Джон Норвич - Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130

Годы становления

О юный сын Али, о маленький лев из святого сада веры, для которого копья составляли живую изгородь! Ты показал свои оскаленные зубы и голубые кончики своих копий. Эти голубоглазые франки воистину не получат от тебя ни одного поцелуя.

Удача, которая сопутствовала графине Аделаиде в течение ее регенства – чтобы так потрясающе изменить ей впоследствии, – не оставляла и ее сына в крайне важные первые несколько лет его личного правления. Рожеру было шестнадцать с половиной, когда он принял власть, неопытный правитель разнородного государства, которое, хоть и процветало, всегда таило в себе опасность взрыва. Ему отчаянно требовался мирный, спокойный промежуток, чтобы размять мускулы, почувствовать собственную власть не просто как инструмент для управления, но как неотъемлемую часть своего существа.

И такой мирный период ему был дарован. Великий исход за море увлек за собой наиболее буйных из его континентальных вассалов и умерил накал политических страстей в южной Италии. Сицилии Крестовый поход принес только большее изобилие, и остров стал теперь богаче, чем когда-либо в истории. Еще до Крестового похода объем левантинской торговли – с такими городами, как Триполи, Александрия и Антиохия, а также с Константинополем неуклонно увеличивался, а нормандское завоевание юга сделало впервые за несколько столетий Мессинский пролив безопасным для христианских судов. Для итальянских торговых республик западного побережья это имело огромное значение; мы знаем, например, что в сентябре 1116 г. Рожер передал участок земли в Мессине генуэзскому консулу для строительства странноприимного дома, и, скорее всего, Пиза, Неаполь, Амальфи и другие города также получили свои участки. В таких условиях греки и сицилийские арабы – два народа, у которых коммерческий дух особенно развит, – не доставляли беспокойств; они были слишком заняты тем, чтобы делать деньги. И таким образом молодой граф мог расположиться удобно на своем троне, благодаря Бога за бесценный дар Крестового похода, от которого он, не будучи участником, в конечном счете получил наибольшую выгоду.

Эта новая вспышка военной и коммерческой активности в Средиземноморье воспламенила воображение Рожера и пробудила его честолюбие. Он знал, что не обладает военными дарованиями своего отца, а тем более дяди. Обучение военному делу и воинские забавы, которые занимали такое важное место в воспитании других юных нормандских рыцарей, не были в достаточной мере представлены в программе его собственного, руководимого женщиной образования. Этот факт только укрепил изначально присущую ему склонность к дипломатии, а не к войне, проявлявшуюся всю жизнь. Но нынешняя Сицилия совершенно не походила на ту «тихую заводь», какой она являлась полвека назад, когда началось ее завоевание. Ее экономический расцвет был молниеносным и ярким; Палермо, который и раньше имел облик преуспевающей столицы, теперь стал оживленным, как никогда, Мессина и Сиракузы резко выросли и разбогатели, остров вдруг сделался центром заново расширившегося и быстро развивающегося латинского мира. Рожер твердо решил, что его собственное политическое влияние должно расти в той же пропорции и что он, как некогда Роберт Гвискар, заставит государей Европы – и Азии и Африки тоже – с ним считаться.

В качестве первого шага следовало обратить богатство в могущество, а могущество для островного государства значило только одно – непобедимый флот. Сицилийский флот являлся существенной силой уже во времена Гвискара. Рожер I сохранил его, увеличил и успешно использовал в Сиракузах, на Мальте и в других местах, но только Рожер II сделал его тем, чем он стал. С этого времени и до заката нормандского господства на острове народ и флот были едины и неразделимы, так что едва ли возможно вообразить одно без другого. Флот обеспечивал процветание Сицилии в мирные времена, являлся ее щитом и мечом в периоды войны, и в грядущие годы возможная поддержка или угроза с его стороны заставляли многие чужеземные державы задуматься.

