Александр Иванченко - Путями Великого Россиянина
На всякий случай тоже даю ссылку: О. Петрученко. Латинско – русский словарь. Москва – Петроград – Харьков, 1918г., стр. 546:
«Religio, onis, t – совестливое отношение к чему-л., вооб. – совестливость...»
Я сделал это замечание потому, что Э. Ренан, писавший некоторые свои труды на латинском языке и, следовательно, свободно владевший латынью, вероятно, из-за своего особого отношения к иудаизму называет его религией, в то время как христианство у него чаще – «христианская теология», в чём, конечно, есть существенная разница. Но корректировать Ренана я, естественно, не буду, хочу лишь указать на этот, с моей точки зрения, научный казус.
Как обычно, приступая к какой-либо теме, Ренан сначала много страниц уделяет для последующих сравнений описанию природы и культуры Эллады, наследницей которой стала Греция. На этот раз ему это необходимо для проведения параллели между Грецией и древней Иудеей. Сделав пространные предварительные описания, потом он заключает:
«Наша наука, наше искусство, наша литература, наша философия, наша мораль, наша политика, наша стратегия, наша дипломатия, наше международное и морское право – всё это греческого происхождения. Картины человеческой культуры, созданной Грецией, могут быть беспредельно раздвигаемы и расширяемы, но основа их – совершенство. Прогресс везде будет состоять лишь в том, чтобы вечно разрабатывать всё то, что либо первоначально создано Грецией, либо зачато в её чреве; лишь превращать в живые образы уже намеченные ею очертания».
Дальше я вынужден ограничиться кратким изложением самой сути того, что Ренан изображает мастерски написанными грандиозными историко-художественными полотнами.
По мысли Ренана, каждая страна и каждый народ имеют в истории своё определённое назначение, причём есть страны и народы, несущие в себе потенциальное разрешение задач всемирной цивилизации, и есть страны и народы, которых подавляющее большинство, но все они лишь как бы потребители того, что создаётся первыми. В числе таких перворазрядных стран Э. Ренан выделяет особо Элладу и древнюю Иудею, говоря, что вся заслуга Рима и всей римской цивилизации лишь в том, что она создала «на муку и в утешение всем юристам римское право». Между тем, как Греции принадлежит несомненное первенство во всех науках и искусствах. У евреев же (здесь Э. Ренан употребляет именно слово «евреев») никакой науки никогда не было и не могло быть. Елогим или Иегова (иудейский бог Яхве – Неизречённый), по мнению древних евреев, едва ли даже позволил бы человеку «познать от древа добра и зла». Не в духе иудаизма было заниматься исследованием окружающей природы и изучением законов мироздания. Он ограничил поприще человеческого мышления только религией, и вне этой сферы ему всё было чуждо. Иудаизм знал одно – веру в Бога. Всего остального он не удостоил коснуться, как слишком низменного, утилитарного, недостойного. Поэтому, говорит Ренан, «с тех давних пор и до настоящего времени не было ни одного еврея с мировым значением ни в науке, ни, особенно, в искусстве, зато в религии не было ни одного равного евреям». В данном случае под религией евреев Ре- нан подразумевает «высокую духовность иудаизма», по сравнению с чем, по его мнению, всё остальное ничтожно, даже науки и искусства. В этом отношении Вавилоно-Ассирию он называет «дикой», хотя по своему научному развитию она стояла «неизмеримо выше Иудеи». В самую отдалённую эпоху в Вавилоне уже были серьёзные учёные. Они создали свою арифметику, геометрию, изобрели календарь, создали астрономию. Она, то есть Ассирия, организовала жизнь человека, установив дни недели по семи планетам Солнечной системы. Её обширная мифо-научная литература старалась и ставила своей задачей изобразить такие чрезвычайно отдалённые от её повседневности явления, как начало мира и возникновение человека. Но только в Библии иудеев эти тщетные, по существу материалистические, искания ассирийцев и шумеров наполнились духовностью и, по слову Господа Бога, обрели некие реальные очертания.
Что касается культуры вообще, развивает далее свою мысль Ренан, то Иудея уступала в ней даже Финикии. Уже во времена иудейского царя Давида, когда средства позволили ему украсить свою столицу грандиозными сооружениями, он вынужден был обратиться к городу Тиру – центру тогдашней культуры в Сирии. Искусство и особенно архитектура там были очень развиты. Сирия не имела ни своего мрамора, ни гранита, но зато ливанский кедр был лучшим деревом мира, и то, что сирийцы делали из него, вполне могло воплощаться также в мраморе и граните. Вот почему по зову Давида в Иерусалим из Тира нахлынули толпы каменотёсов, плотников, зодчих и всевозможных мастеров, которые привезли с собой также горы ливанского кедра. Эти артисты и художники построили Давиду великолепный дворец на удивление всему Ханаану, что без всяких усилий со стороны народа Иудеи, а всего лишь за деньги подняло престиж её царя на неизмеримую высоту. В этом, считает Э. Ренан, сказалось прежде всего величие его духа, а не величие духа зодчих Тира, которых Давид просто купил.
