Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
Там, где правитель является предметом насмешек, обязательно есть сексуальные эксцессы. А в дополнение к ним алчность — облачение необузданных аппетитов. Мы видели эту закономерность раньше, в правление Тиберия, Гая Калигулы и Нерона. Домициан не исключение. Светоний обличает его как чрезвычайно ненасытного и безмерно сладострастного, находившего упоение в разврате или «постельной борьбе», как сам император называл свои ежедневные соития. Отдаленным эхом сексуальных предпочтений Тиберия служит любовь Домициана купаться с проститутками. По сравнению с похождениями его похотливых предшественников в основном бесчувственное любострастие принцепса кажется умеренным. Как и в случае с пресной сексуальной жизнью Августа и Веспасиана, она не мешала ему заниматься государственными делами. На протяжении большей части своей жизни он был привлекательным человеком: высокий, с большими глазами, скромным лицом и ярким румянцем. Путь красивого мужчины, близкого к средоточию власти, всегда будет полон соблазнов: предпочтением Домициана была связь с замужними женщинами. Ранее, вероятно, в скудные годы до отъезда Веспасиана в Африку, Домициан предложил себя сенатору по имени Клодий Поллион и стал любовником будущего императора Нервы, который был старше больше чем на двадцать лет. (Поллион в благодарность за юношеские объятья сохранил и демонстрировал любовное письмо, Нерва хранил горделивое молчание.) Повзрослев, Домициан ограничил свою гомосексуальность евнухами, Дион Кассий называет одного из них: Эарин. Очевидно, что это было наследственной склонностью Флавиев, так как, по словам того же автора, «Тит весьма увлекался кастратами». Более поразительным является утверждение, что Домициан сам выщипывал волосы у своих любовниц (специфика этого действа позволяет предположить, что это близко к истине).
Он также подтвердил правомерность обвинения, которое настойчиво выдвигалось против «плохих» императоров, а именно в том, что они не гнушаются кровосмешением. Флавии, как мы видели, сохраняли крепкие семейные связи и корпоративный эгоизм. В интересах генетической династической исключительности Тит предлагал Домициану жениться на своей дочери — Юлии. Хотя Домициан отказался, некоторое время спустя после женитьбы на Домиции Лонгине в 71 году он взял Юлию, которой в то время было не больше шести лет, к себе в дом.
Отношения дяди и племянницы изменились после развода первого в 83 году. Не исключено, что первоначально Юлия всего лишь выполняла роль хозяйки или смотрительницы дома своего дяди и была ограничена во времени, поскольку большую часть дня должен был отнимать уход за пышной шапкой причудливо завитых локонов, изображенной на скульптурном портрете. Вскоре, как отмечает Дион Кассий, по слухам, «…он открыто, нисколько не таясь, жил со своей племянницей, то есть Юлией, как муж с женой».[295] Однако они не были и никогда не будут женаты. Более того, побуждаемый то ли народной любовью к Домиции, то ли, как предполагает Светоний, неспособный перенести разлуку с ней, Домициан помирился с беспечной бывшей женой, которая изменила ему с хорошо известным актером Парисом.
Грозный в гневе, бескомпромиссный Домициан «убил Париса прямо посреди улицы» и, возможно, подумал, что проблема соответствующим образом решена. После этого — для полноты впечатления — он также убил ученика Париса, подростка, напоминавшего актера внешностью и способностями. По словам Диона Кассия, «замышлял он предать смерти и жену свою Домицию за распутство». Позже он казнил первого мужа Домиции, Элия Ламию, за насмешку над собой. Последней в этом грубом черном фарсе была смерть Гельвидия Приска Младшего, которого Домициан заподозрил в том, что тот в публичном представлении в лицах Париса и Эноны высмеял его развод с женой. Вероятно, Домициан ожидал верности от супруги, но сам не был намерен отказываться от продолжения связи с Юлией. Когда Юлия забеременела, он настоял на аборте. И она тоже умерла. Домициан решил обожествить ее, как обожествили ее отца и деда: на монетах изобразили, как она возносится на небеса на павлине.[296] (Последней в этой истории семейных разногласий смеялась Домиция, которая пережила мужа на три десятилетия. Ее месть — блюдо, которое, как положено, лучше подавать холодным, — дожидалась своего часа тринадцать лет, пока Домиция не присоединилась к заговорщикам против своего мужа.)
