Петр Толочко - Русские летописи и летописцы X–XIII вв.
У нас нет оснований подозревать летописца Данила в сочинении этих слов. Наверное, Мстислав их действительно произнес. Однако, может быть, более важным здесь представляется то, как они преподнесены в летописи. Мстислав не только изменил завещание, но еще и намеревался вместе с Данилом исправить свою ошибку. А чтобы у читателя не возникло сомнения в истинности его слов, летописец уверяет, что сказаны они в разговоре с Демяном, то есть при свидетеле. Конечно, этот краткий рассказ не случаен в летописи Данила. Он крайне важен как юридическое основание для его претензий на галицкий стол.
Анализ статей за 1218–1228 гг., с их своеобразной двойной экспозицией, не оставляет сомнения в том, что перед нами не отдельная и самостоятельная авторская повесть о борьбе Данила за собирание Волынского отцовского наследия, а соединение двух повестей — Мстислава Удалого и Данила Галицкого. Б. А. Рыбаков объясняет сохранение элементов летописания Мстислава в составе летописи Данила родственными связями князей, в частности тем, что Данило был женат на дочери Мстислава Анне.[659] Думается, что и без этих связей летописец Данила не отказался бы от использования дополнительных источников для своей повести.
Нет сомнения, что оба источника повести создавались во время, близкое к описываемым событиям. Что же касается обьединенного текста, как он представлен в Ипатьевской летописи, то его появление следует, видимо, относить уже к галицкому периоду княжения Данила. В пользу этого свидетельствует, в частности, вставка в рассказ о сражении на Калке сюжета об особой роли в ней Данила Галицкого. Он смело повел на татар свой полк и врубился во вражеский строй. Был ранен, но, не замечая этого, продолжал храбро сражаться. Татары дрогнули, а Данило со своим полком бесстрашно избивал их. Летописец восхищается мужеством Данила, который «Бѣ бо дерзъ и храборъ от главы и до ногу его, не бѣ на немь порока».[660] Когда же чаша весов начала склоняться в пользу татар, Данило, «обрати конь свой на бѣгъ», то есть оставил поле боя.
Трудно сказать, сколько в этом рассказе правды. Возможно, все так и было, хотя киевский летописец этого частного эпизода не заметил и в своей повести о нем ничего не написал. Нет сомнения, что перед нами более позднее воспоминание самого Данила или же кого-то из его соратников по Калкскому сражению. Упомянув в нем Мстислава Немого (Ярославича), сражавшегося рядом с Данилом, летописец замечает, что это тот самый князь, который передал перед смертью свою отчину (Луцкое княжество) Данилу. «Ему же поручивше по смерти свою волость, дая князю Данилови».[661]
Разумеется, такая ремарка могла появиться только после смерти Немого, то есть не ранее 1227 или 1228 г. В действительности же значительно позже, поскольку летописец уже не мог вспомнить, сколько лет было Данилу в год Калкской битвы: «Бѣ бо возрастомъ 18 лѣтъ».
Некоторые данные о времени объединения летописей Мстислава Удалого и Данила Галицкого в единый текст дает нам статья 1223 г., содержащая сведение о закладке Данилом города Холма. «Данилъ созда градъ, именемъ Холмъ, создание же его иногда скажем».[662] Выполнить свое обещание летописец забыл, а поэтому мы так и не знаем, когда точно произошло это событие. Согласно исследованию Н. Ф. Котляра, Холм основан между 1236 и 1238 гг., что вполне вероятно.[663] Следовательно, упоминание города Холма отодвигает время редактирования повести по меньшей мере к 1237–1238 гг.
Еще более позднюю редакцию предполагает запись в статье 1217 (1221) г., в которой рассказывается о гордом венгерском воеводе Филе. Сообщив о непомерных его претензиях на русские земли, летописец заметил, что «Богу же того не терпящю, во ино время убьенъ бысть Даниломъ».[664] Как известно, случилось это в 1245 г. и, таким образом, запись об этом событии не могла появиться раньше 1246 г.
Из всего сказанного выше видна вся условность наименования этой части Галицко-Волынской летописи «Повестью о собирании Данилом волынской вотчины». Содержательно она значительно шире обозначенной темы и, по существу, освещает события как в Галицкой, так и в Волынской землях. В Галицкой, пожалуй, даже больше и полнее, чем в Волынской. На этом основании совершенно невозможно обозначить комплекс известий за 1218–1228 гг. единым названием, да, собственно, в этом нет и особой надобности. Ведь чтобы мы ни придумали, оно не будет соответствовать полной мерой замыслам древних летописцев.
Третья часть Летописца Данила Галицкого также имеет сборный характер. Кроме собственно повести о борьбе Данила за Галич, в ней использованы сообщения киевских и волынских летописцев, а также иные известия, не всегда имеющие прямое отношение к основной теме.
