Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
Больше не приходя на крупные собрания, я стала бывать у молодых людей, которые жили и работали вместе, как и слушательницы Камынинских курсов – единственных курсов для женщин в Петербурге того времени. Меня в свою маленькую коммуну пригласила Евгения Судзиловская – высокая, серьезная девушка. Она была сестрой Николая Судзиловского и жила вместе с несколькими другими девушками на небольшой квартире. Я застала их за обедом, который состоял из соленых огурцов и каравая черного хлеба. Кипел жестяной самовар. На блюдце лежало несколько кусочков сахара. Такой обед удивил меня, так как я знала, что у этих девушек есть средства, чтобы питаться более прилично. Я привыкла к аскетичному образу жизни, который вели молодые люди, собиравшиеся идти «в народ», и сама его практиковала, однако, увидев большие желтые огурцы и грубый хлеб, внимательно осмотрела лица девушек; но они не носили следов лишений и даже были веселыми. Каждая из девушек уже выбрала, отправится ли она в деревню или пойдет работать на фабрику, и их разговор касался в основном этой темы. После обеда они собрали книги и ушли по своим делам – на занятия или на работу.
Кроме того, я посещала студентов в их мастерских. В одной из них работало несколько студентов и артиллерийских офицеров. Среди них выделялся благодаря своему облику и энергии Александр Осипович Лукашевич. У него были черные глаза, черные жесткие волосы, рыжая борода и крепкая мускулистая фигура. Неизменно серьезный и трудолюбивый, он производил впечатление человека, обладающего огромной физической и моральной силой, и таким оставался всю жизнь, хотя та была безжалостна к нему и наносила жестокие удары его принципам и этическим стандартам.
Молодые люди в заскорузлых синих блузах, с воротниками, мокрыми от пота, работали у горна огромными молотами или на верстаке изящными стамесками. Они учились ковке и вырезанию тонких рисунков и надписей для государственных и местных печатей.
Я провела в Петербурге два или три месяца и за это время взяла на себя новую обязанность. Идея организованного террора, то есть покушений на жизнь царя, не умерла вместе с Каракозовым – ее пытались осуществить некоторые члены организации Нечаева.[18] Вместе с ними я беседовала об использовании нитроглицерина, об ужасных последствиях таких взрывов, о возможности пронести взрывчатку в Зимний дворец и о возможном влиянии на правительственную политику, которое мог бы произвести успешный взрыв. Какой-либо определенной организации для осуществления этого плана не существовало, но эта идея продолжала жить. Особенно она заинтересовала Каблица. Он был очень умным, амбициозным и самоуверенным человеком, в то время еще всецело преданным делу революции. Он тщательно прорабатывал детали предполагавшегося покушения. Каблиц решил использовать для взрыва часовой механизм и искал товарищей, которые бы помогли ему в осуществлении этих планов. Он знал меня раньше, когда я работала в земстве Омгинского уезда, и я с готовностью согласилась помогать ему, так как была решительной сторонницей продолжения борьбы против верховного правительства. Мы решили, что он останется в Петербурге для проработки последних деталей плана, а я с одним спутником отправлюсь «в народ» и организую восстание. Четвертая заговорщица, юная Цвенева, умерла через два месяца после нашего соглашения, я же выбыла из игры, поскольку летом следующего года была арестована, и 22 года заключения не позволили мне принять участие в революционной деятельности в России.
Приближалась весна. В Киеве многие молодые люди мечтали присоединиться ко всеобщему движению и искали контактов с более опытными соратниками, которые бы организовали их и возглавили кампанию. Я уехала из Петербурга на юг. По пути я посетила поместье Горани в 15 верстах от Полоцка, принадлежавшее моему отцу. У меня появилась мысль, что я смогу превратить его в место встреч для революционных рабочих, но только безуспешно потратила целый месяц. После этого я отправилась в Киев.
Оказалось, что в Киеве многое успело измениться. Наша коммуна перебралась в симпатичный домик в несколько комнат на Жилянской улице. Свободных мест в доме почти не было. В коммуне появилось несколько новых лиц, которые основали в одной из комнат сапожную мастерскую. Там работали не молодые люди и не неофиты революционного учения, а такие люди, как Сергей Филиппович Ковалик, Владимир Дебагорий-Мокриевич,[19] Фишер и некоторые другие. Им не терпелось выучиться ремеслу, чтобы чувствовать себя более уверенно при ведении пропагандистской работы. Моя сестра уже умерла, и главной в доме стала Мария Коленкина.
