Алексей Югов - Шатровы (Книга 1)
И страшный разговор этот у него вскоре произошел. Он сделал Кошанской предложение.
Она посмотрела на него и таким уничтожающим голосом сказала: "Саша, да вы это серьезно?!" - что он, ударив себя двумя кулаками в голову, ринулся вон из комнаты.
Город готовил рождественские и новогодние подарки в действующую армию.
В госпитале Шатровой посылками, зашитыми в холст с перекошенными синими буквами под перекрестом бечевок, завалена была целая кладовая.
Ольге Александровне еще прибавилось работы. Приходили помогать комитетские дамы. В цветные кисеты с табаком и со всякой потребной солдату всячиной вкладывались надушенные письма, а иногда даже и снимки от "крестных матерей" - так, в подражание французским "les marraines", стали называть себя и наши дамы.
Расходились после чашки чаю у Ольги Александровны с чувством выполненного перед Россией, перед защитниками родины долга.
Эти дни Ольга Александровна была в постоянных разъездах по городу.
На легких, с лебединым изгибом, одиночных санках с подрезами, на сером в яблоках рысаке под голубой сеткой, она то выезжала на вокзал, чтобы самой наблюдать за выгрузкой и приемом очередной партии раненых, то мчалась к воинскому начальнику или в комитет.
А тогда распорядительной частью госпиталя заправляла Кира Кошанская на правах личного секретаря Шатровой.
Ее одну в кабинете и застал Никита в субботний вечер, приехав, как всегда, со своим Еремой.
Кира приветствовала его радостно. Вскочила из-за машинки - хотела сама принести ему стакан горячего чая.
Он остановил ее.
- Никита Арсеньевич, но вы же устали с дороги. И озябли, наверно!
- Что вы, Кирочка! Для меня эти пять-шесть часов снегами, в безлюдье - просто изумительный отдых. Закутаешься в доху... Так славно думается под звон колокольчиков! А дышится как!.. Сибирь. Богатырская, бескрайняя наша Сибирь!
Они перемолвились еще немного, а затем он сказал:
- Я подожду маму здесь. Можно?
- Боже мой! Никита Арсеньевич, и вы еще спрашиваете!
- Хорошо. Но только с одним условием.
- С каким?
- Что вы не будете обращать на меня ни малейшего внимания. И станете продолжать вашу работу.
Кира рассмеялась.
- Обещаю; ни малейшего. И, как видите, продолжаю.
Она подчеркнуто быстро, не глядя, прошлась пальчиками по клавишам машинки.
Никита невольно залюбовался:
- Еще один разочек помешаю, извините.
- Да?
- Как это здорово у вас получается, какая беглость пальцев!
- Вот и пригодились годы мои, проведенные за роялем.
Никита ужаснулся ее словам:
- Кирочка, кощунствуете! А кстати: неужели вы думаете, что Бетховен, Глинка, Чайковский - они раненым вашим не нужны? Это поможет им выздоравливать... Я даже удивляюсь, почему Ольга Александровна не просит вас, хотя бы раз в неделю, играть для них сонаты Бетховена, Шопена. И ведь приготовлений это никаких не потребует. И концертантов других созывать не надо! Впрочем, простите, замолкаю: обещал не мешать!
Она, улыбнувшись, наклонила голову. Работа и впрямь была срочной, и Ольга Александровна вот-вот могла ее спросить.
Дробный стукоток печатанья. Рокот поворачиваемого валика. Мелодичные звоночки в конце строки...
Никита Арсеньевич, отдыхая в материнском кресле, перелистал приготовленные для него скорбные листы раненых, позевнул и сладостно, до хруста в пальцах, потянулся. Его разморило в тепле, после зимней дороги: этак и заснешь, пожалуй!
Он встал и, мягко ступая в белых, тонких, выше колен, фетровых валенках, подошел к огромному окну слева от Киры и стал смотреть в заснеженный сад.
Вдруг он почувствовал, что она своими нежными вздрагивающими перстами коснулась опущенной его руки. Еще мгновение - и она взяла его руку и жадно припала к ней губами. Тотчас же выпустила и, стыдясь своего порыва, скрыла лицо на скрещенных руках.
Он растерялся. Ему почудилось, что она плачет.
- Кира, что с вами?! Ну, не надо, успокойтесь!
А тогда она и в самом деле заплакала - все так же, не открывая лица.
- Кирочка! Ну, перестаньте... Могут войти...
Он ласково положил ей руку на затылок. Склонился над нею, шепотом уговаривал ее.
И, сам понимая, что нельзя этого, нельзя, но уже не в силах остановить неудержимое, уже вне его воли движение, он молча поцеловал ее в затылок.
Ни она, ни он в этот миг не видели, не могли видеть, как раскрылась бесшумно белая двухстворчатая дверь и Раиса остановилась на пороге и пошатнулась.
