Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
Вскоре Долженко и Каль получили сообщения, что по их следам разъезжает упомянутая комиссия и устанавливает, не было ли случаев конфискации нормы и семян и убоя свиней весом менее 4 пудов. Продработники заявляли, что в таких условиях они снимают с себя ответственность за продкампанию. Долженко телеграфировал Цюрупе о необходимости арестовать некоторых членов Исполкома. Однако, не дожидаясь решения Москвы, 20 февраля тайно собралось так называемое совещание «активных» работников-коммунистов, после которого были арестованы председатель облисполкома Рейхерт и три члена обкома — Эмих, Штромбергер и Кениг. Еще трое коммунистов подверглись заключению за попытки сообщить об арестах в столицу. Фактически получилось, что одна часть областного комитета партии, воспользовавшись аппаратом ЧК, арестовала другую[419]. Чисто немецкий путч.
Как выразился потом представитель ЦК РКП (б) и ВЦИК Клингер, «таких случаев в советской практике еще не было». Этот скандал стал главным предметом обсуждения 4-й партийной конференции 12 марта 1920 года. Конференция сразу же раскололась на два лагеря. Представители уездов потребовали немедленного освобождения арестованных и разбирательства дела в партийном порядке. Это требование было совершенно проигнорировано «заговорщиками», которые также отказались привести арестованных членов обкома на конференцию, чтобы они смогли объяснить свою позицию.
В первую очередь арестованных обвиняли в мелкобуржуазном уклоне. Долженко говорил, что «как только областной исполком обсуждал на своих заседаниях продовольственные вопросы, он всегда подходил к решению этих вопросов с точки зрения местных мелкобуржуазных интересов… На продовольственной работе как на оселке испытывается всякое политическое кредо». Этот оселок показывает, как считал Долженко, что в области в партию вошли мелкобуржуазные элементы, взявшие под защиту кулаков[420].
Питерский рабочий Адамсон резюмировал: вымести из партии интеллигенцию и тому подобных бумажных марксистов.
Досталось от активных работников-коммунистов и представителю ЦК Клингеру, который был осторожен в оценке случившегося и заявил, что ЦК, зная арестованных как хороших работников, «смущен» и требуется детальное изучение всех обстоятельств дела.
Арестованному предисполкома Рейхерту ставили в вину то, что он в беседах открыто признавался в своем несогласии с продовольственной политикой Центра. Упоминалось также некое письмо Рейхерта, которое предполагало какую-то «особую» политику. Текст этого письма нам неизвестен, остается лишь догадываться, какую именно политику он предлагал вместо продовольственной диктатуры.
Резолюция конференции, принятая единогласно, после того как в знак протеста ее покинули все инакомыслящие, была сурова: провести чистку, пополнить ряды чисто пролетарскими элементами, усилить продработу и т. п. Впоследствии только благодаря Клингеру, вставшему на сторону арестованных, Оргбюро ЦК рас порядилось их освободить, но без разрешения работать в Области немцев на ответственных должностях.
Можно было бы спорить о «чистоте» и «мелкобуржуазности», но вот два различных документа, которые позволяют выбрать определенную позицию по отношению к этой истории.
В октябре 1920 года очередная 5-я конференция была поглощена другими заботами. Она постановила признать работу областного комитета партии неудовлетворительной. Если в партийную неделю 1919 года, когда, по известному выражению Ленина, партбилет был путевкой на деникинскую виселицу, в области вступило в партию около 1000 человек, увеличив парторганизацию в 6 раз (!), то после 4-й конференции, указывалось в резолюции 5-й конференции, парторганизация численно и качественно ослабла, ячейки бессильны и никакого влияния ни на крестьянство, ни на остальное население не имеют. Авторитет партии даже в близких ей слоях: бедноте, кустарях, рабочих — утрачен; в организации проявляются авторитарные тенденции, налицо отсутствие коллективизма и самодеятельности[421]. Конференция выдвинула центральный лозунг «Назад в партию!»
