Владимир Зензинов - Пережитое
Я видел ее много лет спустя - в начале зимы 1914-го года, когда она уже отбыла свою каторгу, а я возвращался в Россию из своей последней сибирской ссылки (1910-1914). Я заехал к ней в маленький город Курган, в Западной Сибири. Это была всё та же Маруся. Те же милые голубые глаза, смотревшие с любовью на весь мир. Культяпка левой руки была спрятана в широком рукаве. Но она справлялась со всеми своими хозяйственными работами сама - тремя пальцами правой руки. Что меня всего больше поразило - не изменился даже ее почерк, мне хорошо знакомый.
Но жизнь ее была теперь совсем другая. Она вышла замуж. Мужем ее был простой матрос, один из участников восстания на "Потемкине", тоже бывший каторжанин. Очень хороший и достойный человек, боготворивший Марусю, но по своему культурному уровню гораздо ниже ее стоявший. Что побудило ее выйти за него замуж, я никогда не мог понять. Но у нее был сын. В него, видимо, она вложила теперь все свои упования, всю свою любовь к жизни. Мне сказала, что счастлива и не хочет другой жизни. Много лет спустя Маня (Тумаркина) меня уверяла, что странный, как мне казалось, брак Маруси объяснялся тем, что Маруся всегда страстно жаждала материнства. - "Я бы хотела, чтобы у меня было не меньше десяти детей..." - говорила она ей еще в их девичьи времена. В комнате Маруси я теперь увидал большое Евангелие, заложенное лентами - оно лежало на почетном месте. Маруся осталась, как и всегда была, прежде всего, христианкой. Потом, не так уже сравнительно давно, сюда, в Америку, дошли слухи, что Маруся живет где-то возле Одессы со своим уже взрослым сыном, которого она вырастила и которым по-прежнему была счастлива. Был ли жив ее муж, не знаю. Это было уже при советском строе. И это уже совсем другая история...
Московский взрыв и арест Маруси были одними из тех несчастий, которые тогда преследовали Боевую Организацию. Когда Савинков приехал в Гельсингфорс с докладом о происшедшем несчастьи, Азеф вдруг грубо сказал ему: "Ты, Павел, дурак. Я поеду в Москву сам!" - И, действительно, поехал, набрав новый состав Боевой Организации, но первым метальщиком по-прежнему должен был быть Борис Вноровский.
Привычки Дубасова теперь были уже известны. Оставалось лишь привезти снаряды, раздать их метальщикам, выработать план нападения и поставить террористов в нужных местах. Покушение было назначено на 23 апреля. 23 апреля был царский день, и Дубасов обязательно должен был присутствовать на торжественном богослужении в Кремле. В связи с этим и был выработан план. Мы в Гельсингфорсе знали об этом.
Но после неудачных покушений на Дурново, на Мина и на Римана работа в Боевой Организации Абрама Гоц и моя была закончена. 27-го апреля созывалась Государственная Дума, а согласно постановлению нашего Центрального Комитета террористическая работа должна была быть закончена до открытия Государственной Думы.
Делать нам, поэтому сейчас здесь было нечего - мы получили отпуск. И решили с Абрамом поехать на две недели к его брату, Михаилу Рафаиловичу, который жил в это время в Женеве, разбитый параличом. Там же, около Михаила, находилась в это время Амалия Фондаминская (его двоюродная сестра). Илья Фондаминский жил в это время под чужим именем в Петербурге и сотрудничал в партийной легальной и полулегальной прессе, а иногда ездил в провинцию с политическими рефератами.
Мы проехали из Гельсингфорса до Або, там сели на пароход, отходивший в Стокгольм. Это было как раз 23 апреля. Все наши думы были в Москве, с Вноровским. Удастся ли ему на этот раз или нет? Добьется ли удачи Иван (Азеф)? Мы не замечали ни весны, ни чудесных шхер, мимо которых проходил наш пароход по дороге из Або в Стокгольм... Когда мы вышли с парохода, то прежде всего купили шведские газеты. Да, что-то в Москве вчера произошло! В адмирала Дубасова брошена бомба, он тяжело ранен, но не убит...
Но что с Вноровским? Мы не могли всего понять в шведской газете - наши знания шведского языка были для этого недостаточны. По-видимому, он тоже ранен. Он был в форме лейтенанта флота... Только потом, из немецких газет в Гамбурге, через который лежал наш путь, и значительно позднее из рассказов участников нападения на Дубасова, мы узнали, что в действительности произошло в Москве 23 апреля.
