Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

А что, если 16 декабря Распутин направился во дворец на Мойке не ради эротических упражнений с внучкой Александра III, а ради секретных переговоров с заговорщиками? Это предположение сразу многое расставляет по местам. Становится понятно, почему отпущена охрана и обманута полицейская наружка: ставить Департамент полиции и преданного царице министра Протопопова в известность об участии Григория в такого рода переговорах – явно ни к чему. Понятно молчание контрразведки: Батюшин посвящён и не мешает. Понятен и состав «весёлой компании» в Юсуповском дворце; по крайней мере, присутствие Пуришкевича (представитель думских кругов) и Димитрия Павловича (от великих князей). Непонятно только одно: зачем убивать?

А может быть, никто никого убивать и не собирался?

В мемуарах Юсупова, среди романного вымысла, попадаются эпизоды достоверные. Ну вот, например, когда заговорщики якобы сверху прибежали в потайную гостиную на звук выстрела: «На бегу они задели электрический провод, и свет погас. В темноте кто-то налетел на меня и вскрикнул». Выдумать это трудно, потому что ни для чего не нужно. С другой стороны, странно, чтобы взрослые не сильно пьяные люди бежали из одной комнаты в другую так, что из розетки выдернулся провод. А вот в драке, в свалке такое очень просто может случиться. Другое правдивое описание: «Я вдруг точно помешался. Подбежал и стал неистово бить его (труп Распутина. – А. И.-Г.) гирею». Странно представить такое остервенение над трупом уже полчаса как умершего врага (что получается из рассказа Юсупова). А в драке, опять-таки, – вполне естественно.

Вспомним: все обстоятельства, свидетельствующие о заранее подготовляемом убийстве, выглядят крайне неправдоподобно. Этот цианистый калий, который никого не травит, эти статисты-соучастники, это явно бессмысленное времяпрепровождение (три часа!) в подвале, причём у жертвы даже не возникает сомнения в естественности ситуации. И наконец, вспомним документально засвидетельствованные реалии: пять револьверных ран, следы ушибов, продолжительное пребывание во дворце, где – пятеро против одного… Всё наводит на мысль: встреча была назначена для переговоров; переговоры тянулись, тянулись, сопровождались, по-видимому, выпиванием мадеры; о чём-то важном никак было не договориться; возможно, стали звучать угрозы, или было сказано нечто такое, что Распутину знать не полагалось. Может, полусумасшедший Пуришкевич взвился. А может, не выдержали нервы женоподобного Феликса. Дальше – ссора, драка, свалка, суматоха, кто-то выдёргивает шнур, темно, Распутин пытается вырваться, на лестнице его настигают, бьют, стреляют (выстрелы слышит городовой). Дело сделано. Остаётся увезти мертвеца и запихать его под лёд (идея простая, классический для Петербурга способ спрятать труп).

Возможно, и даже очень вероятно, что участники драмы морально готовились к убийству. И всё-таки очень похоже, что развязка наступила случайно. Да, собственно, зачем было убивать Распутина? В чём практический смысл убийства? Этого, между прочим, никто не объясняет. Все говорят: ради спасения престижа престола! Во-первых, ради спасения престижа – не убивают. А во-вторых, хорошенькое получилось спасение! Криминальный скандал на весь мир!

А что до случайных убийств в свалке – то они не новость в русской истории. Случайно братцы Орловы, напившись, убили Петра III; случайно пьяные гвардейцы-семёновцы затоптали императора Павла. Тут необходима только жгучая, доводящая до неуправляемой агрессии страсть к власти. И – уверенность в безнаказанности, та её степень, которая даётся только абсолютным, девственно-чистым неверием в Бога. Всё дозволено. В этом психология убийц Распутина совпадает с душевным строем «бомбистов», террористов: Нечаева, Желябова, Сазонова, Савинкова…

Через шестьдесят семь дней после убийства в Петрограде начались массовые беспорядки, закончившиеся революцией. Николай II поехал из Могилёва в Петроград; по дороге проезжал расположение войск Северного фронта, которым командовал Рузский. Рузскому уже звонили из столицы: Родзянко. Рузский завернул царский поезд в свою ставку, в Псков, отключил связь, блокировал войсками. Царь давно к такому повороту был морально готов и согласился отречься. На семьдесят пятый день после убийства Распутина, как уже говорилось. Власть передана правительству, в состав которого вошли Милюков и Гучков. Что было потом – все знают.