Мучительной душевной болью исказилось ее лицо. В этот миг оно стало белее белоснежного ее сестринского халата.
Мгновение - и так же тихо, неслышно закрыла она за собою дверь.
Раиса. Легкая. Этэрэа...
- О, нет, Володья! Прошу вас: будем еще повторьят!
И снова - в который раз! - два упрямых подбородка, упертых в скрипку, сквозь платок прижимающих ее к плечу; два смычка, ведомые согласно, созвучно, как двойники; ритмическая дрожь чутких, звукопослушных перстов, то зажимающих, то опускающих струны: Иржи Прохазка и Володя Шатров музицируют.
Сейчас, в две скрипки, снова и снова, исполняют они тоскливую, заунывную песню, одну из тех, которые учитель избрал для первых ступеней ученика.
От Володи Иржи Прохазка узнал ее слова и сейчас негромко подпевает:
И никто, ребьята,
не вспомнит солдата
ни одной слезой:
как он, защищая
честь родного крайя,
падает в бойю!..
Подпевает и Володя. Он в свою очередь тоже учитель Иржи: чех прилежно, неотступно, изо дня в день учится русскому языку, правильному произношению. И уже достиг многого: пока лишь мягкое, русское произношение л не всегда ему удается, да вот со словом Володя - нелады: Володья. Но с поистине чешским упорством Иржи совершенствуется в русском языке.
Жалостная песня о солдате еще и еще раз повторяется.
А в соседней, Сережиной, комнате покатываются со смеху Сергей и Гуреев.
Подпоручик - две звездочки на погонах - падает на диван и, хохоча, хватается за живот:
- О, будьте вы неладны... с этим солдатом своим... Ох, ох! Ты знаешь, Сергей, я из прихожей, ей-богу, видел, сквозь дверное стекло: у обоих - и у Иржика этого, и у Володеньки - слезы на глазах, когда они эту панихиду в две скрипки тянут! А чех - тот еще и подпевает. Учитель стоит ученика, ей-богу! Оба малость тае!
Он показывает пальцем на лоб.
Сергей при всем своем преклонении перед другом-наставником считает долгом своим вступиться за брата, да и за чеха тоже. Он перестает смеяться.
- Ну, зачем ты так, Саша? Этот чех, во-первых, он, если хочешь знать, даже старше тебя в офицерском чине!
Гуреев задет за живое. Привстает на диване, одергивает защитку, поправляет ремень:
- То есть как это - старше?
- Он у них там, в австрийской армии, был надпоручик.
- Ну?
- А у нас это соответствует поручику.
Гуреев оскорбленно передергивает носом. Ему хочется оскорбить Сергея, уходя, хлопнуть дверью, но он знает, что тогда он навеки лишится Шатровых и помимо всего другого лишится Сережиного кошелька, из которого он привык черпать, как из своего. Поэтому он лишь обзывает Сергея телком и с некоторой отчужденностью в голосе говорит:
- Надпоручик - эка важность, подумаешь! Я - офицер армии его величества, пусть пока только подпоручик. Производство - не за горами. А он, твой Иржи, никто! Он - военнопленный. Не он меня, а я его взял в плен. Стоит мне захотеть - одно лишь слово воинскому начальнику, и этот скрипач снова будет в лагере, за колючей проволокой.
Видя, что Сергей встревожен, добавляет:
- Конечно, я такой подлости не сделаю... Я слишком уважаю вашу семью!
- Саша, да ты не сердись!
- А я и не сержусь. Это только так: для справки!
Сергей успокоился. Ему тоже нравится чех, хотя, вполне естественно, у него и нет к нему столь восторженного отношения, какое у Володи. Иной раз, выполняя долг старшего брата - ведь ему принадлежит право даже и дневник Володи подписывать за неделю! - Сергей высиживает весь урок скрипки. Мало-помалу они поразговорились с чехом. Иржи как-то сказал страстно, убежденно:
- Австрийское иго скоро будет свергнуто. Мы - с Россией навьечно!
Зашел разговор о только что скончавшемся Франце-Иосифе, ветхом, зажившемся, вступившем на австро-венгерский престол еще при Николае I, и его волей и военной помощью.
- А что, Иржи, новый ваш император представляет из себя, этот самый Карл?
Иржи сурово поправил Сергея:
- То не есть наш император! Австрийский. Венгерский. Только не наш. Мы, чехи так говорим: это - последний Габсбург, это - государь, который посадит себя на чешские штыки. Так мы говорим. Чехи!
И, растроганный их братским участием, Иржи продекламировал по-русски:
Красный петух зашумит крыльями
над Шенбрунном.
Вперьед, молодцы,
вперьед, сыны Чехии!
Императора поднимем на штыки!
Однажды Сергей спросил чеха, каковы успехи Владимира в скрипке. Иржи растекся в похвалах. Однако, тут же лукаво взглянув на Володю, оговорился чешской пословицей:
