Метафизика столицы. В двух книгах: Две Москвы. Облюбование Москвы - Рустам Эврикович Рахматуллин

Что это, как не аллегория спасения Москвы в пожаре и нашествии 1812 года? Спасения – и обновления Москвы в собственной жертве, в пожаре и нашествии, уподобляемых потопу. Москвы стариков и детей, старой и новой Москвы.

Фигуры аллегории шагают по ступеням Гор на место, где заложен памятник спасения; во время, когда выбор места нужно подтвердить. Клятва на Горах и есть такое подтверждение, данное от лица Москвы и, одновременно, перед ее лицом. От Воробьевых гор как высочайших в городе и потому возвысившихся над потопом 1812 года.

Выходящие из огня и воды выходят как земля, как сами Горы. Герцен и Огарев суть аллегории Гор, а не воды у их подножия и не московского огня.

Контур аллегорических фигур двоится. Огарев тень Герцена. Тень Яковлева – Карл Иванович (и перейдет к нему на службу). Можно сказать, что Карл Иванович спасается из вод постольку, поскольку прежде Яковлев спасается из пламени 1812 года. Или иначе: Огарев и Карл Иванович суть тени Герцена и Яковлева, брошенные отсветом московского пожара на метафорическое зеркало потопа.

Аллегория

Эпоха Александра I аллегорична по определению – определению ампира. Сам император был произведением искусства, пишет Валерий Турчин, добавляя, что Александра «надо понимать как аллегорию, воплощаемую в жизнь, аллегорию, склонную проявлять себя, как ей и полагается, в риторике, в определенности жестов (почему появляются ассоциации с актером), в стремлении к статуарности, в позировании перед публикой…»

Александровское детство потому так властно в жизни Герцена и Огарева, что не было воспоминанием, но длящимся, предельно актуальным состоянием обоих среди николаевского состояния вещей. Отсюда и аллегоричность этого кентавра, способность Герцена и Огарева выступать живыми аллегориями в новую эпоху. Парадоксальным образом два революционных отрока являют старое, былое против нового. Старое александровское против николаевского нового.

Теперь совсем иначе слышится известное: «Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули…»

Глава III. Тургенев

Муму

Заповедник александровской эпохи в николаевской есть заповедник аллегорий.

Таков дом старой барыни в «Муму».

Вот знаменитейшая из историй потопления, и приурочена все к той же части города.

«От Крымского брода он повернул по берегу, дошел до одного места, где стояли две лодочки с веслами, <…> и вскочил в одну из них вместе с Муму». «…Герасим все греб да греб. Вот уже Москва осталась назади. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, поля, рощи, показались избы. Повеяло деревней. Он бросил весла…»

Для XIX века «Москва осталась назади» значило в точном, административном смысле, что Герасим выплыл за границу городского вала. То есть миновал, налево от себя, Андреевскую богадельню, бывший монастырь. На этот случай «показались избы» и «повеяло деревней» относилось бы к забытой ныне Шереметевской слободке в Лужниках – былому месту увеселительного дома знаменитого петровского фельдмаршала.

Только зачем так долго плыть, тем более против течения? Чтобы уйти от взглядов города? Но при Тургеневе Москва впускала сельские картины в свою черту, и пасторальные названия, подобные тургеневской Остоженке, служили лучшей подписью к таким картинам. «Москва осталась назади» возможно отнести не к городской черте, а к непосредственному впечатлению: луга, поля и огороды начинались против горного Нескучного.

Айвазовский

Это отлично видно на картине Айвазовского, запечатлевшей город с Воробьевых гор в тургеневское время, в 1848 году.

Художник-маринист на Воробьевых – еще одна фигура знакового ряда. Конечно, киммерийский академик выполнил не пастораль – марину. Земля тверда лишь под ногами живописца, на обрыве Гор, где две сосны, а за излучиной реки и за огромной пустотой мокрого луга белый Кремль и город в предвечернем солнце выглядят поднявшимися из воды.

Внизу, в излучине реки, художник видит лодку с одиноким человеком. Гребец определенно выплыл за границу города и оказался против Васильевского парка, дачи Мамонова. Кажется, он остановился. Почему бы не Герасим?

К. де Брюин. Панорама Москвы. Гравюра. 1702

Для видов с Воробьевых гор потребность в лодке или пастухе на среднем плане была естественна. Вот новая причина долгой гребли у Тургенева; причина, внеположная цели Герасима. С мыслью уединиться он, наоборот, явился на глаза. Дал ближний фокус собирательному рисовальщику, стоящему на Воробьевых издавна.

И. К. Айвазовский. Вид на Москву с Воробьевых гор. 1848

Корнелий де Брюин

В старые времена стояли на Горах художники Ян Бликланд и Корнелий де Брюин. Свой знаменитый вид Москвы Корнелий сделал, как свидетельствовал сам, «с высоты дворца царского, называемого Воробьевским», в 1702 году. Под тем же годом, в той же книге «Путешествие через Московию», голландец ставит рядом такие записи:

«29 марта царь катался на шлюпках по Москве-реке, против течения, за 3 или 4 версты от места, что у Кремля…» «…Месяц апрель начался такою резкою теплотою, что лед и снег быстро исчезли. Река от такой внезапной перемены, продолжавшейся сутки, поднялась так высоко, как не запомнят и старожилы…» «…9-го числа. Царь опять потешался катанием на Москве-реке от увеселительного дома генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, лежащего на этой реке невдалеке от Москвы, насупротив прекрасной дачи царя, называемой Воробьевы горы…»

Здесь все знакомо: гребля против, наводнение, царская дача на Горах и шереметевская на лугу. Вот только в лодке царь.

Нескучное и Горы

Движение против течения споспешно росту Воробьевых гор от минимальной высоты. Горы растут из низкого Замоскворечья, поднимаясь вместе с Якиманкой и продолжающей ее Большой Калужской улицей. Самое низкое место Москвы незаметно становится самым высоким.

У Воробьевых гор есть два топографических определения. От устья Сетуни, где Краснолужский мост, они распространяются либо до крупного оврага, отделяющего от Нескучного, – либо до местности Крымских топонимов (мост, вал, луг, набережная), где сходят на низ. В первом случае Горы глядят полукольцом, подковой с центром Воробьевского дворца, где мог возникнуть храм Христа Спасителя. А во втором, центруются Андреевским монастырем на берегу и куполом Васильевского дома на плато.

Споря о месте утопления Муму, спорим о центре Гор.

Луговина

Граница Лужников взаимообусловлена с границей Гор. Собственно Лужниками называлась местность в излучине реки, где ныне стадион. Но луговина достигала Крымского брода, ее собственное имя в Хамовниках было Самсонов луг. Клин