Отто Кифер - Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Наконец, мы доходим до эпизода, который для современного вкуса и нравственности кажется ужасающим, – юный Гитон для развлечения участников пирушки лишает девственности семилетнюю девочку.
Приведенных отрывков вполне достаточно, чтобы дать читателю приблизительное представление об этом романе. Было бы абсолютно неверно делать вывод, что все современники Петрония были столь же порочны и похотливы, как и некоторые персонажи и сцены в «Сатириконе». Его герои не принадлежат к правящим классам – это невежественные выскочки, вольноотпущенники и рабы. И мы должны помнить, что автор пытается изобразить этих людей сатирически, примерно в том же стиле, что и современные юмористические газеты грубого пошиба. Поэтому невозможно поверить, чтобы все его описания были реалистичны. Все же отношение Петрония к гомосексуализму, как мы уже сказали, поразительно; и в этом смысле «Сатирикон» является ценным свидетельством о бисексуальных наклонностях современников Петрония.
На этом закончим разговор о теме романа. Можно сказать пару слов о его стиле и композиции и задаться вопросом: могут ли эротические рассказы иметь эстетическую ценность? Вероятно, к «Сатирикону» можно относиться достаточно терпимо, если принять гипотезу, что эта книга принадлежит к классике литературы, но откровенные сцены романа в наши дни отнесут скорее не к искусству, а к порнографии. А как оценивали сочинение Петрония его современники? Мы не знаем наверняка. По словам Риббека (Указ. соч., iii, 169), «можем вообразить себе успех, с каким были встречены эти сочные рассказы Петрония, признанного знатока хороших вкусов, при бесстыдном дворе Нерона; удовольствие, которое уличные сценки и похотливые рабы возбуждали в самом императоре, любившем окунаться в разгульную ночную жизнь своей огромной столицы; интерес римской знати к тонким переходам стиля, соответствующим положению и характеру повествователя, и к идиомам, вульгарностям и просторечиям, предстающим как воплощенный голос реальности; и усмешку гордых римлян при виде тщетных попыток провинциальных снобов подражать им».
Среди литературных произведений времен Нерона выделяются драмы Сенеки, хотя неизвестно в точности, он ли – их автор. Все они являются переработкой греческих сюжетов, но стиль, в котором представлены эти сюжеты, столь интересен, что мы не можем не упомянуть их в нашей книге.
Почти во всех этих драмах содержатся эротические сцены, но наше внимание в первую очередь привлекает не это, а скорее тот факт, что их автор (кто бы он ни был) не упускает ни одной возможности для описания всевозможных ужасов и жестокостей. Аудитория, услаждавшая себя кровавыми представлениями в амфитеатрах, с удовольствием внимала и высокопарным рассказам о несдерживаемых страстях и диких зверствах. Фундаментальный контраст между возвышенным и благородным духом греков времен Перикла и развращенностью подданных и придворных Нерона нигде не проявляется так отчетливо, как при сопоставлении творений Софокла и Еврипида с тем, как эти же самые сюжеты представлены у Сенеки. Несколько примеров позволят читателю получить представление об обсуждаемых сочинениях.
Например, возьмем «Медею». Из легенды о Медее Еврипид сотворил одну из наиболее утонченных и захватывающих трагедий. А как обошелся с ней Сенека? Сюжет его трагедии почти идентичен еврипидовскому. Но какие подробности он прибавляет! Как мы знаем, Еврипид мастерски изобразил конфликт в материнском сердце. У Сенеки брошенная жена превращается в разъяренную фурию, ужасно отомстившую своему неверному мужу: сперва она убивает одного из своих детей на сцене; затем, когда ей пытаются помешать, забирает его тело и последнего ребенка в колесницу, запряженную драконами; там она убивает оставшегося ребенка, швыряет трупы рыдающему мужу и исчезает.
В «Федре» пересказывается та же легенда, что и в еврипидовском «Ипполите», но в сниженном ключе. Кормилица произносит риторический монолог в стоическом духе (195):
Да, чтобы волю дать пороку гнусному,Любовь назвало богом сладострастие,Придав безумью мнимую божественность.Так значит, сына по земле скитаться всейШлет Эрицина, чтоб из поднебесья онРукою нежной сыпал стрелы дерзкиеИ наименьший из богов сильнее бог!Все, все безумных душ пустые помыслы:Лук сына, мощь божественная матери.Кто, в роскоши купаясь, наслаждаетсяЧрезмерным счастьем, хочет необычного,И тут, фортуны спутница проклятая,Приходит похоть, и тогда не нравитсяНи скромный кров, ни пища повседневная…Но что ж туда, где беден лар, та пагубаЗаходит реже, чем в покой разубранный?Но что ж свята Венера в низких хижинах,Простой народ питает чувства здравыеИ знает меру? Властные, богатыеМеж тем желают больше, чем дозволено…Как жить царице подобает, знаешь ты…[94]
Эти напыщенные аргументы еще сильнее оттеняются отвратительными риторическими описаниями кошмарных сцен. Вот отрывок из речи посланца, рассказывающего о смерти невинного Ипполита (1093 и далее):
В крови все поле. Голова разбитаяПодскакивает на камнях. ТерновникиРвут волосы, кремни терзают острыеЛицо и губят ранами красу его.Летят колеса, муку длят предсмертную.Но вдруг вонзился острый обгорелый сукГлубоко в пах – и тело пригвожденноеВозницы скакунов сдержало мчащихся.На миг остановились – и препятствие,Рванувшись, разорвали. В плоть впиваютсяПолуживую все шипы терновые,На всех кустах висят клочки кровавые[95].
