Александр Пыжиков - Питер - Москва. Схватка за Россию
«окутала своего доброго и мягкого супруга атмосферой московской коммерческой буржуазии, со всеми ее характерными черточками»[842].
Как бы то ни было, наличие у Михаила Александровича такой супруги делало его регентство более чем желательным для тех, кто вынашивал стратегию превращения империи в парламентскую монархию.
Однако планы либеральной оппозиции сразу встретили затруднения. Идея устранения государя императора будоражила не только правящие элиты; сильным волнением было охвачено все население Петрограда. Приезжающих в город поражало огромное количество красных бантов, украшавших солдат, студентов, извозчиков и прочих[843]. Пока в верхах лидеры оппозиционеров пытались сохранить контроль над ситуацией и довести дело до нужного им результата, в низах события стали развиваться непредсказуемым образом. Как утверждали очевидцы, буржуазные круги создали атмосферу, вызвавшую взрыв, но при этом сами оказались совершенно к нему не подготовленными[844]. Суть происходившего хорошо подмечена А.Н. Бенуа:
«С одной стороны, жадность до власти, с другой – какая-то заячья паника... только бы не случилась та "русская революция до конца", о которой они под крылышком монархии столько лет мечтали, будучи в глубине души уверены, что этот "праздник" не наступит!»[845].
Но вопреки этим надеждам напряженность в столице нарастала буквально по часам. Рабочие и солдатские массы, захваченные происходящими переменами, погружались в эйфорию анархии. Тревогу вызывала радикально настроенная публика: победу над царизмом она жаждала укрепить, не только изгнав с улиц городовых и вообще всех полицейских, но и развязав резню всех, кто презумптивно настроен против переворота. Под таковыми подразумевались заводчики, помещики, крупные домовладельцы, чиновники и прочие. По слухам, готовилось нечто подобное французской Варфоломеевской ночи[846]. Социалисту Н.Н. Суханову атмосфера Петрограда тех февральско-мартовских дней (неработающие заводы, остановившийся транспорт и т.д.) напомнила преддверие московского декабря 1905 года.
«Грандиозность событий превзошла чьи бы то ни было ожидания», – со знанием дела заключил он[847].
Никакой сценарий, предполагавший сохранение в России монархии, уже не мог соответствовать стремительному развитию событий. Когда Гучков, возвратившись из Пскова с актом отречения Николая II, объявил на митинге о вступлении на престол Михаила Александровича, это вызвало взрыв негодования и его самого чуть не арестовали[848]. Заметим, что представители царской фамилии проявили большее понимание момента. Появление у Таврического дворца среди красных флагов великого князя Кирилла Владимировича, до войны проявлявшего особый интерес к теме престолонаследия, было истолковано как отказ дома Романовых от борьбы за свои прерогативы и признание факта революции[849]. Великий князь Михаил Александрович, в чью пользу отрекся от трона Николай II, также не замедлил выйти из игры, становившейся явно опасной для представителей царской семьи. 3 марта 1917 года на квартире князя Путятина на Миллионной улице недалеко от Зимнего дворца состоялась его встреча с рядом думских лидеров, после которой монархический строй стал достоянием российской истории. Забавная деталь: участники этого совещания, составившие и принявшие текст отречения Михаила, были так взволнованы происходящим в тот вечер, что даже утеряли этот судьбоносный документ. Как выяснилось на следующее утро, его случайно унес в кармане пальто Д.М. Щепкин – помощник главы Земского союза князя Г.Е. Львова, предполагаемого премьера нового правительства[850].
Крушение монархии наконец-то открыло путь к формированию правительства непосредственно из членов Государственной думы, а точнее – Прогрессивного блока, который более других сил был задействован в дворцовом перевороте. В новый кабинет вошли исключительно лидеры оппозиции; московская пресса не скрывала своего бурного восторга по этому поводу. Газета «Утро России» писала, что Первопрестольная имеет право гордиться новыми министрами: князем Г.Е. Львовым, А.И. Гучковым, А.А. Мануйловым, В.Н. Львовым, А.И. Коноваловым. Все они – выразители московской идеи по созиданию свободной и достойной России. И далее печатный рупор купечества с энтузиазмом вопрошал: разве не в Москве состоялось рождение и собирание народного духа и народной энергии?[851] Подчеркнем: Временное правительство, взявшее на себя властные полномочия до избрания и проведения Учредительного собрания, оказалось более левым, чем последняя Дума. И тем не менее на фоне бурлящей народной стихии оно выглядело довольно блекло. Архитектор парламентского курса 1914-1915 годов А.В. Кривошеин, узнав о новом качестве своих бывших соратников по либеральному фронту, заметил, что для выхода из сложившейся ситуации этого уже недостаточно. Месяца два назад положение было бы спасено, а теперь, пророчески заявил Кривошеин:
«вы погубите не только ваше детище – революцию, но и наше отчество Россию»[852].
