Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916
Вот теперь вернёмся к событиям 16 декабря. В тот день, как, впрочем, и в течение всего предшествующего года, Распутин находился под двойным наблюдением. Одно, о котором знал он сам, знал и Феликс Юсупов, и не знали только слепой, глухой и ленивый – осуществлялось по линии Департамента полиции. Другое, о котором не должны были ведать посторонние – по линии военной контрразведки. И если можно еще, скрепя сердце, поверить в бегство князя и «старца» от подслеповатых полицейских глаз при помощи чёрной лестницы и нахлобучивания шапки, то допустить, что «сладкая парочка» так же легко ускользнула от другой, неизвестной ей профессиональной наружки – никак не получается. «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл». Колобок какой-то.
Дальше, как говорится, одно из двух. Вариант № 1: батюшинская наружка была именно в этот вечер снята. Тогда вопрос: кто её снял и почему? Разумный ответ только один: Батюшин с ведома Бонча, чтобы случайно не помешать планам Распутина и князя. Тогда – несомненно, что Бонч был посвящён в эти планы, то есть состоял участником заговора. Вариант № 2: она вовсе не была снята, а благополучно проследила нехитрый путь князя и «старца» с Гороховой на Мойку. Тогда – два следствия. Первое: Батюшин и Бонч знали, куда подевался «старец», когда утром 17 декабря поднялась полицейская тревога по поводу его исчезновения; знали, но молчали, как воды в рот набрали. И второе: выстрелы во дворце (а уж тем более во дворе) их агенты должны были услышать и о них донести. Логическая задача, которую должны были решить контрразведчики: Распутин скрылся во дворце Юсупова; через некоторое время оттуда послышались выстрелы; ещё через некоторое время от ворот отъехали два автомобиля: один – покружился вокруг Гороховой и вернулся обратно, другой поехал – ночью! зимой! – на Острова, и там с него что-то такое сгрузили под лёд. «Наверное, труп Распутина», – догадался бы Штирлиц.
В любом случае представляется несомненным, что Батюшин и Бонч-Бруевич были прекрасно осведомлены о событиях этой ночи. Но почему-то помалкивали. Покрывали, таким образом, заговорщиков. И мы догадываемся, почему. При покровительстве великого князя Николая Николаевича, в контакте с влиятельными и тайными придворными недоброжелателями царя и царицы, не без поддержки думских честолюбцев, генералы от контрразведки давно уже взяли Распутина «в разработку».
Но от слежки и распространения компрометирующих слухов до заговора с целью убийства – далеко. Между тем осенью 1916 года распутинская тема вдруг начинает звучать неслыханно громко, надрывно. 1 ноября как с цепи сорвался вождь думских либералов, вдохновитель оппозиционного «Прогрессивного блока» профессор Милюков: в Думе он громогласно обвиняет в измене и чуть ли не в шпионаже «тёмные и безответственные силы», группирующиеся вокруг правительства (читай – вокруг трона). Никому не надо было объяснять, о ком речь: ещё с 1912 года даже гимназисты знали, что «тёмные силы» – это Распутин, Вырубова и императрица. Термин сей выкрикнул тогда с думской трибуны ещё один кандидат в «либеральные диктаторы», октябрист Гучков. Это всем запомнилось.
Два слова об Александре Гучкове и об обстоятельствах создания «распутинской легенды», одним из главных творцов коей он, собственно, и являлся. Представитель московской «золотой молодёжи», гуляка, дуэлянт и страшный честолюбец, Гучков смолоду искал славы и власти. В 1900 году уехал защищать буров от англичан в Южную Африку; не защитил. В Сербии происходит переворот, перебита вся королевская семья – Гучков мчится искать приключений на Балканы. Началась Русско-японская война – он уже в Маньчжурии, в качестве представителя Красного креста бродит эдаким Пьером Безуховым по равнинам близ Ляояна. Вернулся в Москву – а тут 1905 год, революция. Александр Иванович кидается в политические волны – и через полгода выныривает лидером партии «Союз 17 октября». Ни программы, ни идеологии, но – название в честь знаменитого манифеста и стремление к власти, чуть прикрытое идеей конституционной монархии. Революция, однако, идёт на спад; тучковский «Союз» с треском проваливается на выборах как в первую, так и во вторую Думу. Но тут на историческую авансцену выходит премьер-министр Столыпин со своим малопопулярным курсом государственно-капиталистических реформ. Ему нужна опора в Думе. Гучков готов к услугам. При поддержке честного и решительного, но недалёкого премьера «Союз 17 октября» на выборах осенью 1907 года штурмом берёт Думу (30 % мест, самая крупная фракция), а Гучков становится её председателем. Ему этого, естественно, мало, он жаждет премьерства. В ожидании смещения Столыпина и собственного назначения на его пост отказывается от председательства в Думе и, как голодный кот, ходит вокруг императорской семьи. С государем – почти что дружба. И тут (надо же, какая удача!) Богров убивает Столыпина – как зевсов орёл Прометея, выстрелом в печень. Гучков готовится в премьеры; но на радостях выбалтывает журналистам содержание конфиденциального разговора на эту тему с царём. Царь в гневе, премьером становится Коковцов, карта Гучкова бита. И вот Гучков, мстя за обиду, поднимается на думскую трибуну и произносит речь: Россией правят безответственные «тёмные силы», страшный мужик овладел волей императрицы (о, только ли волей?), царь – в роли дурня-рогоносца… Блюдо приправлено патриотической горчицей и революционным перцем. Публике понравилось.