Наконец, расчлененные и окровавленные останки Ипполита приносят на сцену, и вождь хора дает указания, как их собрать вместе.
Риббек называет ужасающую трагедию «Фиест» «повествованием о сердце самого римского народа». С чудовищной подробностью в ней описывается не только убийство детей Фиеста, но и их расчленение и приготовление из них обеда для ничего не подозревающего отца. Нет никакого смысла приводить цитаты из этой безвкусной и отталкивающей пьесы. Однако то же самое характерно и для всех этих трагедий. Например, в «Безумном Геркулесе» герой убивает своих детей на глазах аудитории. В «Эдипе» Иокаста, мать и жена Эдипа, закалывается на сцене, а посланец с ужасающим реализмом рассказывает, как Эдип вырвал себе глаза своими же руками; точно так же в другой пьесе он рассказывает о мучениях и агонии Геркулеса.
Мрачные кошмары этих драм еще сильнее оттеняются яркими описаниями магических и некромантических церемоний, а также диких мест, населенных призраками. Герои Сенеки выбирают эти места для своих кровожадных преступлений – например, в такой зачарованной долине Атрей убивает сыновей Фиеста.
В целом ясно, что автор этих драм целенаправленно пользовался такими приемами, чтобы пощекотать трепещущие нервы читателей и зрителей, доведя их до состояния безумного возбуждения, и наиболее полно удовлетворить их стремление к жестоким и возбуждающим впечатлениям. И поэтому тем более странно встретить посреди этих эффектов и ужасов длинные риторические монологи в духе стоиков. Однако эти пьесы, несмотря на их отталкивающее содержание, возможно, являются верным отражением духовных исканий времен Нерона, так как, согласно Тациту и Светонию, та эпоха видела как низменную и отвратительную чувственность богатых выскочек, так и искренние попытки благородных душ найти новую гуманность и новую религию. Стоицизм обеспечивал философскую поддержку этим усилиям, рациональную основу, в которой они нуждались. Пышная и эмоциональная риторика, в которую автор этих пьес облек стоические идеи, безвкусна и примитивна, однако в ней иногда проскальзывают глубокие и благородные мысли, подобно жемчугу в куче зловонной грязи. Однако рассуждения на эту тему выходят за рамки нашего труда.
Под именем Сенеки до нас дошла и другая драма, совершенно иного рода – «Октавия». Ее тема – несчастная жизнь и смерть Октавии, против своей воли ставшей женой Нерона. В сущности, это то, что в наши дни называется исторической пьесой, хотя ради решения художественных задач факты в ней сжаты, но сами по себе они вполне соответствуют реальности. Сюжет пьесы принадлежит к жанру любовной драмы: благородная Октавия в юности против своей воли была выдана замуж за жестокого Нерона, который затем дал ей развод, чтобы жениться на ее красивой фрейлине Поппее Сабине; негодующий народ восстает, но терпит поражение; сама Октавия, нисколько не повинная в бунте, тем не менее, сослана на пустынный остров, где убита.
Действие развивается быстро, и автор с немалым мастерством держит зрителей в напряжении. Но, что довольно странно, поэт пренебрег отличными возможностями, которые сами напрашивались, – например, он не изобразил встречу двух женщин или сопротивление Нерону со стороны его бывшей жены. Кроме того, образ Октавии представлен почти так же, как ее описывал Тацит: она играет пассивную роль невинной и страдающей женщины, совсем не драматическую фигуру – и вся ее длинная роль состоит в одной долгой жалобе на свою злосчастную судьбу и на жестокость Нерона. Истинный драматург сделал бы из этого материала великое произведение, пользуясь напрашивающимися разительными контрастами: чувственный тиран Нерон – невинная страдалица Октавия, без всякого повода обреченная на ссылку и смерть; Сенека, благородный философ, советующий своему бывшему воспитаннику и ученику проявить разумную умеренность и уважение к брачным узам, – привлекательная и порочная Поппея, своей красотой покоряющая слабого и жалкого Нерона; негодующий народ, встающий на защиту Октавии; и, наконец, жестокая расправа с восставшим народом, отчаяние Октавии, ее прощание с миром и мольба об облегчении в виде смерти (отчаяние Октавии – один из элементов, который, согласно Шопенгауэру, необходим для настоящей трагедии). Из этого получилась бы великолепная драма. Однако поэт (кто бы он ни был) из этого сюжета сделал всего-навсего драматическую поэму для чтения, а не для постановки: все ее эффекты тонут (как и эффекты в других драмах Сенеки) в потоках лирики и риторики. Но в «Октавии» мы не видим той шокирующей безвкусицы, тех ужасающих кошмаров, которые омрачают упомянутые выше трагедии.