Дальше Ренан переходит к описанию географической среды Иудеи, которая изначально формирует образ жизни того или иного народа, как это полагают и многие иные учёные, в том числе так нелюбимые Ренаном славянские.
То, как он описывает центральную местность Иудеи, над которой господствует гора Синай, заслуживает того, чтобы привести этот кусочек из его книги дословно.
«Она похожа, – говорит он о местности вокруг Синая, – на пейзаж, лишённый воды, и походит на Луну или другое небесное светило, лишённое атмосферы. Нередко на вершине Синая громоздятся тучи и облака. Но если везде гроза благотворна, то здесь она приносит с собой лишь ужас. Нельзя сравнивать Синай с Олимпом, покрытым лесами и изобилующим водами. Уж скорее это Исландия или Жак-Майен, но без снега. Из всех атрибутов, составляющих красу природы, как солнце, вода, деревья, зелень, тучи небесные, животные и человек, из всего этого там виден только камень, испещрённый металлом, камень, враждебный жизни и истребляющий её вокруг себя. Там никогда не зарождалась жизнь, потому что везде царит абсолютная сушь; в этом нечеловеческом крае нет ни одного плода, ни одного зерна хлеба, ни одной капли воды. Но в награду за все эти лишения, нигде свет и воздух так не прозрачны и снег так не ослепителен, как там».
В соответствии с этой географической средой Ренан приводит аналогию с характером и устремлениями израильского народа, для которого гора Синай стала священной. И здесь, вроде бы уклоняясь от своей главной мысли, снова говорит об аналогии: «Экзальтированные еврейские патриоты хотят всё или ничего и крайне обижаются, если историк не придаёт Израилю значения и роли, преисполненной возвышенной аналогии... Это этнографическое недоразумение, что современные евреи считают своими предками то племя, в недрах которого его незначительное меньшинство восприняло ту религию, которую они теперь исповедуют... В мире нет незапятнанной истории. История еврейского народа одна из прелестнейших, но сказать, что на ней нет пятен, не могу, мне чужды такие претензии. Это была бы история вне сферы человека...»
Ренан прав, конечно: ничем не запятнанной истории ни у какого народа нет, как и мнение современных евреев о том, будто выведенные Моисеем из Египта сыны Израиля, их прямые и единственные предки, – лишь «этнографическое недоразумение», хотя бы потому, что в их современных антропологических типах, как я уже говорил, очень трудно отыскать признаки изначальной семитской расы, чаще всего они вообще отсутствуют. Не претерпел существенных изменений только сам прадавний иудаизм, как опять-таки правильно пишет Ренан.
И вот здесь, избрав для себя исторический метод исследования немецкого историка и философа Иоганна Готфрида Гердера (1744–1803), книгу которого «Идеи к философии истории человечества», изданную в Париже в 1828 году с предисловием Иоганна Вольфганга Гёте, считал главным учебником для любого серьёзного историка, сам, вероятно, не заметил, как подошёл к истокам того, о следствиях чего однозначно высказался Гердер: «Министерство, в котором еврей имеет силу, либо дом, хозяйство, в которых еврей носит ключи от гардероба или кассы, также и департамент или комиссариат, где командные посты заняты евреями, всегда представляют собой непросыхающие топкие болота. Согласно старой пословице: где падаль, там и стервятник, где навозная куча, там гнездится инфекция и копошатся черви».
За это высказывание, которое после падения Парижской коммуны и новой реставрации во Франции монархии вдруг широко начали цитировать в европейской прессе, Гердера в синагогах Европы объявили «отпавшим евреем», как в своё время Спинозу и Уриэля Акосту. Но Ренан-то прекрасно знал, что его любимый почивший в бозе учитель никаким евреем не был и быть не мог. Он родился в Восточной Пруссии в семье сельского учителя, среди которых ни в Пруссии, ни в Германии евреев никогда не было. Кроме того, свою карьеру Гердер начал домашним учителем в семье православного дьяка под Кёнигсбергом, у которого в то самое время квартировал русский полковой хирург (имя его нам, к сожалению, неизвестно, однако он фигурирует во всех научных биографиях Гердера), обративший внимание на одарённого, но бедного молодого человека. Хирург убедил парня поступить в Кёнигсбергский университет и заранее оплатил весь курс его обучения на медицинском факультете, чего русский военный врач, среди которых евреев также не было, для правоверного иудея не сделал бы, да и тот, в свою очередь, будь он евреем, никак не мог бы оказаться в роли учителя детей православного дьяка.
