Петр Толочко - Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

П. П. Толочко

Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Введение

Летописи Киевской Руси представляют собой одно из наиболее примечательных явлений средневековья. В отличие от хроник большинства стран Европы, которые составлены на латыни, они написаны на родном языке, если и не целиком идентичном разговорному народному, то очень близком к нему. Этим обусловлена чрезвычайная популярность летописного жанра на Руси. Летописи были достоянием не только древнерусской книжной элиты, но и более широких кругов грамотных людей. Они читались и переписывались в течение многих столетий, благодаря чему дошли до нашего времени.

Академик XVIII в. Г. Миллер, пораженный широтой летописной информации и уровнем ее систематизации, писал, что летописец Нестор и его последователи создали систему русской истории, которая настолько полная, что ни одна другая нация не может похвалиться таким сокровищем. Б. А. Рыбаков сравнивал древнерусские летописи со светильником, который, будучи зажженным первыми неизвестными летописцами, освещал тысячи исторических деталей, сотни битв, походов, осад, строительство городов, борьбу с кочевниками, наводнения, пожары, интриги коварных царедворцев, церковные настроения, живой язык и переписку русских людей.[1]

Традиция летописания сложилась в Киеве в X в., но затем распространилась практически на все русские земли. Летописи писались в Новгороде, Переяславле, Чернигове, на Волыни, в Галиче, Ростове, Суздали, Владимире на Клязьме, в других удельных центрах. Их авторами были монахи, игумены, представители княжеской администрации и даже князья. Практически все летописи в своей основе имеют общий киевский летописный свод, известный под названием «Повести временных лет» с ее широким общерусским охватом исторических явлений и событий. Около середины XII в. наблюдается разветвление единого летописного ствола на целый ряд земельных хроник, главным содержанием которых стала местная история.

И все же летописание удельных центров Руси эпохи феодальной раздробленности, несмотря на отличия в составе сообщений и конкретной идейной направленности, унаследовало от предшествующего периода общерусские традиции, характеризовавшие «Повесть временных лет». В областном летописании получила развитие, в частности, ее главная идея, которую Б. Д. Греков обозначил как гордость за свое прошлое, обеспокоенность будущим и призыв к защите целостности Отчизны.[2]

Постепенно отдельные хроникальные записи, повести, сказания, поучения объединялись в летописные своды — своеобразные исторические хрестоматии. Они имели разных авторов, разный стиль изложения и характер информации, но всегда хранили на себе печать их составителей. Последние не только редактировали своих предшественников, но и дополняли их сообщения новыми фактами, сокращали или изымали нежелательную информацию, осовременивали изложение согласно существующим политическим пристрастиям. Работа эта выполнялась, как правило, не по собственной инициативе летописцев, а по заказу княжеской власти. Об этом мы узнаем, в частности, из сообщений Никоновской летописи: «Первии наши властодержцы безъ гнѣва повелѣвающе вся добрая и не добрая прилучившаяся… написывати». Заказчиками летописей были также митрополиты и епископы.

Исходя из сказанного, невозможно ожидать от древнерусских летописцев невозмутимой беспристрастности наподобие пушкинского Пимена. Их «правдивые сказания» нередко зависели от меры «гнева» сюзерена, деяния которого надлежало занести на скрижали истории, от собственных политических симпатий и желания повлиять на течение событий, от уровня гражданского самосознания авторов.

Источниковедческие возможности летописных материалов усложнены еще и тем, что они дошли к нам не в своем изначальном облике, а в составе позднейших сборников. Последние представляют собой переплетение разных эпох, политических позиций и тенденций, использование различных стилей летописания, летописей разных земель, которые передают одни и те же события с разных позиций. Необходимо также считаться и с неизбежными ошибками позднейших переписчиков.

Поиск летописных первоисточников и авторских канонических текстов начался от времен последнего летописца — первого историографа В. Н. Татищева и продолжается до наших дней. Заслугой многих поколений отечественных и зарубежных исследователей древнерусского летописания было то, что оно предстало перед нами не только как историческая хроника Руси IX–XIII вв., но и как одна из форм общественного сознания.