Борис Вноровский в форме лейтенанта флота шел по тротуару, навстречу ехавшему экипажу, в котором сидел адмирал Дубасов со своим адъютантом Коновницыным. В руках лейтенанта была большая коробка конфет, перевязанная ленточкой и букет цветов - он, должно быть, шел на именины... Поравнявшись с экипажем Дубасова - на углу Чернышевского переулка и Тверской, он бросил под коляску коробку. Раздался страшный взрыв. Коновницын был убит на месте, Дубасов силой взрыва был выброшен из экипажа и тяжело ранен (через несколько месяцев он оправился, но уже не возвращался к активной службе). Морской лейтенант был убит на месте - бомба сорвала верхнюю часть черепа, открыв весь мозг, но совершенно не задев и даже не обезобразив лица.
В конце концов Борис Вноровский сделал свое дело!
Перед тем как выйти с бомбой против Дубасова, Борис Вноровский оставил письмо на имя своих родителей. В нем он писал:
"Мои дорогие! Я предвижу всю глубину вашего горя, когда вы узнаете о моей судьбе. Для вас тяжело будет и то, что ваш сын сделался убийцей. Но я приношу свою жизнь, чтобы улучшить, насколько это в моих силах, положение отчизны. Знайте, что и мне самому в моем акте, кроме вашего горя, страшно тяжел факт, что я становлюсь убийцей. И если я не погибну от брошенной мною же бомбы, то в тюрьме мне будут рисоваться ваши опечаленные лица и растерзанный труп моей жертвы. Но иначе нельзя. Если бы не эти два обстоятельства, то уверяю вас, трудно было бы найти человека счастливее меня.
Невыразимое спокойствие, полная вера в себя и надежда на успех, если не воспрепятствуют посторонние причины, наполняют меня. На казнь я пойду с ясным лицом, с улыбкой на устах. Спасибо вам за вашу любовь, за ваши заботы, за самую жизнь, которую я приношу трудящейся России, как дар моей любви к правде и справедливости".
Роль Азефа и в этом покушении была странной и трудно объяснимой. Это Азеф составил план нападения на Дубасова, это он в день покушения в самой Москве отдал последние распоряжения на месте - трем метальщикам (Борис и Владимир Вноровские, Шиллеров) и одному химику. В момент самого покушения - между 12 и 1 часом - Азеф находился неподалеку от того места, где покушение должно было состояться и которое им было намечено (на углу Чернышевского переулка и Тверской) он сидел в кофейной Филиппова на Тверской, где и слышал взрыв снаряда, после чего выехал из Москвы прямо в Гельсингфорс. Он сделал всё, что было в его силах, чтобы адмирал Дубасов был убит, а если этого не случилось, то лишь в результате совершенной случайности. Почему он выдал дело Дурново и принял все меры к убийству Дубасова? Душа такого провокатора, как Азеф, осталась темной и до настоящего времени...
Когда вместе с Абрамом мы приехали в Женеву и встретились там с Михаилом Рафаиловичем, он, целуя меня, задал мне вопрос, который меня поразил:
- Володя, почему вы ушли из партии?
Один из руководителей партии социалистов-революционеров, создатель вместе с Григорием Гершуни, ближайшим другом которого он всю жизнь был Боевой Организации, ближайший сподвижник по Боевой Организации Азефа, вдруг задает мне такой вопрос! Но я понял и его вопрос и скрытый в нем упрек: наряду с боевой террористической работой партия не должна забывать свои общеполитические задачи - кроме Боевой Организации есть и широкая работа среди рабочих и крестьянских масс и она важнее террора. Я был занят ею раньше и должен к ней вернуться!
Это я и сделал.
10. НА УКРАИНЕ
Я всегда считал - считаю и сейчас - работу среди крестьянства самой интересной и увлекательной сферой деятельности революционера. Работа эта сводится к пропаганде и организации больших крестьянских масс. Это - как бы прямая противоположность заговорщицкой подпольной работе террориста. Террорист прячется ото всех, живет в строгом одиночестве - он окружен врагами. Крестьянский пропагандист и организатор - всегда на людях, он встречается с десятками, сотнями людей в день, по большей части окружен сочувствующей ему, дружеской атмосферой; его работа протекает под открытым небом, на вольном воздухе, под солнцем...
В Женеве у постели больного Михаила Рафаиловича мы с Абрамом пробыли недолго - и почти одновременно вернулись в Россию, в Петербург. Абрам - на свою прежнюю работу террориста, я - на новую для меня работу, среди крестьянства. Центральный Комитет командировал меня в качестве своего представителя для наблюдения и руководства крестьянской работой на Украине. Два месяца, проведенные мною здесь, одно из лучших моих воспоминаний революционной работы. Это было как бы лирическим интермеццо или революционной идиллией после предшествовавших и перед последовавшими затем тягостными, полными драматизма и даже трагизма, переживаниями.
