Записки о московской войне - Рейнгольд Гейденштейн
Замойский отправил тотчас Георгия Сибрика (Georgius Sibricus) с письмом к королю, чтобы тот не беспокоился вследствие понесенной неудачи при осаде, ибо она произошла только от чрезмерной поспешности солдат; просил короля, чтобы не отзывал его от осады и сам не оставался бы ради его слишком долго в Невле. Писал о том, что он поставил лагерь в самом удобном месте для ведения осады, ибо благодаря с одной стороны тому, что это место по самой природе весьма удобно и крепко, а с другой — благодаря тому, что по соседству находятся плодородные и изобилующие всем земли, он в состоянии выдержать самое сильное нападение неприятельских сил на этом безопасном месте и вообще не иметь ни в чем недостатка, так как земля эта богата и фуражем и скотом, и хлебом, и водою. Король до сих пор еще оставался в Невле, на месте в особенности невыгодном, так как оно было опустошено прежде стоявшими тут войсками и грабежами казаков, от чего по необходимости был недостаток в провианте и фураже.
Около этого же времени появившаяся в воздухе какая-то зараза, пришедшая сперва с востока, затем перенесенная в Италию и Францию и другие страны, распространившись по всей Европе, проявилась в Кракове, в Вильне, а оттуда дошла и до войска; зараза эта внушала не столько страх по какой либо смертоносной силе своей, сколько удивление по быстроте своего развития, с которою она распространилась по всем соседним местностям. Сперва она по большой части охватывала ознобом спинной хребет, затем переходила у больных в головную боль и слабость; особенно болезнь эта была мучительна для груди; тех, которые в продолжение [157] и 5 дней не умирали от нее, она изнуряла, превращаясь в лихорадку; верную почти смерть приносила тем, которые пользовали себя слабительными средствами или пускали себе кровь: и то и другое средство еще более затрудняло дыхание, первое потому, что весьма сильно отвлекает в грудь всю влагу от головы, а второе — кроме охлаждения тела еще ослабляет силы, нужные для дыхания. Верного названия для этой болезни не было найдено никакого. Король присоединил к войскам, имевшимся раньше у Замойского, 900 польских всадников и около 1.000 пехотинцев венгерских со Стефаном Карлом и затем двинулся в Вильну, захворав и сам в Полоцке выше сказанной болезнью. Между тем Замойский снова стал приготовлять с величайшим рвением все нужное для штурма: приказал увеличить вдвое плот, хотя он и был сделан из довольно больших в ширину бревен, для того, чтобы все-таки солдатам легче можно было приступить к крепости. Деятельно искал он по всем деревням и по берегам озер лодок и судов, для того, чтобы на всех их вести приступ и чтобы сколько возможно больше раздробить на части силы крепостного войска. Неприятели заранее уже увели все оставшияся суда, оставив только одно. Это судно принадлежало тамошним монахам и употреблялось ими для вытягивания больших неводов, и хотя могло вместить почти 80 человек, но так как оно от ветхости уже было негодно и было полно щелей, то неприятели и не взяли его.
Замойский починил его так, что можно было на нем плыть, закрыв его в поврежденных местах частию свежими воловьими кожами, частию мхом. Узнав в то же время, что воевода Полоцкий, Иван Петрович Шуйский находится с войском при Порхове, он отправил туда старого полковника Мартина Вольского с легкой конницей для рекогносцировки. Шуйский, услышав об отъезде короля и не ожидая в продолжение этого времени другого войска, [158] распустил свое ополчение и возвращался в Псков. По этому случилось то, что естественно должно было произойти; в то время, как не ожидая никакой опасности, неприятель оставил всякую осторожность и передвигался спокойно с места на место. Вольский напал, захватил весьма многих; отпустив поселян, пощадить которых приказано было ему Замойским, увел с собою в лагерь несколько взятых в плен дворян. Приготовив все выше сказанное нами для приступа, по прошествии 10-ти дней Замойский, сев с несколькими взятыми с собою военными людьми на большое судно, поправленное, как мы сказали, стал тщательно рассматривать, с каких сторон удобнее всего повести приступ. После этого приказал поражать пушечными ядрами три больверка, находившиеся, как мы сказали, против крепости, чтобы, сбив глину, сделать их более доступными пожару, и вместе с тем, расщепав бревна и как бы обнаружив их жилы, сделать их более восприимчивыми к огню. Было очевидно, что пехота сильно пострадав от непогоды, против которой была плохо защищена, не будет иметь достаточно мужества и сил; по этому шляхта, согласившись между собою, слезши с коней стала требовать, чтобы ее вели к крепости. С нею же соединились, желая того же, и некоторые знатные Немцы, служившие всадниками под начальством Фаренсбека. Поставив посредине людей с факелами и смоляными деревьями, которые должны были поджечь стены, Замойский выстроил отряд так, что с правого фланга, против которого находился верхний больверк, были Поляки и Немцы, с левого у второго больверка — Венгерцы; те и другие должны были охранять против неприятельской вылазки идущих посередине с зажигательными снарядами. Над Поляками поставил начальником Уровецкого, и на всякий случай дал ему в помощники Андрея Оржеховского. С Немцами Фаренсбек отправил Оттона Укскеля. С обеих сторон он приказал защитить плот [159] вышеуказанными мешками против наискось шедших выстрелов из мелких орудий. Проведя его среди многочисленных выстрелов неприятелей, наши пристали к противуположному берегу; так как погода в то же время переменилась и после продолжительных дождей наступило ясное время, то вместе с тем у всех проявилась тем большая бодрость и желание сразиться. Вот передние перешли с плота на берег; в то же время быстро подплывали отовсюду другие суда с солдатами, пушками и факелами, с обеих сторон производилась пальба и наши частые выстрелы наносили большой урон
