Джулия Ловелл - Великая Китайская стена
К 1550 году Алтан-хан и его монголы сообразили — для преодоления стены им достаточно проехать некоторое расстояние до бреши в оборонительных сооружениях на северо-востоке от Пекина. На западе Датун и Сюаньфу частично еще держались, так как начальник Датуна платил кочевникам, голодавшим после пятимесячной засухи, чтобы они не нападали. Однако в конце сентября — в самый сезон для набегов, когда на полях северного Китая колосится урожай и работают люди, беззащитные и уязвимые вне своих городов и городских стен, — монголы вышли севернее столицы и разбили лагерь чуть больше чем в тридцати километрах от Пекина, в Тунчжоу. Этот город стал последним, где минские армии остановились для передышки, прежде чем выбить монголов из Пекина в 1368 году. Кочевники три дня грабили и жгли пригороды столицы. Правда, пригороды — это не сам город, центр управления с кварталом императорских строений. Однако стратегически и символически они были жизненно важными для столицы. Непосредственно к северу от Пекина находилось излюбленное место отдыха минского двора — зеленая, радующая глаз чуть всхолмленная местность с разбросанными по ней павильонами, летними особняками, речками, храмами и заросшими лотосами озерами. Все перечисленные красоты тянулись на протяжении нескольких десятков километров вдоль многочисленных поселений с их повседневной жизнью и производством. Далее спокойная местность переходила в дикие, поросшие кустарником горы, по которыми извивалась Великая стена, какой ее представляет всеобщее воображение. В качестве последнего оскорбления Алтан 30 сентября лично во главе семисот солдат подошел к северному фасу городской стены и постучался в ворота Аньдин (Ворота Спокойствия И Безопасности), изначально предназначенные служить триумфальными для императоров, возвращавшихся из победоносных походов на север.
Паника и злоба распространились по всему городу. Пока горожане беспомощно смотрели с башен над городскими воротами, как горят пригороды, самые богатые из них — думая о своих владениях к северу от города — громко сетовали на то, что чиновники прячут армию и позволяют монголам безнаказанно бесчинствовать. Они были правы: главный министр Янь Сун посоветовал военному министру не посылать войска из столицы. Он указал: если военные поражения рядом со степью или в степи, в сотнях километров от китайских гражданских очевидцев, могут быть объявлены при дворе великой победой, поражение под городской стеной скрыть от толп, глазеющих с парапетов, будет невозможно. Расчетливо спасая лицо, Янь также основывал свою позицию на практических моментах. Хотя по официальным спискам столичные войска насчитывали сто сорок тысяч человек, к воинской службе привлекли значительно меньше половины этого числа; остальных зачислили в строительные рабочие (не обязательно в интересах государства: солдат частенько своевольно забирали высокие сановники или евнухи для собственных целей). Те, кого собрали для боя в 1550 году, представляли собой жалкую толпу. «Хроника династии Мин» повествует: армия из пятидесяти — шестидесяти тысяч человек, выведенная против врага, «начала хныкать и пускать сопли при виде монголов и отказалась драться. Лица офицеров посерели, военные не могли ничего поделать, только в ужасе, раскрыв рты, смотрели друг на друга».
Для прибывшего подкрепления в городе не оказалось провизии, и голодные помощники просто присоединились к орде грабителей, хватая все, что попадалось под руку.
Цзяцзин никого не щадил, раздавая обвинения. 2 октября он объявил через глашатаев от южных ворот Запретного Города — с той стороны, которая сегодня смотрит на пространство площади Тяньаньмэнь, — что все его чиновники безответственны и коррумпированы. 6 октября заробевшего сражаться военного министра казнили и заменили прагматичным губернатором Датуна, подкупившим монголов, чтобы те прошли мимо крепости, находившейся под его командованием. Видимо, только личное несчастье спасло голову Вэн Ваньда — официального надзирателя за новыми стенами вокруг Датуна — от прямых обвинений императора: после смерти отца он в 1549 году оставил двор и должность и вернулся справить траур в родную провинцию Гуандун, на юге.
Алтан отправил пленного китайца передать императору еще одно послание, где вновь просил разрешения принести дань (на самом деле торговать). Не желая, как всегда, опускаться до контактов с варварами, двор ловко обвел Алтана вокруг пальца. Сначала китайцы ушли от прямого ответа на просьбу, изложенную в письме, поставив под сомнение его подлинность на том основании, что оно было написано не по-монгольски. Потом они потребовали от Алтана вернуться в Монголию и передать просьбу о торговле по принятым бюрократическим каналам — через губернатора пограничного города Сюаньфу.