Но на следующих выборах, в 1912 году, Гучков терпит фиаско, не попадает в Думу. Горе. Два года не у дел. И тут из колоды выскакивает козырная карта: война. Гучков суетится, создаёт Военно-промышленный комитет якобы для помощи фронту. Комитет никому не нужен и всем мешает, но даёт возможность Гучкову, перебравшемуся в Петроград, снова сделаться фигурой. В своём особняке на Фурштатской, 36, он конспирирует с председателем Думы Родзянко, принимает депутатов, генералов и промышленников, пытается составить заговор. Цель: отречение ненавистного государя; престол – больному одиннадцатилетнему царевичу; регентство – Николаю Николаевичу (а ещё лучше – безвольному Михаилу, царёву брату), и, главное, власть – правительству «народного доверия», то есть такому, в котором первую скрипку будет играть он, Гучков. Эти «встречи на Фурштатской» – октябрь, ноябрь 1916 года. И вот, на их фоне – речь Милюкова.
В самый день Милюковско-думской истерики – сговорились, что ли? – раздаётся ещё один вопль о Распутине. Письмо венценосному родственнику пишет великий князь Николай Михайлович, историк, энтомолог, президент Географического общества, владелец дворца на Миллионной, сплетник и интриган. Содержание – запугивание, облечённое в форму слёзной мольбы. Устранить влияние царицы и Распутина (то есть их самих? а как ещё?). В финале: «Я это делаю… ради надежды… спасти Тебя, Твой престол и нашу дорогую Родину от самых тяжких и непоправимых последствий». В сочетании с обвинениями Милюкова – звучит как ультиматум. «Устрани, мол, ЭТИХ, а не то…» Николай Михайлович действует не в одиночку: в его дворце что ни день собираются сановники и великие князья, вольно говорят о Распутине и царице, а между слов уже проглядывает: «А может, государя?»
Дума, хлебнув куражу в риторике Милюкова, бурлит, кипит, и вот – новая истерика: 19 ноября Пуришкевич выскакивает на трибуну, стучит кулаком, хрипит, срывая горло, призывает всех «пасть к ногам государя, умолить его» – что? Всё то же: устранить «тёмные силы». В терминологии думских политиков и великих князей «тёмные силы» – то же самое, что в терминологии военных «Царское Село». Это уже не случайность, это – наступление. Не один заговор, а несколько.
Обрисовывается контур: Милюков, Гучков, Маклаков, Пуришкевич, Родзянко (кстати, родственник Юсуповых) – думский заговор; Николай Михайлович, супруг его племянницы Юсупов, родственник Димитрий Павлович – великокняжеский заговор; Николай Николаевич, Рузский, Бонч-Бруевич – заговор военных. Общий враг: «тёмные силы», «Царское Село», Распутин, Вырубова, императрица. Цель (явно не провозглашается, но в Петрограде все знают): отречение царя, возведение на престол цесаревича Алексея, регентство Николая Николаевича. И правительство, в котором место найдётся всем. Ситуация серьёзная. Обложили со всех сторон. Государь понимает (не может не понимать) и внутренне готовится к отречению. Тверда одна императрица. Распутин – колеблется. Передают его слова в разных вариациях «решено папу одного не оставлять» («папа» – царь), «папаша наделал глупостей» – и другое в том же духе. Похоже, что Распутин даёт своим врагам сигнал: «Готов к переговорам, готов переметнуться». Может, на самом деле, может – провоцировал. Так или иначе, нужны переговоры: и ему с ними, и им с ним. И вот – полуконспиративные встречи Распутина с Бончем; о чём-то таком они вроде бы договорились (с чего бы иначе – «милой» и «дарагой»?). Продолжение должно последовать.
