех у этих советников не оставалось. Помощи извне не ожидалось. Швеция примкнула к западным союзникам. Отклонение условий, предложенных союзными державами, грозило разрывом с Австрией. За ней, вероятно, последовала бы Германия. У неприятеля более были развязаны руки, чем у России. Родилось также опасение за окраины. «Области, присоединенные к Империи около полувека тому назад, — говорил граф Киселев в заседании Совета, — не успели еще слиться с ней. Глухое недовольство распространяется на Волыни и в Подолии агентами польской эмиграции. Финляндия тяготеет к Швеции. Наконец Польша восстанет как один человек»...
Так смотрели на дело в известных сферах, и этот взгляд принят большинством писателей, разбиравшихся в запутанном вопросе, в котором делается до наших дней много предположений и допускается много догадок. Другие оценивают события иначе и произносят более строгий приговор. Во главе их стоит известный историк C. М. Соловьев. Выслушаем и его заявление. Он писал:
«По громадному наследству пришлось уплатить страшный долг, заключить постыдный мир, какого не заключали русские Государи после Прута. В этом первом акте выразился характер нового властителя и его положение, его окружение».
«При восшествии Александра на престол, внешние дела были вовсе не в таком отчаянном положении, читаем в записке современника и историка C. М. Соловьева, чтобы энергичному Государю нельзя было выйти из войны с сохранением достоинства и существенных выгод. Внутри не было изнеможения, крайней нужды; новый Государь, которого все хотели любить как нового, обратясь к этой любви и к патриотизму, непременно вызвал бы громадные силы; война была тяжела для союзников, они ждали её прекращения, и решительный тон русского Государя, намерение продолжать войну до честного мира непременно заставили бы их попятиться назад. Не было сделано попыток новых политических комбинаций».
«Но для этого, — продолжает наш известный ученый, — кроме широты взгляда, необходимы были смелость, способность к почину дела, энергия. Их недоставало у нового Императора, как у одного человека», а около не было, к сожалению, ни одного из мужей силы умственной и нравственной. Вокруг него были люди, привыкшие только «льстить и поддакивать, говорить одно приятное, для заискивания доброго расположения и ласки».
Сильные энергией, способностями, самостоятельностью люди были уничтожены системой Николая. Отыскать таких людей для повой деятельности был совершенно неспособен преемник Николая.
