Записки о московской войне - Рейнгольд Гейденштейн

ее и на трудность, что он явился (на королевскую службу) во всех отношениях не подготовленным, в особенности же совсем не думал о подобной должности. Сначала Замойский просто просил, чтобы король передал ее кому либо другому, или чтобы по крайней мере не возлагал на него такого бремени, а потом стал даже сильно умолять короля. Но когда король ничего не хотел слышать, то он принял, говоря, что повинуется наконец Богу и ему, призывает ли он его к славе, или только к новым опасностям. Сообщивши сначала частным образом свою мысль Замойскому, король потом сделал тоже публично и, созвав раду, объявил ей, что он думает. Так как все одобрили его намерение, то он чрез Андрея Зборовского, надворного маршалка, объявил, что Замойский назначается постоянным и генеральным гетманом войска с наивысшею властию, какою только пользовались военачальники в прежние времена, а именно Ян Тарновский. Замойский, как и раньше пред королем, точно также и теперь публично говорил о великой тягости этого бремени, так как оно и само по себе тяжело и связано еще с тем, что может возбудить величайшую зависть; он явился в армию не имея тех данных, обладая которыми можно было бы взять на себя столь важную должность; набрав, сколько приказано было королем войска, он отправился из дома с тем намерением, чтобы принять на себя только некоторое участие в военных действиях, подобно тому, как это было в прежние походы; если же ему приходится управлять всею войной, то ему нужно было бы сперва подумать обо всем, относящемся к войне, все знать, изведать, приготовить раньше и с этими сведениями явиться из дома; самому ему нужно было бы поближе узнать и раньше набрать наместников и других помощников еще  [191]  дома; хотя последние у него есть, но все-таки их не больше, чем нужно для управления и командования только набранным им войском. Наконец, как и прежде в частной беседе с королем, так теперь и публично, Замойский принял должность. Устроив все это, король вздумал сделать осмотр всему войску. На этом параде перед прочими гораздо лучше снаряженными оказались кавалерийские польские эскадроны, так как из знатных семейств собралось на эту войну далеко большее число, чем прежде на какую либо другую экспедицию. Замойский в числе других к прежним своим войскам, которые он навербовал в прошлый год и которые он по приказанию короля разместил для противодействия неприятельским вторжениям в Ливонию на зимних квартирах в Самогитии (Жмуди) присоединил несколько тысяч весьма хорошо вооруженных всадников и все они — подобно тому, как в прошлый поход, по примеру полководца, имели траурную одежду, теперь надели голубую. Одинакового с ними рода была пехота Уровецкого, набранная из одних только шляхтичей. Литовцы также нисколько не остались позади против прошлогоднего своего усердия и превосходного снаряжения. Когда король вместе с Замойским установил маршрут, Литовцы отправились с правой стороны, и к ним были присоединены дворцовые солдаты, бывшие при Гданске и находившиеся тогда по причине отсутствия Ивана Зборовского под начальством Христофора Нищицкого. Часть других войск под предводительством Станислава Тарновского, человека весьма знатной фамилии и сенаторского сословия, Замойский отправил вперед к Острову выбрать место для лагеря; с ним же приказал отправиться Вейеру и Уровецкому. Тарновский, согласно приказанию, проехав мимо крепости, расположился на Псковской дороге, по которой должны были направляться и подкрепления в Остров и отправляться гонцы оттуда, и стал устраивать все, что нужно  [192]  было для осады. Между тем прибыл и Замойский и расположился лагерем в нижней части реки Великой. Через два дня за ним пришел и сам король. Остров находится на острове реки Великой и, так как с суши нет доступа к нему, то потому он и получил то название, которое означает на славянском языке остров. Город этот имеет довольно крепкие каменные стены и также очень много башен или больверков, в особенности один в углу северной крепостной части, откуда только и есть ворота и вход в крепость, замечательный по своей величине и тщательно сделанный по образцу современных больверков; он расположен так, что защищает два бока крепости, один по направлению к северу, другой к востоку. Когда король рассуждал с Замойским относительно осады, он заметил, что западная сторона крепости немного изогнута полукругом так, что никакие выстрелы из пушек нельзя направить по прямой линии по этому боку и потому не должно бояться солдатам почти никакой опасности от пушек с этой стороны. Вследствие этого он решил стрелять из пушек в два другие большие больверка, обращенные к югу, так как очевидно было, что если те были бы оставлены защитниками, то в виду того, что западная сторона, как уже раньше замечено, не представляет опасности, войско безопасно могло бы идти на приступ. Венграм был назначен больверк восточного угла, Полякам западный; и когда в два дня были сделаны окопы и поставлены между ними пушки, то и там и здесь стали бить в стены. После того как Венгры разбили непрерывными выстрелами пушек осаждаемую ими башню, а затем отчасти и ближайшую стену, то для них открыт был доступ чрез развалины, которые впрочем все-таки представляли слишком крутой вход в крепость. Поляки, у коих пушками управлял Вейер, направили пушки на основание башни и на нижние своды, потому что, казалось, что войти в крепость  [193]  будет легче с нижней части, также и для того, чтобы неприятель не мог их взорвать на воздух, подложив порох под фундамент, когда они займут верхнюю часть башни, что предполагалось нужным с тою целию, чтобы оттуда через окна стрелять из ружей и прогонять неприятеля из внутренней части крепости. Венгерцы хотели тотчас ворваться в крепость по тем развалинам, благодаря которым стена была проломлена со стороны их окопов. Замойский удержал их от нападения, не желая, чтобы войско понесло ущерб без нужды, тогда как его нужно было беречь в целости для предстоящего важного дела. Когда с тех и других окопов снова с усиленною яростию стали направлять выстрелы против стен крепости и проломы в них все более и более увеличивались, то неприятели в тот же день согласились на сдачу. Уже наступала ночь, и нельзя было слишком далеко их отвести; поэтому, назначив им охрану, стали их переводить из лагеря на отдельное место; между тем деревенский народ, напуганный воспоминанием о Велико-Лукской резне, тотчас громким голосом стал добро-вольно присягать королю. Так как крик этот повторялся несколько раз, то Замойский, полагая, что они подвергаются какому-нибудь насилию, побежал туда; они стали говорить ему, что присягнули королю