Было также установлено, что сохранившийся фонд летописей не исчерпывает собой всей полноты древнерусской исторической письменности. «Можно себе представить, — писал Н. И. Костомаров, — какое огромное количество летописей было у нас, если в каждом монастыре велась своя отдельная летопись».[3] Сказанное вынуждает историков со всей серьезностью относиться к тем сообщениям поздних летописных сводов, которые не находят параллелей в уже известном летописном фонде Руси. Источниковедческий анализ «Истории Российской» В. Н. Татищева, осуществленный М. Н. Тихомировым, Б. А. Рыбаковым, А. Г. Кузьминым и другими историками показали, что в ней использованы древние летописи, не дошедшие до нашего времени. Около 87 % всех дополнений XII в. позаимствованы из Раскольничьей летописи, которая представляла собой, по мнению Б. А. Рыбакова, киевскую летопись двух поколений Мстиславичей, еще не подвергшуюся сокращениям, остальные 13 % взяты из Еропкинской, Хрущовской и неизвестной Чернигово-Сиверской летописи.[4]

Аналогичное отношение должно иметь место к Никоновской, Воскресенской, новгородским и другим поздним летописям. Наличие в них известий, которые не имеют аналогий в уже известном круге древнерусских текстов, не может быть основанием для безоговорочного скептического отношения к ним. Разумеется, нужен критический подход к таким известиям и углубленное их источниковедческое исследование. Не выполнив эту многотрудную исследовательскую работу, мы можем лишь говорить, что не знаем, какие дополнительные источники были в руках позднейших летописцев, но не о том, что таковых у них вовсе не было.

Большим доверием исследователей пользуются Лаврентьевская, Ипатьевская и Радзивиловская летописи, в которых, как считается, летописание древнерусского времени сохранилось наиболее адекватно. Лаврентьевская летопись представлена единственным списком, изготовленным под руководством монаха Лаврентия в 1377 г. Ее изложение заканчивается статьей 1305 г., что, очевидно, связано с объемом материала, который содержался в протографе, в так называемых «книгах ветшаных». На древнерусском пространстве летопись состоит из «Повести временных лет», трудов Владимира Мономаха, а также хроники событий в Северо-Восточной Руси.

Близкой к Лаврентьевской является Радзивиловская летопись, известная в двух списках XV в.: Радзивиловском (с миниатюрами) и Московско-Академическом. А. А. Шахматов, М. Д. Приселков и ряд других исследователей связывали Радзивиловскую летопись со сводами Переяславльским или Владимирским, однако тот факт, что она доведена не до 1212 или 1216 г., как они, а лишь до 1206 г., позволяет предполагать существование какого-то третьего древнего свода, возможно южнорусского происхождения.

Ипатьевская летопись, наиболее полно сохранившая южнорусское летописание X–XIII вв., известна в нескольких списках, из которых основными являются собственно Ипатьевский (около 1425 г.) и Хлебниковский (XVI в.). Текстологическое их сопоставление обнаруживает, что оба списаны с общего протографа, причем текст Хлебниковского списка производит впечатление в отдельных местах более полного. Как определил еще Я. И. Бередников, Ипатьевская летопись состоит из «Повести временных лет», ее продолжения до 1200 г. и Галицко-Волынского свода XIII в.[5] Позже В. Т. Пашуто выделил еще один летописный свод 1238 г. и его редакцию 1246 г., который был киевского происхождения, но вошел составной частью в летописание Данила Галицкого и его последующих редакций в Холме и Владимире.[6]

С первых шагов изучения летописей перед исследователями возникла проблема их хронологии. Было замечено, что разные летописи по-разному датируют одни и те же события, причем разница в датах достигала иногда одного-двух лет. Попытки согласовать показания летописей и уточнить хронологию событий приводили историков к важным выводам по поводу разных систем летоисчисления на Руси.

Отдельные наблюдения В. Н. Татищева, М. Н. Карамзина, М. П. Погодина, М. С. Грушевского и других историков не потеряли своего значения и поныне, но наибольшая заслуга научно обоснованной системы хронологии древнерусского летописания принадлежит Н. Г. Бережкову. Он показал, что восточные славяне вместе с христианством приняли и византийскую эру летоисчисления (5508 г. от сотворения мира), но сохранили свое извечное начало года, которое приходилось не на сентябрь, как в Византии, а на март. Между сентябрьским и мартовским годами, согласно М. Т. Бережкову, было два возможных соотношения: мартовский год начинался на полгода позже сентябрьского или на полгода раньше его. Последний получил название ультрамартовского.