Так же как флот представлял собой нечто большее, чем флот, его адмиралы были не просто адмиралы. Первоначально, как мы говорили, слово «ammiratus» никак не соотносилось с морем; оно представляло собой латинизованную форму арабского титула эмир и после смены графской резиденции стало применяться в основном к эмиру Палермо. В начале правления графа Рожера I эмир Палермо (с 1072 г. этот пост традиционно занимал грек-христианин) был только местным правителем. Он обладал большими полномочиями, поскольку в его ведении находились все сферы жизни города, который теперь, вероятно, заменил Кордову в качестве самого большого мусульманского центра в Европе, но его власть ограничивалась узкими географическими рамками. Однако со временем, а особенно в период регентства Аделаиды, его влияние настолько возросло, что распространилось на все владения графа в Сицилии и Калабрии. Перемещение графского двора в Палермо являлось первой и наиболее очевидной причиной этих изменений, но немалую роль здесь сыграли также характер и способности самого эмира. В то время эту должность занимал грек-христианин по имени Христодулос, известный из мусульманских хроник как Абдул Рахман аль-Назрани. Эти два имени, очевидно, связаны – греческое значит «раб Христа», а арабское «раб Всемилостивого», «христианин», – и таким образом он мог быть обращенным арабом или даже, как предполагает Амари, членом одного из изначально христианских, но надолго отступивших от веры семейств, которые теперь вернулись к своей исконной религии. Так или иначе Христодулос, по-видимому, был выдающейся личностью своего времени; он получил последовательно титулы protonobilissimus (наиблагороднейший) и protonotary (наимудрейший) – новшества, свидетельствующие о том, что нормандцы сознательно следовали византийским образцам, – а вскоре стали главой совета. В качестве такового он стал ответственным за строительство флота – после чего, как естественное расширение обязанностей, ему было поручено верховное командование. Вероятно, его таланты лежали скорее в области административной деятельности, нежели военного искусства, и, как мы вскоре увидим, он ничем не отличился в той единственной морской операции, которая описана в дошедших до нас источниках; этим, по-видимому, объясняется тот факт, что примерно с 1123 г. он постепенно отходит на второй план, уступив место своему более способному и решительному преемнику, Георгию из Антиохии.

Но в течение предшествующих пятнадцати лет Христодулос был главным лицом на Сицилии после графа и стал первым в блестящей череде сицилийских адмиралов, которые прославили свою страну и завещали свой титул миру.

Для историка первые годы правления Рожера представляют неразрешимую проблему. Источники столь малочисленны и содержащиеся в них сведения настолько недостоверны и малозначимы, что у нас нет надежды составить на их основе ясную картину. Только случайно, как в иерусалимском эпизоде, когда внешние связи Сицилии приводили ее в соприкосновение с сообществами, чей корпус источников более обширен, тонкий луч света пробивается сквозь мглу и позволяет нам увидеть на мгновение процветающую и быстро развивающуюся страну; в целом же этот период истории, вплоть до того момента, пока местные хронисты не начинают связный рассказ, представляется нам в образе еще затянутого дымкой, но уже сияющего летнего утра, когда сумеречный туман рассеивается, чтобы уступить место сверкающему хрустальному полдню.

Для молодого графа это, наверное, было счастливое и многообещающее время; он наблюдал, как возрастают его власть и богатство, учился ими пользоваться и наслаждаться и постепенно узнавал о собственных замечательных дарованиях. Разумеется, проблемы также возникали, и одной из главных являлся папа. Урбан умер в 1099 г., через две недели после того, как крестоносцы вошли в Иерусалим, но, по иронии судьбы, прежде чем весть о победе достигла Рима. Ему наследовал добродушный тосканский монах Пасхалий II. Говорили, что, когда Вильгельму Руфусу Английскому сказали, что новый папа напоминает по характеру архиепископа Ансельма, король воскликнул: «О боже! Тогда он не очень хорош» – замечание, хотя по-своему примечательное, едва ли справедливое по отношению к обоим священнослужителям. Пасхалий, возможно, отличался мягкостью нрава, вероятно, ему не хватало принципиальности, которая позволила бы ему выстоять после того, как западный император Генрих V заточил его на два месяца вместе с шестнадцатью кардиналами в 1111 г.[80], но он не был слабым, и он определенно не собирался хранить молчание, пока юный граф Сицилии присваивает себе привилегии, принадлежащие престолу святого Петра.

Рожер со своей стороны с самого начала держался крайне высокомерно. Уже в 1114 г. он сместил архиепископа Козенцы; у нас также есть основания считать, что он забыл об обещании, которое дал его отец в 1098 г. в обмен на легатские привилегии, что латинское духовенство на Сицилии будет подчиняться отныне только каноническому праву. К 1117 г. его отношения с папой еще ухудшились, поскольку именно Пасхалий настоял на изгнании его матери из Иерусалима, а значит, был наравне с Балдуином ответствен за ее унижение. В это время между Палермо и Римом шла довольно оживленная переписка, в ходе которой папа, по-видимому, постарался ограничить права, предоставлявшиеся по условиям соглашения 1098 г. Послание, которое он написал Рожеру по этому поводу, однако, сознательно написано в столь туманных выражениях, что скорее порождает проблемы, нежели их решает, и вдохновляет читающих на разнообразные спекуляции, даже в большей степени, чем заявление Урбана. Детальное обсуждение этой проблемы, к счастью, не входит в компетенцию историка[81], достаточно сказать, что у нас нет никаких доказательств того, что в оставшиеся двадцать семь лет своего правления Рожер обращал на папское письмо хоть малейшее внимание.