Коммуну посещали как местные, так и заезжие революционеры. Здесь ночевали Вера Рогачева и ее подруга Таня Стрюцкая, направлявшиеся на юг, чтобы найти работу в деревнях. Они начали с того, что каждый день ходили в Лавру, где, в обмен на хлеб и жидкие щи, работали вместе с паломниками на монастырских огородах. Пытаясь привыкнуть к тяжелому труду, они работали без передышки и приходили домой усталые и обгоревшие на солнце. Выпив по чашке чаю, они падали на кровать и засыпали. На рассвете они снова отправлялись на работу в холщовых сарафанах.
Старший Левенталь и одна из сестер Каминер поступили на кирпичный завод. Они заставляли себя работать в таком же темпе, как и другие рабочие, и через неделю вернулись совершенно измотанные. Аксельрод и вторая из сестер Каминер постоянно приходили к нам, и мы говорили о том, что следует выбрать ремесло, более подходящее к нашим силам, отказавшись от тяжелой и сложной работы. Студента Лури тоже занимала эта проблема; видя, как легко крепкий, энергичный Ковалик управляется со своими инструментами, он спрашивал его совета всякий раз, как приходил к нам. Наконец Ковалик, потеряв терпение, спросил его:
– Вы хотите стать революционером?
– Конечно.
– Тогда вы должны знать, что это самая опасная из всех профессий, и по сравнению с ней все остальные очень легкие.
Лури так ничему и не научился и эмигрировал при первых признаках настоящей опасности.
Сергей Кравчинский[20] также зашел к нам на пешем пути из Петербурга в Одессу. Он был артиллерийским офицером, другом Рогачева, и вместе с ним работал стряпчим в Тверской губернии. Он хотел более подробно ознакомиться с жизнью народа и, выучившись сапожному ремеслу, ходил от деревни к деревне с мешком за плечами, в котором хранил инструменты и провизию. Будучи членом кружка Чайковского, он сделал остановку в Киеве, чтобы повидаться с товарищами. Поскольку наш дом на Жилянской был известен всему революционному Киеву, каждый новоприбывший считал своим долгом посетить нас и ознакомиться с работой мастерской, которая производила огромное впечатление на молодежь. Во-первых, это предприятие выделялось своей новизной, а маленькая коммуна с радостью приветствовала всех новых гостей. Кроме того, ключевыми фигурами в этой коммуне были очень видные люди, такие, как Дебагорий-Мокриевич и Сергей Ковалик. Ковалик был очень умным человеком, полным энергии и природной внутренней силы. Он отличался исключительной памятью и сообразительностью и в то же время чудесной простотой в своем отношении ко всем людям.
На Ковалика оказали влияние общее отрицание всего, что принадлежало к старому режиму, и небрежные манеры нигилистов пятидесятых годов. Он пользовался крепкими словечками, и его поведение порой было грубым; но все это сглаживалось его неизменной добротой и снисходительностью к слабостям товарищей. Он помогал в научных и общественных вопросах. Он поддерживал сомневающихся и тех, кому не хватало уверенности в себе. Он знал, как объяснить запутанные жизненные проблемы. Он не боялся утверждать, что невозможно осчастливить всех в такой сложной системе, как человеческое общество. Единственное рациональное решение – путь наименьшего зла. И во всех дискуссиях он неизменно придерживался остроироничного, но дружелюбного тона. Легко представить себе все обаяние этого 25-летнего революционера, который никогда не бравировал знаниями и своим превосходством. В этом отношении умный и способный Дебагорий представлял его полную противоположность. Он любил выставляться и насмехаться над другими, хотя и был энергичен и очень инициативен.
С утра до ночи к нашему домику тянулся непрерывный поток старых и новых знакомых. Мы получали много писем и газет и большое количество новостей со всей России. Шло обсуждение планов и организационных вопросов. Ковалик отправился в поездку по России, чтобы организовать молодежные группы для одновременного ведения кампании среди народа. В течение лета и осени он посетил более тридцати губерний и многочисленные учебные заведения. Он формировал отряды пропагандистов и проводил собрания в лесах и на островах. С помощью Порфирия Войнаральского[21] он основал сапожную мастерскую в Саратове и устроил там большой склад литературы, которая присылалась из Москвы из типографии Ипполита Мышкина.
