Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
Автором идеи Губпродсовещаний выступил один из лидеров «децистов», талантливый администратор Н. Осинский, бывший тогда уполномоченным ВЦИК в Туле. 1 августа 1919 года Коллегия Наркомпрода по его докладу постановила считать необходимым в целях объединения в продовольственной кампании действий губпродкомов и губисполкомов при поддержке губкомов создание особых совещаний из представителей упомянутых организаций и под руководством уполномоченных центральной власти — ВЦИК. Предполагалось, что такие совещания смогут смягчить противоречия на местах и заставят «лебедей», «щук» и прочих тянуть лямку в одном направлении. Идея была с одобрением встречена в ЦК РКП (б), который направил в качестве председателей совещаний ряд высокоответственных работников, придав им статус своих представителей с широкими полномочиями.
Практика Губпродсовещаний в кампании 1919/20 года принесла положительные результаты, поэтому в 1920/21 продовольственном году их организация проходит уже более основательно и широко. В официальном сборнике продовольственников «Три года борьбы с голодом» признавалось, что цель совещаний — «устранение той обособленности продорганов от остальной системы советского строительства, которая стала было замечаться в начале и середине 1919 г.»[407] Хотя, по всей видимости, Компрод остался и ими не совсем доволен. Известен текст циркуляра, относящийся к 1919 году, где рукой Цюрупы отмечаются случаи действий уполномоченных ЦК и ВЦИК, противоречащих политике и распоряжениям Компрода. Уполномоченным предлагалось не делать конкретных распоряжений самостоятельно и в случае необходимости обращаться в центральные комиссариаты[408].
И здесь продовольственная диктатура обнажила свою абсурдную склонность возводить контролерскую башню до небес, достраивая все новые этажи.
I Но, как ни пыталась Москва сглаживать углы своей реквизиционной продполитики, на местах она по-прежнему продолжала раскручивать свою невероятную карусель. Практически не известно ни одной губернии, где бы ни произошло какой-нибудь скандальной истории на основе «выкачки» продовольствия. В иных местах, как, например, в Тамбовской губернии, это была просто беспрерывная цепь конфликтов и обостренной борьбы, той борьбы, которая в конечном счете возделала российскую почву, подготовив ее ко всходу НЭПа.
Так получилось, что еще в 1919 году Тамбовская губерния подверглась наиболее бесконтрольному и разрушительному воздействию продовольственных органов. Сыграли свою роль постоянная близость фронтов; массовое передвижение воинских частей, которые сапогами и копытами трамбовали тамбовскую землю, уничтожая ее запасы; дерзкий мамонтовский рейд, спешное наверстывание упущенного продотрядами и многое другое. Во второй половине 1919 года в Москву стали поступать регулярные свидетельства о крупных злоупотреблениях тамбовских продовольственников не только от крестьян, но и от партийных и советских работников. Вот подробные впечатления сотрудницы отдела по работе в деревне Тамбовского губкома Разумовой:
«В Тамбовской губернии работают продотряды по реквизиции хлеба под названием „коммунистических“. Как-то мне пришлось столкнуться с 3-м коммунистическим продотрядом, да и со многими другими. Мне как политической работнице жутко было видеть все их проделки. Во-первых, разверстка в губернии происходит неправильно. Поскольку пришлось мне выяснить, разверстка произведена из расчета урожая 1918 года, так как в 1919 году точного учета не было. Крестьяне указывают, что был недород прежних лет и разверстка 1919 года с каждого едока 27 пудов в год — является непосильной. В среднем урожай крестьяне высчитывают, рожь — 75 пудов с десятины. Нынешний же год (1919. — С. П.) они снимали по 45 и по 50 пудов, не больше, и поэтому крестьяне выгружают семенные запасы, не оставляя 30 фунтов установленной Наркомпродом нормы для себя. Крестьяне говорят так: „Возьмите у нас все и дайте нам городской паек и все то, что дается городскому рабочему“. Но и это было бы ничего, так или иначе крестьяне идут навстречу, лишь только суметь им разъяснить и убедить в целесообразности этой меры. В крайности, я бы сказала, можно и приказать, но не делать так, как делают до сих пор наши продотряды. Они выгребают дочиста, без разговора, применяя даже насилие, притом применяя и массу незаконных арестов, не исключая красноармейских семей и вдов с детьми… Упродком всех волостных и сельских ходоков арестовывал. Крестьяне говорят просто: укажите нам норму 15 или 10 фунтов, так как 30 фунтов у них уже не остается, а отряды не считаются, выгружают подворно, проделывают обыски и попутно берут что попадет под руку, как-то: сукно, сапоги, мясо, не оставляя иногда для крестьянина ни фунта. Обыкновенно из реквизированного ничего не доходит до города, поедают все продотряды на местах. Продотряды катаются как сыр в масле, а если попадется спекулянт, то все устраивается так, что и „волки сыты и овцы целы“… В элеваторах Тамбовского уезда хлеба лежит порядочное количество, который частью сложен сырой и поэтому преет в складах. Крестьяне задают вопрос: почему хлеб не берут и не увозят, а у нас отбирают последнее?»[409].