По существу, повесть о возвращении Данилом галицкого стола начинается примерно с середины летописной статьи 1229 г. Вернувшись из польского похода, Данило неожиданно получил от галицких бояр приглашение занять Галич. В нем говорилось, что «Судиславъ шелъ есть во Понизье, а королевичь в Галичи осталъ, а поиди борже».[665] Данил внял просьбе галичан и немедля выступил с малой дружиной к Галичу. Оказалось, что там его не очень-то и ждали. Ворота города перед ним были закрыты, а вернувшийся срочно из Понизья боярин Судислав предпринимал энергичные меры для недопущения Данила в Галич. Не бездействовал и Данило. Для овладения Галичем он, как пишет летописец, «собравъ землю Галичкую ста на четыре части окрестъ его».[666] После длительной осады галичане открыли ворота и впустили в город Данила.
Казалось, сбылась мечта Данила, но трудности его только начинались. Уже вскоре ему пришлось вступить в борьбу с венгерским королем Белой, приведшим к Галичу свои полки. Посланному на переговоры тысяцкому Демяну король заявил, что перед его полками невозможно устоять, а поэтому лучше добровольно сдать город. Демян же «грозы его не убоявся» и вместе с Данилом собирал силы для отражения венгров. Интересно, что обе стороны заручились поддержкой половцев: к Данилу пришел хан Котян, а к Беле — «половци биговарсовы». Началось длительное противостояние. Первым дрогнул король и начал отход от города. Попытка перейти Днестр у Галича оказалась безуспешной и венгры направились к Василеву. По пути на них нападали галичане и многих перебили. Затрудняли отход венгров и погодные условия, как пишет летописец, в это время разверзлись «хляби небесные». Завершил этот сюжет летописец следующей фразой: «Данилъ же Божьею волею одерьжа градъ свои Галич».[667]
Согласно хронологии С. М. Грушевского, Данило овладел Галичем в 1230 г. Акция его в представлении летописца выглядит вполне законной, не случайно он подчеркнул, что Данило одержал «свой Галич». С этого времени он уже галицкий князь и все злоключения, которые ожидали его впереди, обусловливались именно этим обстоятельством. По существу, все предстоящее десятилетие пройдет под знаком борьбы Данила за галицкий стол. Окончательно он утвердится на нем только в 1238 г., а до этого ему придется еще трижды уступать его под давлением венгерского короля, князя Михаила Черниговского, а главное из-за коварства своевольных галицких бояр.
Не случайно редактор-составитель повести, приступая к изложению событий, связанных с борьбой Данила за Галич, предпослал ему такие слова: «По семь скажем многии мятежь, великия лести и бесчисленные рати».[668] В его руках определенно были записи, сделанные по горячим следам. К таковым, бесспорно, принадлежит драматический рассказ о попытках галицких бояр убить Данила, предпринимавшихся ими в 1230–1231 гг. совместно с князем Александром Белзским и слугами венгерского короля. Сначала они хотели сжечь Данила в здании думы, но их замысел был разрушен Васильком Романовичем, случайно вышедшим из помещения и обнаружившим какие-то подозрительные приготовления. Обнажив меч, он двинулся на заговорщиков, а те, полагая, что замысел их раскрыт, разбежались.
Затем коварные бояре придумали новый план устранения Данила. Они приглашают его на пир в замок Вишню, чтобы там убить. «А Филипъ безбожный зва князя Данила во Вишьню, другий свѣтъ створиша, на убьенье его, со Александромъ братучадомъ его».[669] На этот раз спас князя тысяцкий Демян, срочно отправивший к Данилу посла с предупреждением не ехать в Вишню. «И приде ему солъ от тысячского его Демьяна, рекше ему: „Яко пиръ золъ есть, яко свѣщано есть безбожнымъ твоимъ бояриномъ Филипомъ и братучадомъ твоимъ Олександромъ, яко убьену ти быти“».[670]
Летописец сообщает, что седельничий Иван Михалкович арестовал 28 бояр из кланов Молибоговичей и Волдрысей, но князь Данило казнить их не решился, проявив великодушие. При этом он вспоминает давний случай, когда на пиру кто-то из бояр залил Данилу лицо вином, тот стерпел это унижение, полагая, что возмездие будет ему от Бога. В действительности великодушие Данила диктовалось жестокой реальностью. У него в Галичине еще не было надежной опоры. Когда после раскрытия заговора Данило созвал вече, то на него явилось только 18 «отроков верных», а также тысяцкий Демян. К тому же он знал, чем закончилась для князей — Игоревичей казнь их противников — галицких бояр. Они, как и прежде, были сильны и коварны, и с этим приходилось считаться. Соцкий Микула, использовав известную пословицу, заявил Данилу: «Господине, не погнетши пчелъ меду не ѣдать».[671] Однако в домонгольский период выполнить это пожелание Данило полной мерой не смог.
