Анатолий Уткин - Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Анатолий Уткин

Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Введение

Вся первая половина XX века была для России фактическим военным противостоянием с Центральной или (и) Западной Европой. Тяжелое время, горькая судьба разделившегося народа. Внешний раздор породил раздор внутренний. Почти треть населения России начала XX в. погибла, потеряла места своего проживания, оказалась в состоянии Гражданской войны.

Три события характеризуют главные попытки любой ценой остановить побоище, отодвинуть самого страшного всадника Армагеддона — войну. Первая — Брестский мир, посредством которого Россия, уже потерявшая почти два миллиона своих граждан, постаралась остановить реку невиданного кровопролития в войне, смысла которой не понимали девяносто процентов российского населения. Вторая, более масштабная попытка остановить кровавую гражданскую войну в Европе пришлась на ноябрь 1918-го — июнь 1919 г. Одна часть победителей хотела жесткими мерами сковать рост Германии; вторая часть постаралась купить ее благожелательность крупными уступками. Именно из последнего вызрела так называемая политика умиротворения, политика Мюнхена, исходившая из того, что есть цена, уплатив которую Запад нейтрализует германскую непримиримость и порыв Берлина возглавить Западную Евразию.

Эта книга рассказывает о редком по своей пронзительности унижении России, отчетливо для нее и для всех проявившемся в дни Бреста, Версаля и Мюнхена, где с нею поступали как с исторической жертвой. Она посвящена этим трем важнейшим эпизодам дипломатической и политической истории прошедшего века, нашей обильно политой кровью истории. Три этих эпизода пролагают весьма широкую дорогу между Первой и Второй мировыми войнами, в которых наша страна сыграла ключевую роль. Не зная о них, невозможно представить себе три роковых поворота нашей истории. После Бреста немцы стали сознательно подрывать этническое единство Большой России. После Версаля Запад продолжил усилия по расколу великой восточноевропейской страны и ее изоляции. После Мюнхена Запад попытался помириться с Центральной Европой за счет Европы Восточной, помириться с Германией за счет стран-лимитрофов и России.

Великий и горький опыт Бреста, Версаля и Мюнхена убедительно говорит о том, что дело национальной безопасности не может быть передоверено, поручено кому-либо. В вопросе о национальном выживании страны идут на все, жертвы теряют квантитативную убедительность, вперед выходит национальный инстинкт самовыживания.

В эпоху колоссального мирового неравенства, выделения стран, готовых диктовать свою волю и не исключающих для себя упреждающих ударов, разгула терроризма, разъединения прежней великой страны опыт Бреста, Версаля и Мюнхена просто кричит о преступности самоуспокоения. Если нам суждено пройти через испытания, схожие с пережитыми в XX в., то история трех миротворческих событий лишь увеличивает свою актуальность.

Попытаться договориться… Разве обстоятельства периодически не диктуют этого курса? Тем более что здесь колоссальная по объему вековая традиция. Стремление найти компромисс свойственно всем народам. Обращаясь к началу прошлого века, нужно сказать, что еще в ходе войны страны Антанты, желая добиться перелома, осуществляли тайные дипломатические контакты с противником. Англичане вели переговоры о сепаратном мире с Австрией и с Турцией. С согласия Ллойд Джорджа генерал Сметс 18 декабря 1917 г. встретился в предместье Женевы с бывшим австрийским послом в Лондоне графом Менсдорфом, предлагая в обмен на сепаратный мир сохранение Австро-Венгерской империи. Секретарь Ллойд Джорджа Филипп Керр встретился в Берне с турецким дипломатом доктором Гумбертом Пароли, прощупывая возможности турецкого сепаратизма. Но германское влияние на обе державы было столь велико, что ни Австро-Венгрия, ни Оттоманская империя не осмелились сделать решающий шаг. Британский дипломат сэр Хорэс Рамболд, беседовавший со Сметсом и Керром в Швейцарии, отметил этот страх и одновременные надежды поделить Европу и весь мир: «Переговоры с турками находятся под воздействием конференции в Брест-Литовске, которая преисполнила турок экстравагантными надеждами на будущее их империи. Они надеются сохранить не только Месопотамию, Палестину и прочее с помощью немцев, но ожидают получения части Кавказа и союза с такими государствами, как Грузия. Они верят в возможность туранизма в Центральной Азии»[1].