Участникам убийства Распутина вскоре стало невыгодно говорить правду о событиях 16–17 декабря. Юсупову и Димитрию не простили бы участия в заговоре против царя-мученика товарищи по эмиграции; Пуришкевичу – соратники по белому движению. Бонч-Бруевич и подавно не имел оснований афишировать перед властью Советов своё участие в попытке сохранить «проклятый режим» путём смены лиц на престоле. И вот, сочиняется удобная легенда о чудовище-Распутине и о романтической попытке наивных рыцарей избавить Россию от зверя.

Честный Шульгин признаётся в книге «Дни» (устами некоего «близкого к трону» знакомого): «Всё, что говорят, будто он влияет на назначение министров – вздор: дело совсем не в этом… Я вам говорю, Шульгин, сволочь – мы! И левые, и правые. Левые потому, что пользуются Распутиным, чтобы клеветать; правые, т. е. прохвосты из правых, потому, что они, надеясь, что он что-то может сделать, принимают его каракули».

Союз левой и правой сволочи взорвался Февральской революцией. Распутина вполне можно считать её первой кровавой жертвой.

Свергнуть надоевшего царя оказалось легче, чем удержать выпавшую из его рук власть. Ситуация в стране и столице становилась неуправляемой. Революционная волна выкидывала на поверхность новых кумиров бунтующих масс с такой же стремительностью, с какой разбивала вдребезги старых. В апреле из Швейцарии возвращаются эмигранты-большевики; в одном вагоне с Лениным – В. Д. Бонч-Бруевич. Этим приезжим суждено было уже через несколько месяцев оказаться на гребне событий. Участвовал ли брат-генерал в организации их триумфального возвращения, нам неизвестно. Во всяком случае, всё это время он вёл переписку с братом-революционером. Милюков и Гучков, а с ними и их жалкие партии, были сметены революционным ураганом уже в мае 1917 года. Пришедший им на смену ещё один «временный» – социалист Керенский – услал генерала Бонч-Бруевича с глаз подальше в Могилёв.

26 октября 1917 года в Петрограде было арестовано временное правительство Керенского, четвёртое по счёту, и сформировано пятое – теперь уже состоящее из большевиков и именовавшее себя «Советом народных комиссаров». Управляющим делами этого правительства стал Владимир Бонч-Бруевич. Через несколько дней в Могилёвском штабе раздался телефонный звонок: управляющий делами Совнаркома вызывал брата-генерала. Была произнесена фраза: «Правительство желает видеть тебя во главе русской армии».

Доверие большевистского правительства Михаил Дмитриевич не оправдал: подумал и отказался. Слишком опасной показалась опытному штабисту и контрразведчику затеянная большевиками игра. В дальнейшем столь заманчивых предложений ему слышать не доводилось. Это хорошо: он, по крайней мере, прожил долго. Служил более тридцати лет Советской власти в том же чине, до которого дослужился при царе, незадолго до смерти получил повышение и умер в 1956 году в звании генерал-лейтенанта Советской Армии.

Теперь – что касается остальных.

Рузский был убит красными в сентябре 1918 года под Кисловодском, где лечился от болезней сердца и почек.

Великий князь Николай Михайлович расстрелян в январе 1919 года в Петропавловской крепости.

Пуришкевич умер от тифа в Новороссийске в 1920 году, при отступлении белых.

Великий князь Николай Николаевич при отречении царя 2 марта 1917 года был назначен главнокомандующим, но уже через девять дней уволен Временным правительством, остался не у дел, доживал свои годы в эмиграции, занимался спиритизмом и в старости впал в слабоумие.

Милюков, Гучков, Родзянко, Юсупов, великий князь Димитрий Павлович – более или менее благополучно существовали в эмиграции. Там и умерли. (Тень Распутина спасла Димитрия Павловича: в январе 1917 года за участие в убийстве царь выслал его на персидскую границу; благодаря этому он не попал в руки большевиков и не был расстрелян.)

Батюшин пережил своего бывшего шефа Бонч-Бруевича на год: скончался в 1957 году в Бельгии.

О судьбе Лазаверта и Сухотина мы достоверными сведениями не располагаем.

Литература

Авенар Э. Кровавое воскресенье. Харьков, 1925.

Азеф Е. История его предательства // Былое, № 2 (24), август 1917.

Баян (Колышко И. И.). Ложь Витте. Берлин, 1923.

Богданович А. В. Три последних самодержца. Дневник. М.-Л., 1924.

Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957.

Боткин Е. С. Свет и тени Русско-японской войны 1904—5. СПб., 1908.