То, что обретение власти лидерами либерального движения не приведет к стабилизации обстановки, понимал не только A.В. Кривошеин. Это понимало и само Временное правительство демократической России; выход виделся в тесном взаимодействии с революционными силами, учредившими Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. В условиях общей нестабильности либеральные деятели были кровно заинтересованы в такой политической опоре, тем более что руководство совета составили хорошо известные оппозиционеры-социалисты из той же Государственной думы (Н.С. Чхеидзе, М.И. Скобелев, А.Ф. Керенский), а также из рабочей группы при ЦВПК (К.А. Гвоздев, B.О. Богданов). Конечно, министры пошли на такой союз по необходимости, поскольку после устранения монархии государственные связи значительно ослабли. Но, безусловно, это не было результатом давления со стороны совета, как это неизменно изображалось советской историографией. Напомним: сотрудничество с революционными элементами являлось характерной чертой московского политического проекта. Начиная с 1905 года купеческая буржуазия стояла за теми, кто делал ставку на силовое выяснение отношений с царизмом. Под аккомпанемент митинговых речей и выстрелов либерально-профессорские претензии на ограничение самодержавия и правящей бюрократии звучали гораздо убедительнее.
Не изменилась ситуация и ко времени подготовки дворцового переворота в преддверии 1917 года. Об этом откровенно говорилось с трибуны заседания Центрального военно-промышленного комитета. Это торжественное мероприятие, посвященное чествованию лидеров ВПК, прошло через несколько дней после формирования Временного правительства[853]. Разумеется, тон здесь задавали московские ораторы, воспевавшие беззаветное мужество ниспровергателей царского режима и с упоением повествовавшие о том, как ковалась великая победа. А также и о том, как система военно-промышленных комитетов стала платформой для соглашения между предпринимателями и рабочими. Например, В.Н. Переверзев особо остановился на роли рабочих групп в деле свержения самодержавия. По его словам, власти опасались, что в этих организациях, созданных по инициативе буржуазии, начнет набирать силу революционная стихия, которая охватит всю Россию. «Нужно отдать справедливость старому правительству, что они не ошиблись», – удовлетворенно восклицал он[854]. Заседания рабочей группы при ЦВПК превратились в массовые собрания, куда ежедневно стекалось более пятисот человек. Именно здесь планировались и готовились массовые шествия по городу[855]. Справедлива оценка Переверзева:
«Если мы возьмем и рассмотрим все те события, которые произошли, то мы должны сказать, что первый толчок тому движению, которое развилось в Петрограде, которое в конце концов смело династию Романовых, дал военно-промышленный комитет в лице его рабочей группы... датой начала движения нужно считать арест рабочей группы»[856].
Со своей стороны, глава ЦВПК А.И. Гучков, выступавший от лица победителей, открыто признавал: именно реакционность прежней власти вынудила:
«нас включить в основной пункт нашей практической программы – переворот, хотя бы и вооруженный»[857].
И теперь, после крушения монархии, вызвавшего большие народные волнения, ситуация располагала к применению апробированной схемы в новых условиях. Ключевые фигуры Временного правительства были уверены в полезности глубокого сотрудничества с радикальными революционными силами. Глава кабинета князь Г.Е. Львов всегда благосклонно относился к крайним левым элементам, оказывая им покровительство в Земском союзе[858]. Он признавался, что наиболее комфортно чувствует себя именно в демократической среде, а общением с представителями высшего света тяготится[859]. Назначенный министром торговли и промышленности А.И. Коновалов неизменно делал ставку на взаимодействие с революционными кругами и рабочими организациями; помогал устраивать выборы в совет рабочих депутатов; выступал за тесное сближение с большинством советской демократии[860]. Открытую расположенность к демократической среде демонстрировали министр путей сообщения Н.В. Некрасов и министр финансов М.И. Терещенко – также выходцы из руководства ЦВПК[861]. Что уж говорить о А.Ф. Керенском, объявившем себя не кем иным, как единственным «заложником демократии» во Временном правительстве[862]. Все эти деятели изначально были настроены на сотрудничество с Петроградским советом. Поэтому неудивительно, что М.А. Стахович – член Прогрессивного блока, занявший вскоре пост генерал-губернатора Финляндии, – убеждал своих коллег по Государственному совету в необходимости обязать все губернские земства признать сосуществование Временного правительства и советов рабочих и солдатских депутатов; кстати, это предложение Стаховича шокировало многих членов верхней палаты[863].