К жестким мерам страны прибегают, не достигнув компромисса. Не преуспев в тайных переговорах, премьер Ллойд Джордж гордо заявил 14 декабря 1917 г., что «не существует промежуточной дистанции между победой и поражением». И Франция объявила, что отказывается от дипломатии как от инструмента достижения мира. Не пройдет и года, как обе эти страны будут целиком и полностью связаны этим самым инструментом.

Русская революция изменила ход русской истории. Некоторые западные политики вначале восприняли революцию в России как своего рода бунт против «большого бизнеса» с целью обеспечения большей личной свободы. Врач президента Вильсона, Грейсон, сообщает любопытные детали отношения американского главы к большевикам. «Конечно, — сказал он, — их кампания убийств, конфискаций и полной деградации законных систем заслуживает абсолютного осуждения. Однако некоторые из их доктрин были созданы из-за давления их капиталистов, которые полностью игнорировали права рабочих повсюду, и он (президент) предупредил всех своих коллег, что если большевики отдадут дань политике закона и порядка, то они вскоре сумеют овладеть всей Европой и сокрушат все существующие правительства».

Определенная доброжелательность исчезла с выходом России из Антанты. Гнев быстро перешел в ненависть. Россия оказалась изолированной. Четырнадцать держав посягнули на ее землю, пытаясь обратить вспять поток русской истории. Трудные настали времена. Почти весь XX в. Россия шла одна на краю унижения и изоляции. И нашла в себе силы вырваться к цивилизованному развитию — победила во Второй мировой войне, перечеркнувшей Брест, Версаль и Мюнхен. Страна преуспела в науке, обзавелась индустрией, вырвалась в космос. И современные сложности она преодолеет, ведь не изменился же ее генетический код.

Глава первая

БРЕСТСКИЙ МИР

25 ноября 1917 г. союзные военные представители в Ставке выразили официальный протест главнокомандующему Духонину: нарушение союзнических обязательств может иметь самые серьезные последствия. Над Восточным фронтом воцарилась тишина. 1 декабря большевики овладели Ставкой Верховного главнокомандования в Могилеве. Последний из главнокомандующих — генерал Духонин — был убит революционными матросами. Блестящая имперская столица стала превращаться в эту зиму в покинутый город, темный, очень холодный, утопающий в снегу. (Ради исторической истины скажем, что, несмотря на все прикрасы, он уже никогда не будет прежней Северной Пальмирой, никогда уже более не богатый и не холеный.) Бандитизм развился в городе, ожесточение стало всеобщим. Ночью слышалась стрельба. Как только заболевшего министра Шингарева перевели из Петропавловской крепости в Мариинскую больницу, он был застрелен революционными матросами. Военный министр Дыбенко не выразил особых чувств — для него это был заурядный акт «политического террора». У Ленина была большая пачка телеграмм от моряков Балтийского флота, оправдывавших политический террор. Редкие лампочки отчаянно мигали. Новые наркомы находили тепло лишь у печек-буржуек Смольного и опасались интервенции. По оценке британского посла Бьюкенена, «скрытая угроза была истолкована в том смысле, что мы намерены предложить Японии напасть на Россию. Это был неудачный шаг, причинивший нам немало вреда. Троцкий по этому поводу выпустил страстное обращение к солдатам, крестьянам и рабочим, направленное против нашего вмешательства в русские дела. Он говорил им, что наше империалистическое правительство пытается загнать их кнутом обратно в окопы и превратить в пушечное мясо»[2]. Троцкий напомнил, что его правительство желает не сепаратного, а всеобщего мира. Если России придется заключить сепаратный мир, то вина падет на союзные правительства.

26 ноября новый главнокомандующий русской армии обратился к германской стороне с запросом, согласно ли германское Верховное командование на перемирие. Немцам не просто было приспособиться к новой реальности на их Восточном фронте. Характер и степень стабильности нового русского правительства были для правящего Германией класса тайной за семью печатями. Генерал Людендорф вызвал командующего Восточным фронтом генерала Гофмана и спросил, можно ли иметь дело с этими людьми. «Я, — пишет в мемуарах Гофман, — ответил утвердительно, так как Людендорфу необходимы были войска и перемирие высвободило бы наши части с Восточного фронта. Я много думал, не лучше ли было бы германскому правительству и Верховному главнокомандованию отклонить переговоры с большевистской властью. Дав большевикам возможность прекратить войну и этим удовлетворить охватившую весь русский народ жажду мира, мы помогли им удержать власть»[3].