Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
А обед уже на столе стоит, да и с водочкой. Вот наелись они и опять кричат:
- Ум-разум, убирай посуду!
Запели песню и куда-то ушли.
Вылез стрелец-молодец из шкапа и тоже кричит:
- Ум-разум, приготовь мне обед!
А обед готов, да и с водочкой. Пригласил стрелец-молодец:
- Давай, Ум-разум, вместе со мной обедать.
Вот сели они вместе и разговаривают. Ум-разум и жалуется:
- Я тыщу лет у этих стариков работаю, а ни разу они меня не накормили. А ты вот с первого раз обо мне позаботился.
- Ну так брось на них работать, пойдем, Ум-разум, со мной.
И с радостью Ум-разум согласился. Вышли они на землю, взяли с собой лягушку и пошли обратно. Вот Ум-разум и говорит:
- Ты, стрелец-молодец, добрый хозяин, я тебе худа не хочу. Не останавливайся ты у тещи в гостях. Они тебе измену сделают, они все волшебницы. Оставь ты им лягушку, а сами пойдем дальше.
Так и сделал стрелец-молодец. Теща и свояченицы слезно просили остаться, а стрелец-молодец не послушался их. Оставил им лягушку, а сам в путь. Вот и говорит Ум-разум:
- Пойдем-ка немножко быстрее, что-то тихо идем.
- Пойдем, - согласился стрелец-молодец.
Схватил его Ум-разум, поднял над землей, и полетели они по воздуху быстрее стрелы.
Кричит на лету стрелец-молодец:
- Уронил я свою шапку!
А ему Ум-разум ответ дает:
- Твоя шапка осталась за три тысячи верст.
Прилетели они к царским землям, а там послал царь навстречу сорок тысяч солдат, чтобы убили стрельца молодца. А сам царь сидит на балконе на двенадцатом этаже и смотрит в подзорную трубу.
Вот Ум-разум и просит стрельца-молодца:
- Дозволь мне воевать с царским войском.
Приказал стрелец-молодец:
- Воюй, Ум-разум, не оставляй ни одного на семя.
И сразу вся сила царская легла, как трава, - это Ум-разум косил войско саблей-самосеком. А напоследок и у царя отсек голову.
Прилетела из сада пташка, обернулась женой, обняла стрельца-молодца и много раз поцеловала. А весь народ окружил стрельца-молодца, и назначили его царем. И царь с царицей дружно жили много лет. А Ум-разум и сейчас народу служит".
Понравилась всем сказка. Ия Николаевна и говорит:
- Теперь, Романовна, тебе работы еще прибавится: каждый вечер сказки сказывать заставим.
4
Ровно в полночь ветер стих. И вот отовсюду полезли к нам в палатку комары. Столбами да тучами поднимались они над тундрой, и в палатке их как туман наплыл. С той поры не было нам от них покоя.
- Теперь, - говорю, - прощайтесь, ребятушки, со спокойными ночами да с добрым сном.
- А скоро они пропадут? - спрашивает Саша.
- Что ты, Сашенька, - говорю, - они тебя ладом еще ни разу не укусили, а ты уже пропасти ждешь. До снега комары продержатся. Комарики еще полбеды, хуже будет - обжористая мошка.
А Саша и сейчас терпеть не может. За одну ночь расчесал себе кожу за ушами, и на лбу, и на шее. Всю ночь он не снимал накомарника, а утром смотрит в зеркальце и видит, что весь распух он, а кровь колобками насохла. Чуть не плачет Саша.
По привычке терпели комаров Петря, Михайло, я и Леонтьев. Разрисуют они нас, как горностаи снег, а мы и во внимание не берем.
Что всего удивительнее - комары даже и не глядели на Зубатого, не только не садились.
- Ты чем отводишь комаров? - спрашиваю. - Заговор какой знаешь?
- Своих комары не едят, - отвечает Зубатый.
Часто он темнел лицом и над чем-то задумывался. Едет на своих нартах и словно не видит, где едет.
"Доброе ли он замыслил?" - думалось мне. И чем больше я к нему присматривалась, тем неспокойнее было у меня на сердце...
На одной стоянке Петря выбрал наверху большого холма место для чума и палатки. Этот холм будто огорожен маленькими сопками. А между сопок озеро, как из ворот выглядывает: круглое, синее, вода светлая. Брось на середину кольцо золотое - увидишь. А вокруг озера зеленой опушкой берега замкнулись. Когда мы подъезжали, с озера стадо уток черной тучей поднялось.
- Ну, - говорю, - как бы утки на своих крыльях всю воду не унесли.
Отдохнули, чаю попили, начали судить, куда дальше ехать. Петря говорит:
- Сейчас ямдать нужно.
А Зубатый спорит:
- Не нужно ямдать.
- Как не нужно! - горячится Петря. - Стоять не нужно: комар в силу войдет - всех оленей задавит.
Зубатый на своем стоит:
- Стоять надо. - А потом по-ненецки: - Будешь торопиться - на полпути олени пропадут. И мы пропадем, пешком не выйти. Два дня стоять надо. Три дня стоять надо. И лодку надо осмолить.
