Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
Тесное взаимодействие правительства и Петроградского совета определял и еще один важный фактор: оба находились в состоянии постоянного психологического напряжения из-за угрозы контрреволюции. Дом Романовых пал слишком легко, и страх реставрации не покидал никого из тех, кто принимал участие в перевороте. Первые дни после устранения Николая II были заполнены ожиданием неминуемого реванша. Многие на фоне начавшейся эйфории задавались вопросом: а не собираются ли вокруг сверженного трона оставшиеся ему верными войска[883]? И слухов об этом ходило более чем достаточно. Как заметил П.Н. Милюков,
«мы, подобно древним римлянам, сидели, уверяя себя, что заседание продолжается»[884].
О том же пишет и С.В. Завадский: думский комитет оглядывался не только налево, но и направо; тогда:
«оставалось под большим вопросом, будет ли и как скоро сметен старый строй за пределами Петрограда, где победа восставших далась так нелепо легко, что естественно казалось непрочною»[885].
Отсюда такая болезненная реакция на любые действия, в которых фигурировали члены императорской фамилии. Новой власти тени заговора мерещились повсюду. В середине марта поступили сведения о том, что на Кавказе, у бывшего великого князя Бориса Владимировича собрались офицеры. Военный и морской министр А.И. Гучков не замедлил провести ряд задержаний; под домашним арестом оказалась даже бывшая великая княгиня Мария Павловна, у которой изъяли переписку. Репрессивные меры не миновали и окружение Бориса Владимировича[886]. Началось бурное расследование, коим заинтересовался министр юстиции А.Ф. Керенский; для доклада обо всех обстоятельствах дела была сформирована особая комиссия[887]. Под негласным наблюдением находились все члены императорской семьи; обыски у них проводились с завидной регулярностью. Особо пристальное внимание привлекал бывший Верховный главнокомандующий российской армией Николай Николаевич, проживавший в Ялте. Во время проводившихся у него следственных мероприятий весь город оцеплялся; ходили слухи о готовившемся заговоре[888]. В атмосфере ожидания монархического реванша даже ограбление сената в Петрограде, имевшее явно уголовный характер, было воспринято в особом свете. Из здания похитили подлинники некоторых указов Петра Великого и рескриптов Екатерины II. Однако власти пребывали в уверенности, что истинной целью грабителей являлись вовсе не эти бумаги, а лишь случайно не найденные документы об отречении Николая II, которые кто-то якобы намеревался использовать в монархических играх[889]. Такие настроения захватили даже представителей революционной демократии. К примеру, Московский совет рабочих и солдатских депутатов набирал агентов из числа учащейся молодежи для выяснения из уличных разговоров, где в городе окопалась контрреволюция. Эту деятельность в совете аккуратно называли «содействием установлению нового порядка»[890]. Неудивительно, что на Всероссийском совещании советов в конце марта 1917 года Ю.М. Стеклов предупреждал:
«Совершенно очевидно, что контрреволюционные силы начали скопляться вокруг пока еще скрытого, но какого-то центра, готовят обход революционной демократии и организуют все свои силы»[891].
И по свидетельству очевидцев, в течение марта в Таврическом дворце несколько раз поднималась паника по поводу предполагаемых выпадов монархистов[892].
Желанием нейтрализовать монархическую угрозу были продиктованы и два наиболее громких решения, обнародованных во время переворота. По инициативе главы Временного правительства и одновременно министра внутренних дел князя Г.Е. Львова от своих должностей отстранялись все губернаторы России. Их лояльность вызывала у демократических лидеров большие сомнения; демонтаж региональной власти считался необходимым условием для утверждения нового порядка на местах. Обязанности губернаторов передавались губернским земским начальникам, наделявшимся соответствующими полномочиями. Напомним, что сам князь Львов долгое время являлся главой Земского союза, и то, что передача губернаторской власти в земства была осуществлена именно им, выглядело вполне логичным: он всегда благоволил земцам. Вместе с тем назвать данное решение удачным никак нельзя. Современники весьма нелестно отзывались о земских кадрах, которые «были за редкими исключениями весьма плохи»[893]. Помещичьи дети готовились главным образом не к общественной деятельности, а к государственной службе: именно там стремилась делать карьеру дворянская молодежь. Те же, кто не смогли закрепиться в структурах государственного аппарата, рано или поздно оказывались в земствах[894]. Добавим, что Временный комитет думы признал, к сожалению, невозможным назначение губернскими комиссарами (так теперь именовались и.о. губернаторов) членов думы, а ведь среди них были деятели более высокого уровня, чем местные кадры. Как отметил депутат думы А.А. Бубликов, в результате всех этих пертурбаций чиновники первого сорта были заменены чиновниками второго сорта[895].