Мужеложец, прелюбодей, любитель евнухов и племянниц: «грехи» Домициана мало отличаются от прегрешений многих его современников. Однако то обстоятельство, что он был принцепсом, делало эти недостатки публичными. Как и Август до него, Домициан возглавил законодательную программу, призванную обуздать моральную и сексуальную распущенность римлян, и так же, как Август, он не предпринял никаких усилий, чтобы соблюдать эти требования. Согласно повествованию Диона Кассия, прелюбодеяние и лицемерие идут рука об руку. Среди социально видных женщин, которые пали жертвами морального благочестия императора, были те, чьей благосклонностью он пользовался без зазрения совести, и в то же время, по словам Светония, «римского всадника он вычеркнул из судей за то, что он, прогнав жену за прелюбодеяние, снова вступил с ней в брак». Законодательство и слабость к сенаторским женам были теми обстоятельствами, сформировавшими отношения Домициана с правящим классом, поэтому его личная жизнь стала политическим фактором, который невозможно было игнорировать. По правде говоря, в дворцовой спальне постоянно присутствовала только статуя богини Минервы, которая традиционно представлялась как девственница. Преданность императора этой богине поэзии, мудрости и волшебства, «которую он суеверно чтил», превосходила любое чувство, которое он испытывал к простым смертным — мужчинам, женщинам, кастратам, женатым, замужним или не состоящим в браке. По словам Диона Кассия, приверженность Минерве затмевала также его почтение к любым другим богам (включая, предположительно, культы своего отца и брата).
Что можно сказать о соперничестве братьев? Наделенный Евтропием «ужасающей» гордостью Домициан возроптал против третьего места в семейной иерархии Флавиев. Короткое время в 69-м и в начале 70 года он играл роль цезаря после смерти Вителлия до прибытия в Рим Веспасиана и Тита. И делал это с энтузиазмом. «В один день он роздал двадцать должностей в столице и в провинциях, — рассказывает Светоний, — так что Веспасиан даже говаривал, что удивительно, как это сын и ему не прислал преемника». Возможно, это так. Самодовольного восемнадцатилетнего наглеца пришлось усмирять сначала Муциану, потом Веспасиану.
Поэт Марциал утверждает, что их усилия были лишними: «Хотя он один держал в руках цезарскую власть, но в принадлежавшем ему мире отдал ее, чтобы остаться лишь третьим после Веспасиана и Тита».[297] Другие источники рисуют иную картину, в которой ограничения, наложенные отцом и братом, были оправданными. У Тацита Домициан отправил тайных послов к своему родственнику, Квинту Петилию Цериалу, чтобы выяснить, передаст ли тот ему свои войска в Нижней Германии и командование над ними, если он явится в армию. Домициан собирался развязать войну против Веспасиана или затмить военные успехи Тита.[298] Данное утверждение историка, несомненно, является преувеличением. То, что произошло в первые дни после прихода Веспасиана к власти, было ярким напоминанием о незрелости и неопытности Домициана. Это было поражение, которое младший сын, вынужденный жить в доме отца, воспринял скрепя сердце, при этом цель Веспасиана заключалась или в том, чтобы указать место Домициана в династической иерархии, или усмирить его инстинкты, держа сына при себе. В течение следующего десятилетия чувство обиды подогревалось нетерпением.
Корни проблемы лежали в детстве, проведенном в провинциальной бедности. К этому можно добавить эмоциональную депривацию — безвременную смерть жены Веспасиана и матери Домициана, Флавии Домициллы, значение которой невозможно переоценить. Кроме того, чувство опасности, связанное с опалой Веспасиана после женитьбы Клавдия на Агриппине. Место рождения Тита, как мы знаем, едва ли можно считать престижным. Ко времени появления на свет Домициана двенадцатью годами позже успешное продвижение отца по «пути чести» пока не принесло никаких значительных материальных дивидендов. В старом доме на Гранатовой улице на Квиринальском холме, по словам Светония, не было ни одного серебряного сосуда. В «Двенадцати цезарях» историк утверждает, что главной особенностью детства и ранней юности Домициана была «нищета и порок». По сенаторским стандартам это, вероятно, было правдой. Историк не умаляет значения Веспасиана, одного из главных героев своего труда. Он просто подготавливает читателей к более поздним откровениям, касающимся необузданной алчности Домициана и его абсурдно завышенного самомнения.