Хотел было Петря на своем вывести, да не знает, куда путь держать.
Все равно пути не знаем. Без карты куда поедешь?.. Волей-неволей стоять надо.
Стоим.
Ночью подул свежий ветерок, окреп - и комаров будто не бывало. Первый раз мы вышли из палатки без накомарников. Легли отдыхать прямо на траве и не боялись, что комары нас заживо съедят. Раскинулись на траву на зеленую, на цветы душистые. Солнцем обогревает, а ветерком охолаживает.
Краше этих трех дней мы за весь путь не знали.
В хороший день все тяжести и невзгоды забываются.
В тот же день мы приводили в порядок лодку. В Воркуте мастера не успели ее ни проконопатить, ни просмолить, ни уключины приделать. Вот мы насобирали да наломали дров, разожгли костер и начали распаривать да разваривать вар; пришлось его нам вместо смолы с собой взять. Той порой мужики проконопатили лодку и залили швы варом. А потом разожгли докрасна железный прут и красным концом проводили по залитой конопатке. Вар расплавился, залил все щелочки и ровным слоем покрыл весь шов.
Просушили мы лодку и на другой день стали пробовать. Спустили лодку на озеро, видим - не течет.
- Надо узнать, сколько она поднимет, - говорит Леонтьев.
Залезло нас в лодку пятеро - борта высоко над водой. Еще трое забралось, да и Митрю Татьяна с собой затащила - все еще запас есть.
- Тридцать пудов верных подымет, - высчитали мы.
Еще раз просушили лодку и осторожно, чтобы вар не обить, погрузили ее на нарты и дополна налили водой, чтобы солнцем борта не разодрало.
За три дня стоянки у озера сдружилась я с семьей Валеев. В чуме у них, чтоб комары не донимали, всегда дымок стоял: все время мокадан был прикрыт куском оленьей шкуры. Я выбирала время, когда Иван дежурил в стаде, заходила в чум и здоровалась по-ненецки:
- Ань торово!
Татьяна торопилась меня усадить, сама возвращалась к швейной машинке. А Михайло любил загадки. Вот я ему и загадываю:
- Два волка бежат, сами на небо глядят, про людей говорят?
- Нарты, - сразу отгадывает Михайло. И тут же мне загадывает: - Две собачки все время лают в небо?
- Тоже нарты, - говорю.
Вот мы с ним и бьемся: кто первый отгадать не сумеет?
- Черная гагара по лесу летает, золотые орехи она загребает?
Михайло никак отгадки не придумает. Он, может, никогда и не видел, как кочергой в печке шуруют.
- Дай-ко мне загадать, - просит Татьяна. - Впереди кость, сзади железо, посреди дерево?
- Хорей.
У хорея на толстом конце - копье железное для упора, для пробы льда и для защиты от зверя, а на тонком конце - костяная пуговка, чтобы хореем оленей не вредить.
А Татьяна в задор вошла:
- Три шамана одного больного не могут вылечить?
Вот этой загадки я не разгадала. Легко ли додуматься, что три дыры в чуме от дыма его спасти не могут!
А Татьяна довольна.
5
Здесь, посреди Большеземельской тундры, на берегу неведомого озера, начали мы с Леонтьевым работать над книгой "Война народная".
Ходит моя дума по землям нашим разоренным. Видит мученья людей советских, моря слез материнских, слышит плач ребятишек. Все, что она видит, и все, что она слышит, - все ей гнева придает. И летит она в поле ратное, и встает там рядом с моими сынами, плечо о плечо, и наливается верой:
"Наше дело правое. Враг будет разбит!"
Для каждой думы надо найти свои слова. В простой речи нашей печорской, в песнях да в плачах, былинах да сказках слова живут, как в больших морях рыба плавает. Забираю я из тех морей слова, как широким неводом, а потом говорю их, будто рыбу на берег выкладываю.
Вот и разбираем мы слова, как рыбаки рыбу: крупную от мелкой, ценную от нестоящей откладываем.
- Когда выбираешь слова ясные, прямые да верные, то донесут они твою думу до каждой головы. И на трепет твой сердечный каждое отзывчивое сердце откликнется таким же трепетом.
Тундру-матушку я объехала, рек широких много перешла, а все складывала свой рассказ про войну народную и про сынов моих погибших. Не раз обливала я слезами изголовье, не раз повторяла свои причитанья. Вспомню извещение о геройской их смерти - и в жар меня кидает, и холодно мне. А от работы своей не отступаюсь: хотелось мне такую книгу людям дать, чтобы мне она стала оружьем верным против Гитлера, сынам моим погибшим памятником вечным.
Сказываю я про то, как мы перед войной жили, с той поры, как отказались от господ да бояр. Увидели люди, что каждому талант-счастье отпущено. Но вот накатилась туча черная, закружились коршуны над нашими головами. Вот и рассказывала я: как налетели на нас злые коршуны с закатной стороны, как они землю-матушку нашу стали рвать да клевать. Встретила наша Красная Армия непрошеных гостей свинцовыми гостинцами.
