Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Синицын Федор Леонидович
В религиозной сфере, с одной стороны, действительно, как утверждали советские идеологи, «в СССР были подорваны социальные корни религии», и «атеизм стал неотъемлемой частью духовного облика советских людей»[1174]. Значительная часть населения страны, особенно городского, оставалась нерелигиозной. Социальная база религии была основательно подорвана еще в 1920-х и 1930-х гг., когда началось безрелигиозное (впоследствии — антирелигиозное) воспитание молодого поколения. Затем ушло верующее поколение (те самые «старики и старухи», на которых как на последних носителей религиозного сознания указывал руководитель советских «воинствующих безбожников» Е. Ярославский), и атеистическое воспитание перешло также на уровень семьи.
С другой стороны, западные политологи сделали вывод, что с середины 1960-х гг. в СССР и большинстве восточноевропейских стран произошел подъем религиозности населения[1175]. Советские идеологи, в свою очередь, признавали, что «под влиянием религиозных организаций находится еще известное число людей». Было выявлено «значительное влияние религии на детей и юношество» и приспособление религиозных организаций «к изменившейся обстановке». Так, в середине 1970-х гг. партийные власти Москвы сообщали, что «значительное количество людей справляет религиозные обряды и праздники» — например, за 9 месяцев 1974 г. крестили детей 20 350 семей горожан[1176]. В Латвии было развернуто подпольное издание Библии (по западным оценкам, было выпущено 30 тыс. экз.)[1177]. В адрес властей поступали жалобы от верующих на усиленное налогообложение и закрытие церквей, которые сами по себе содержали несогласие с советской атеистической политикой и фактически имели характер протеста в адрес советской идеологической системы[1178]. Традиционно высокой все годы советской власти оставалась религиозность населения в Средней Азии, Прибалтике, на Кавказе и Западной Украине.
Советские граждане интересовались вопросами деятельности религиозных организаций. Так, в 1978 г. москвичи задавали властями вопросы: «Какие незарегистрированные секты действуют в Москве»; «Есть ли гарантии контроля государством «идеологической деятельности» церкви в условиях ее отделения в СССР от государства? Кроме того, интерес вызывали и отдельные аспекты религиозных учений — например, «есть ли в Библии предсказания реальных событий, имеющих место в наши дни»[1179].
В период перестройки в СССР произошло возрождение религии (его степень варьировалась в зависимости от региона). П. Вайль и А. Генис обратили внимание на поразительную стремительность того, как «советское общество, оставив Марс в покое, вернулось к религиозным темам»[1180] уже в конце 1980-х гг. Действительно, несмотря на многие десятилетия жесткой и даже временами жестокой борьбы с религией, она оставалась жить в сознании (или «подсознании») населения СССР. Властям не удалось тотально внедрить антирелигиозное, «научное мышление», которое было одной из характеристик «развитого социализма» и «социалистического образа жизни».
Таким образом, концепция «развитого социализма» и другие советские идеологические искания не смогли повлиять позитивным для власти образом на массовое сознание в СССР. Показатели массового сознания граждан страны демонстрируют, что «аванс доверия», полученный властью от народа в середине 1960-х гг., не был оправдан. В 1970-е гг. у населения нарастало разочарование ситуацией в стране, став явным в первой половине 1980-х гг.[1181], в связи с чем нарастали «несистемные» тенденции в социуме. Кроме того, представители власти занимались «лакировкой» ситуации. Контроль за массовым сознанием становится все менее эффективным[1182]. А.В. Чернявский сделал вывод, что в целом общественное мнение в СССР сохраняло контролируемый характер[1183]. На наш взгляд, так можно сказать только о «внешнем виде» советского социума. Позитивный настрой, если он еще и сохранялся в обществе, терял свою искренность и глубину.
Однако ситуацию «спасала» неготовность советского общества к остро необходимым для него общественно-политическим и социально-экономическим преобразованиям[1184]. А.В. Бузгалин сделал вывод о наличии «стремления граждан… к радикальному изменению политической системы»[1185]. На наш взгляд, в брежневский период общество было не готово к переменам, хотя смутно чувствовало дискомфорт от происходившего в стране. Стремление к переменам проявилось позднее, в годы перестройки, и было вызвано к жизни в основном инициативой «сверху» — именно власть, а не народ, взяла курс на осуществление кардинальных перемен в стране.
Причиной неготовности народа быть двигателем перемен, во-первых, была идеологическая индифферентность, на которую как на доминанту массового сознания в СССР указывает В. Смолкин[1186]. Хотя такая индифферентность существует в мире, пожалуй, повсеместно (есть мнение, что в любой стране «90 % общества составляет пассивное большинство»[1187]), в СССР она сочеталась еще и с социальной апатией. Р. Крумм полагает, что рост апатии в брежневский период был обусловлен «внешним благополучием» советского общества[1188]. На наш взгляд, этот рост в значительной степени был порожден усталостью социума от потрясений XX века, принесших стране многочисленные человеческие жертвы и другие беды (Первая мировая война, революция, Гражданская война, голод, раскулачивание, репрессии, Великая Отечественная война). Недаром многие советские люди искренне, как молитву, повторяли слова «Лишь бы не было войны» (ее боязнь была определена социологами как «тревожная доминанта» массового сознания в СССР[1189]). Стремление избежать новых потрясений осознанно или неосознанно вело к отказу людей от «раскачивания устоев». Кроме того, социальной апатии способствовало сохранение среди старших поколений «инерции страха»[1190], оставшегося со сталинских времен.
Одним из практических проявлений апатии и общего снижения тонуса общества был рост алкоголизации населения[1191]. Динамика потребления алкоголя на душу населения в пересчете на абсолютный спирт в СССР выглядела следующим образом: если принять за точку отсчета 1940 г. (1,9 л), то к 1960 г. потребление алкоголя возросло на 48,7 % (3,9 л), к 1970 г. — еще на 57,3 % (6,8 л), или в 3,6 раза по сравнению с довоенным (хотя СССР шел, что называется, в ногу с планетой — рост потребления спиртных напитков наблюдался во всем мире, особенно в Европе, однако там он был гораздо ниже — в среднем в 1,5–2 раза)[1192]. Так, в 1965 г. только в одном Октябрьском районе[1193] г. Москвы подверглись приводу в милицию за пьянство 18 тыс. чел., т. е. каждый пятый мужчина — житель этого района[1194]. В конце 1970-х гг. на учете в стране состояли 2 млн алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн чел. попали в вытрезвитель[1195]. Способствовала этому и политика государства — с 1960 по 1970 г. выросло производство водки — на 76 %, виноградных вин — в 3,5 раза, плодово-ягодных вин — в 2,4 раза[1196]. К 1985 г. алкогольные напитки давали 10–15 % всех денежных поступлений в бюджет страны[1197]. По мнению советологов, рост алкоголизма был связан не только с апатией и скукой, но и являлся частью «антирабочей этики»[1198], т. е. играл роль завуалированного протеста человека против не нравящейся ему работы.