Другим скоропалительным решением новых революционных властей, имевшим еще более серьезные последствия, стал знаменитый приказ №1, адресованный Петросоветом полкам столичного гарнизона. В нем предписывалось незамедлительно создать во всех воинских частях солдатские комитеты на выборной основе; утверждалась подчиненность столичного гарнизона непосредственно Совету. Подчеркнем, что этот документ родился в кругах революционной демократии. Его главным следствием было то, что офицеры перестали быть единственными начальниками солдат и фактически лишались рычагов управления своими подчиненными; в подобных условиях военная поддержка ожидавшимся монархическим инициативам со стороны офицерства становилась попросту невозможной. Следует согласиться с мнением известного кадета В.А. Маклакова:
«Ни на что не было обращено такого подозрительного внимания со стороны революционной демократии и ни над чем не было сделано таких рискованных экспериментов, как над армией»[896].
Один из руководителей совета – М.И. Скобелев прямо назвал приказ № 1 «стратегическим ходом во время самого горячего боя»: благодаря этому приказу, парализовавшему реваншистские устремления офицерства, Гучков и Милюков смогли получить власть[897]. Нужно также учитывать, что публика, сгруппировавшаяся в советах, страховалась этим ходом и от попыток сохранить монархию со стороны своих союзников по перевороту – лидеров кадетов и октябристов, за что те ратовали в первые дни после ее свержения[898]. Хотя в годы советской власти член Петроградского совета социал-демократ Н.Д. Соколов – один из авторов приказа – оценивал его направленность совершенно иначе. По его мнению, с появлением приказа №1 революционная демократия осознала себя реальной силой, опирающейся на солдатские массы. Ознакомившись с ним, думцы перестали относиться к членам совета как к примазавшимся попутчикам, мешающим настоящей созидательной работе[899]. И действительно, данный приказ не мог вызвать у членов сформированного кабинета одобрения. Министр А.И. Гучков в ходе посещения Морского ведомства сорвал висящий на стене текст и, бросив его на пол, заявил, что приказы могут отдаваться только министром, а не какими-то самочинными организациями. Правда, как раз перед этим он утвердил в должности командующего Балтийским флотом «красного адмирала» Максимова, только что выбранного экипажами[900].
В советской историографии всей деятельности Совета рабочих и солдатских депутатов неизменно приписывалось огромное значение. Утверждалось даже, что Временное правительство изначально попало от него в полную зависимость, превратившись в некий исполкомовский придаток. Однако это утверждение неверно, особенно для первых двух месяцев существования Петроградского совета. Он действительно, как было показано выше, эффективно руководил настроениями низов, а вот способных к административной деятельности там оказалось немного; желание «порулить» не подкреплялось соответствующими навыками. К моменту формирования совета в Таврическом дворце собралось около двухсот пятидесяти человек, причем «в зал непрерывно вливались все новые группы людей, бог весть с какими мандатами, полномочиями и целями»[901]. К середине марта численность желающих заседать достигла трех тысяч человек, из которых около двух тысяч составляли солдатские депутаты, а потому созыв общих собраний происходил уже с большими трудностями[902]. Поначалу на этих заседаниях пытался солировать известный глава совета 1905 года Хрусталев-Носарь. Постоянно апеллируя к прошлому опыту, он комментировал происходящие события и демонстрировал готовность возглавить новый революционный орган[903]. Однако общая ситуация, напоминавшая постоянно действующий митинг, исключала возможность сколько-нибудь серьезной работы. Неудивительно, что даже сами представители социалистических партий плохо представляли себе, что за люди мелькают в исполкоме[904]. К тому же многие не считали нужным называть свои имена и, даже выступая с трибуны, часто использовали псевдонимы[905]. Буржуазная пресса задавалась вопросом: что это за «влиятельный аноним», если и не обладающий прерогативами второго правительства, то все же с репутацией органа, с которым правительство считается? Граждане России, сообщала одна из газет, хорошо информированные о новых министрах, остаются в неведении относительно лиц, непрерывно заседающих в стенах Таврического дворца[906].