Поразительно, но Алтан-хан, поставивший на колени весь северный Китай, согласился с их требованием и покорно покинул пригороды столицы. Как можно было предсказать, император так и не пошел на желанное торговое соглашение. Поддавшись приступу дипломатического реализма после похода хана на Пекин, в 1551–1552 годах Цзяцзин позволил открыть торговые рынки, но уже в 1552 году, когда ему снова стало тошно от унизительной сделки с варварами, пересмотрел свою новую политическую линию, казнил чиновников, ответственных за открытие рынков, и запретил всем даже упоминать о возможности торговли с монгольскими ордами, заявив: всякий чиновник, позволивший работу рынков, будет наказан смертью. Набег следовал за набегом, а реалистично настроенные пограничные чиновники, которым приходилось иметь дело с последствиями императорского упрямства и которые возражали против бескомпромиссной политики, пребывали в страхе за свою жизнь. Ян Шоуцянь, один из военных чиновников с северо-запада, вспоминал: «Губернатор Датуна был сурово наказан за то, что допустил контакты с иностранными варварами… все, занимающие ответственные посты, боятся». Даже относительно сговорчивые, выступавшие за торговлю чиновники глубоко усваивали современную им культуру расового презрения, называя монголов алчными «собаками и баранами», таящими «звериные желания, глубокие, как горные ущелья».
Результатом такой политики, помимо кровопролития — только в 1567 году десятки тысяч китайцев были убиты в ходе монгольских набегов на Шаньси, Хэбэй и район Пекина, — стало завершение сооружения стены по границе Китая к востоку от Пекина с целью заткнуть брешь в обороне, где монголы пробрались в 1550 году. Прежде эта часть границы оставалась открытой на протяжении тысячи двухсот километров. И пока эта брешь заполнялась каменными валами и тысячью двумястами башнями, существовавшие форты на западе укреплялись материалами столь же твердыми, как правительственная политическая линия: в середине — конце XVI века поднялась Великая стена не из утрамбованной земли, а из кирпича и камня — в том виде, в каком ее знают сегодня. Но даже при всем том она меньше впечатляла своих строителей, чем впоследствии туристов: как и Юй Цзыцзюнь до них, современники называли сформировавшуюся стену династии Мин не Великой или даже Длинной, а просто Рубежной или Девятью пограничными гарнизонами. В ней видели девять опорных пунктов, расположенных между Ляодуном и Хэбэем на востоке и Ганьсу на западе и соединявшихся между собой стенами.
Последние, северо-восточные, дополнения к стене остаются показательными участками всего сооружения длиной более шести тысяч километров, являя известные на весь мир пейзажи со стеной из камня и кирпича, змеящейся по хребтам заросших кустарником гор. Одновременно вышел приказ приступить к дорогостоящим и долгим работам по восстановлению стены дальше на запад: три года и четыреста семьдесят унций серебра за каждый километр в Сюаньфу, пять лет и общая стоимость четыреста восемьдесят семь тысяч пятьсот унций серебра вокруг Датуна. В 1576 году обновление стены на северо-востоке считалось необходимым. Начиная с того времени и до падения династии Мин в 1644 году было построено из кирпича несколько протяженных и наиболее впечатляющих из дошедших до наших дней участков стены: в 1608 году — Башня Подавления Севера неподалеку от Юйлиня на северо-западе; в 1574 году — Великие Северные Ворота Столицы, кирпичный арочный проход высотой двенадцать метров в Чжанцзякоу — на полпути между Хух-Хото и Пекином, Китаем и Монголией, — устроенный во внешней линии стены; в том же году — южные ворота Форта Завоевания Победы возле Датуна, опять же поднимающиеся над землей на двенадцать метров, украшенные крупными иероглифами, означающими «Гарант», вырезанными с внешней стороны стены, и «Добивающийся победы», самоуверенно высеченными на ее внутренней стороне.
От западной оконечности стены посреди пустынного оазиса Цзяюйгуаня до конечного пункта на востоке, где она подходит к береговой линии в Шаньхайгуане, каждый бастион, форт, амбразура, каждая доска с иероглифами на минской стене, похоже, рассчитаны стать материализованным заявлением страны, чей покой она охраняет, и минского правительства, задумавшего ее строительство: разграничить, включить и исключить.