Губком партии был прекрасно осведомлен о подобном положении дел. Просматривая протоколы 1920 года, мы постоянно застаем его за обсуждением продовольственной работы. Но до тех пор, пока тамбовским «воеводой» — уполномоченным ЦК, председателем губисполкома и губкомпарта был В. А. Антонов-Овсеенко, партийные и советские организации строго карались за проявление «мелкобуржуазной дряблости». В феврале 1920 года, когда ему пришлось отлучиться в Москву на сессию ВЦИК, между губернским комитетом партии и продовольственным комитетом резко обострились отношения. Причиной стало требование губкома оставлять крестьянам потребительскую норму продовольствия[410]. Это требование немедленно получило поддержку и распространение в уездных парторганизациях. Положение усугубилось еще и тем, что губернский продовольственный комиссар Я. Г. Гольдин, по свидетельству самого Антонова-Овсеенко, «допустил ряд бестактностей по отношению к губкомпарту и вообще обнаружил недостаточную партийную выдержку», пытался непосредственно приказывать уездным комитетам партии, делал резкие заявления губкомпарту и проявлял «чрезмерную иногда снисходительность к своим агентам»[411].
Думается, небезынтересно заглянуть за сухие строчки официального отчета и представить, что именно может скрываться под скупым определением «чрезмерной снисходительности». Характернейший эпизод приводится в докладе Тамбовской рабоче-крестьянской инспекции:
«О поведении продотрядов при работе на местах зафиксирован случай: в селе Хомутец той же волости Лебедянского уезда, где Лебедянский продотряд совместно с липецким, симулировав, как установил Козловский ревком, восстание, вызвал из Козлова подмогу. И, воображая, что пришедшие войска потакнут их разнузданным инстинктам, в их присутствии стал притеснять граждан, бить скотину и птицу и угрожать смертью отдельным лицам. До прихода же войск липецкий продотряд перепился, ворвался во время богослужения в церковь и убил нескольких граждан»[412].
Не менее характерно, что рапорт командира воинского подразделения из Козлова об этом возмутительном случае комиссар Гольдин положил под сукно. Наоборот, он регулярно взбадривал своих подчиненных распоряжениями такого рода:
«Вторично подтверждаю необходимость выполнения разверстки во что бы то ни стало, всеми мерами, не считаясь ни с какими нормами и не останавливаясь ни перед какими репрессиями, вплоть до ареста и конфискации всего имущества, хлеба и скота до капли»[413].
Во время февральского столкновения с партийными органами Гольдин направил Цюрупе и в ЦК РКП (б) телеграмму с жалобой на парткомы. В то время подобные конфликты в Москве разрешались однозначно. В спорах между продовольственным ведомством и партийными организациями Центральный Комитет партии становился более «центральным», нежели «партийным». Крестинский предписал губкому всемерно поддерживать продовольственников.
Антонов-Овсеенко, возвратившись с сессии, прошелся по партийным органам волной репрессий, снимал с должностей и предавал суду. Чувствуя мощную поддержку, продовольственники продолжали творить безобразия. В апреле ЦК уже вынужден был направить в Тамбов письмо следующего содержания:
«В Центральный Комитет поступило еще заявление, указывающее на то, что при сборе хлеба у крестьян по Тамбовской губ. допускается целый ряд неправильностей. На этот раз речь идет об Усманском уезде, где, по заявлению красноармейца-коммуниста из села Пушкино, у крестьян отобрали весь хлеб, не считаясь ни с какой нормой, не оставляя даже на семена для посева ярового. Собранный у крестьян хлеб гниет на близлежащих станциях, и крестьяне волнуются. Эти волнения усиливаются тем, что при сборе хлеба реквизиционные отряды применяют недопустимые репрессии: порют крестьян, запирают их в холодные амбары — кроме того, из собранного у крестьян хлеба начальники отряда заставляют тех же крестьян гнать для себя самогон». Далее предписывалось расследовать и принять экстренные меры, «дабы по губернии не вспыхнули опять восстания крестьян, с такой силой распространившиеся в прошлом году»[414].
