Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын
В последние годы правления Л.И. Брежнева власти проявили повышенное беспокойство ситуацией в этой сфере. Но «воз» был «и ныне там». Реакция руководства СССР на проблемы эффективности пропаганды, которые к тому же постоянно усиливались из-за других важных факторов — торможения советской экономики, усиления товарного дефицита и старения руководства страны, — была слабой. Особенно это проявилось в формализме и «чрезмерности», отсутствии оперативности и правдивости в системе массовой информации и пропаганды, неинтересности и устарелости «политического образования». Создается впечатление, что власти были в определенной растерянности, не зная, какую информацию можно давать населению и каким образом это делать в условиях жесткого противостояния с информационным воздействием из-за рубежа (вести контрпропаганду зачастую намного сложнее, чем пропаганду).
3.4. «Видать, коммунизм не скоро построится…»: расширение несистемных тенденций в массовом сознании
Хотя снятие Н.С. Хрущева с должности генсека в 1964 г. внесло свой вклад в расшатывание «идеологической ситуации» в стране, смещение утратившего популярность лидера предоставило новому руководству СССР определенный «аванс общественного доверия»[1064] (по аналогии с «авансом», который получил сам Хрущев после XX съезда КПСС). Кроме того, представления о позитивном для советской системы состоянии массового сознания в стране породили у руководства страны соответствующие ожидания от настроений населения. Идеологи из СССР и соцстран утверждали о превалировании «социалистического образа жизни», идейного и морального единства общества, управляемости процессов социальной интеграции в стране[1065], прогнозировали единодушие, лояльность и приверженность народа власти и идеологии[1066]. Пропаганда создавала радужное представление о высокой сознательности и трудовой активности рабочего класса[1067].
Действительно, в массовом сознании в определенной степени сохранялись предыдущие позитивные для системы тенденции — ощущение «стабильности», «торжества социальной справедливости» и «социальной устойчивости»[1068]. Часть советского населения сохраняла верность коммунистическим идеалам[1069]. Не исчезла полностью мифологема «светлого будущего»[1070], были распространены пафицистские настроения[1071] (одна из основных доминант массового сознания — боязнь новой войны — была порождена, с одной стороны, памятью о Великой Отечественной, с другой — реалиями холодной войны, а также нагнеталась пропагандой[1072]).
Опора советских идеологических исканий на баланс в оценке прошлого, с одной стороны, подчеркнула отход от репрессивной политики. С другой — была до определенных пределов «восстановлена» роль И.В. Сталина в победе в Великой Отечественной войне и других достижениях страны в 1920-х — начале 1950-х гг.
Кроме того, было косвенно указано на обоснованность сталинской политики как «необходимой» для существовавшего тогда в СССР государства «диктатуры рабочего класса». Это в некоторой степени смогло «успокоить» советское общество. Как пишет В.А. Козлов, такой подход хотя и разочаровал интеллигенцию, «в то же время позволил «вывести из игры» гораздо более многочисленную группу недовольного режимом «простого народа»[1073]. Тем не менее была «успокоена» и часть интеллигенции, которая с пониманием восприняла поиск «баланса». Так, в 1966 г., реагируя на события XXIII съезда КПСС, поэт Е.А. Долматовский отметил, что доклад Л.И. Брежнева «послужил своеобразным «клапаном для выпуска пара», способствовал «нормализации той обстановки, которая сложилась под воздействием слухов в канун съезда о возможной реабилитации Сталина». По мнению писателя А. Васильева, «выступление Егорычева, которое оценивается очень положительно, сняло… нервозность». Кинорежиссер С.А. Герасимов высказался, что «известные опасения по поводу реабилитации культа не оправдываются»[1074].
Основная масса советских людей поддерживала внешнюю политику советского руководства, считая любые успехи мирного урегулирования, снижения международной напряженности заслугой лидеров СССР[1075]. В массовом сознании сохранялась система «Свои (соцстраны, страны «Третьего мира», «братские компартии») и чужие (США, НАТО)». Люди с большим сочувствием относились к событиям в Чили[1076], где в 1973 г. в результате переворота было свергнуто дружественное СССР правительство С. Альенде, а сам он погиб. У советской молодежи вызывал опасения один из главных оппонентов СССР — Китай, который, как считалось, «рано или поздно начнет войну». Люди интересовались, «есть ли в Конституции США статья, аналогичная нашей 29[-й]»[1077], признавая тем самым важность миролюбивой направленности советской политики, закрепленной в этой правовой норме[1078].
Однако при более пристальном рассмотрении ситуации, сложившейся в массовом сознании граждан СССР, возникают менее позитивные выводы. Лояльность населения продолжала терять свою глубину, становилась все более «внешней». Неисполнение властями данных ими обещаний, которое выразилось в торможении реального роста благосостояния[1079], а также нерешенный кризис идеологии привели к снижению эмоционально-психологического тонуса советского общества, нарастанию неуверенности в завтрашнем дне и даже безысходности[1080].
В массовом сознании расширялось беспокойство по поводу наличия в стране нерешенных вопросов, усиливались негативные оценки положения дел едва ли не во всех сферах жизни[1081]. Г.А. Арбатов сделал вывод, что у интеллигенции «преобладало плохое настроение в сочетании с цинизмом»[1082] (предпосылки к этому КГБ выявил уже в середине 1960-х гг., отмечая, что в среде интеллигенции и вузовской молодежи циркулируют антисоветская литература и магнитофонные записи, «проповедующие пессимизм, отчаяние, неверие в будущее»[1083]).
Часть граждан СССР разуверилась в возможности победы коммунизма[1084], чему невольно способствовала сама концепция «развитого социализма», «отодвинувшая» построение коммунистического общества в далекое будущее. В фильме «Премия», снятом в 1974 г. режиссером С.Г. Микаэляном, из уст одного из героев прозвучала фраза: «Видать, коммунизм не скоро построится…» Хотя так было сказано о моральных и производственных проблемах, сложившихся в конкретном рабочем коллективе, в этой фразе отразился сам дух эпохи.
Итогом стал рост апатии в советском обществе, которая проявилась в снижении социальной и политической активности людей, распространении имитации трудовой деятельности во многих отраслях производства и услуг[1085].
Усилению апатии способствовало серое, скучное бытие, которое было характерно для многих населенных пунктов СССР. Как пишет А.В. Бузгалин, «вырождение социализма… началось с того, что наши города и деревни стали некрасивыми, серыми, грязными, противными»[1086]. Проблемой оставалась низкая мобильность населения. В 1970-х гг. многие деревенские дети школьного возраста не бывали даже в ближайшем областном центре, не говоря уже о «столицах», и знали о том, что такое музей и театр, только «из телевизора»[1087].
В стране нарастала не только атомизация общества[1088], но и еще более опасное для советской системы расширение «глубинной трещины между населением и властью», противоречившее вездесущему лозунгу «Народ и партия едины»[1089]. Одной из причин этого явления было пренебрежение чиновниками нуждами людей. Привычной особенностью жизни стала «недоступность» власть имущих (пропускная система, охрана, вахтеры, «секретарши», особые приемные дни и часы,