Это что касается политических результатов. Каковы же были экономические итоги? Обратимся к переписке фактического наркома земледелия Н. Осинского с Лениным в 1922 году. Осинский напоминает: «Мы разгромили Коммуну Немцев Поволжья и после продкампании 1920 г. довезли ее посевную площадь до 10 % довоенной. Та же Немкоммуна, где после голода нынешней весной случилось такое чудо: посевная площадь увеличилась в 2–21/2 раза (исключительно на государственных семенах); увеличилась „колоссально“ по отношению к прошлому году, дойдя до… 25 % довоенной. Я не знаю, нужно ли повторять такие эксперименты? Как будто — нет»[422].
Примеры активного противодействия продовольственной политике Центра и продовольственной практике губпродкомов содержат материалы почти каждой производящей губернии, испытавшей в полной мере продовольственную кампанию 1919/20 года. Во второй половине 1920 года, с началом новой продкампании, конфликты на почве продовольственной политики расширяют свою географию, перебрасываясь на те области и губернии, в которых только в течение 1920 года утвердилась Советская власть, — Сибирь, Дон, Северный Кавказ, Украина.
В то время как в губерниях хлебородных регионов местная власть пыталась в ожесточенной борьбе с продовольственниками раскачивать разверстку в сторону налога, в губерниях потребляющей полосы эта эволюция продполитики происходила более мирно и размеренно, поскольку там нажим продовольственного ведомства был менее сильным и поэтому местная власть пользовалась не которой свободой действий в определении внутригубернской продовольственной политики.
Противоположные примеры дает Новгородская губерния. В отношении хлебов это была потребляющая губерния, но не хлебом единым жила республика. Требовалось много фуража для лошадей, без которых в то время никакая хозяйственная и военная деятельность была невозможной. По части фуража Новгородская губерния являлась производящей из производящих. В 1919/20 году Наркомпрод удостоил ее самой большой из всех подвластных ему губерний разверстки на сено. Следовательно, и контроль за ходом ее выполнения устанавливался жесточайший. Как указывал губпродкомиссар Жилевич на расширенном пленуме Новгородского губкома в августе 1920 года:
«В отношении сена мы губерния производящая, и нас во что бы то ни стало заставят выполнить наряд»[423].
Новгороду отчасти повезло, потому что с ноября 1919 по июль 1920 года до перевода его в Тамбов во главе губкома партии и исполкома Советов находился незаурядный человек, известный сторонник платформы «демократического централизма» В. Н. Мещеряков (как правило, все видные «децисты» были весьма талантливыми и энергичными администраторами, или, лучше сказать наоборот, у способных губернских работников проявлялось большое сочувствие к «децизму»). Мещеряков сознательно ставил себя в оппозицию продовольственному «главкизму» и везде отстаивал необходимую долю самостоятельности местных партийных и советских органов во взаимоотношениях с Компродом и крестьянством. Он сочувственно относился к крестьянским интересам и всячески пытался ослабить испытываемую ими тяжесть продовольственного произвола. И это ему иногда удавалось. Губернский продовольственный комитет находился полностью под его влиянием. Новгородские заградотряды работали в условиях жесткого контроля. Злоупотребления беспощадно карались. По инициативе Мещерякова пленум губкома в январе 1920 года принял решение посылать реквизиционные отряды в деревню лишь в крайних случаях и каждый раз только с согласия уездных комитетов партии, которые обязывались посылать с отрядами своего надежного человека «во избежание могущих быть недоразумении с крестьянами» [424].
В марте Мещеряков вступает в борьбу с членом коллегии Компрода А. П. Смирновым по заготовкам сена. Смирнов выражал неудовольствие темпами заготовок и требовал отмены постановления о неприменении продотрядов. Мещеряков ответил длинным письмом, содержание которого выходит за рамки губернских проблем и заслуживает внимания:
«…Вас совершенно неверно информировали, будто мы запрещаем работать с отрядами. Раньше губпродком пускал отряды по всякому поводу и без всякой осмотрительности. Эти отряды совершенно не соответствовали своему назначению; они восстановили против Советской власти все те деревни, где побывали. Грубость, незаконные требования продовольствия для себя, конфискация — в случае отказа — скота и демонстративный его убой и съедание на месте — подрывали в крестьянах всякую веру, что реквизируемое продовольствие идет и пойдет для рабочих и армии. Были нередки случаи прямо хищений (гармония, кольца, платки и т. д.).
