Андре Гийу - Византийская цивилизация
Этнические меньшинства составляли в Византии свои объединения, они были многочисленны, но об их жизни известно мало. Если исключить многочисленных представителей этнических меньшинств православного вероисповедания и тех, кто был полностью ассимилирован — славяне, армяне, грузины, арабы, сербы, турки или евреи, остаются только славянские группы в Передней Азии и на Пелопоннесе, например куманы или валахи в Македонии, арабы в Лукании и многие другие, долгое время сохранявшие свой язык, традиции, уклад жизни и жившие относительно изолированно. Этнические меньшинства жили в среди населения Византии или иногда, как болгары, селились на границе империи до своего отделения от нее. Государство стремилось их «романизировать», и разнообразие статуса этнических меньшинств соответствовало их отношению к власти. Постоянный приток иностранцев, вызванный географическим положением страны, сохранял неизменной этническую раздробленность страны, но никогда не угрожал ее культурному единству, а географическое положение, без сомнения, благоприятствовало централизации администрации.
Как же обстояло дело со свободой человека в системе жизни в общине, утверждаемой автократическим режимом государства и его культурой, которые в самом общем значении вмешивались в его частную и общественную жизнь? Слова обманчивы. «Свободный» человек в сельской общине — это бедняк, так как он не платит налогов, его также называют «чужаком», потому что он ни от кого не зависит, он называется рабом или слугой императора — так на официальном и народном языках зовется положение византийца по отношению к императору или Богу. Все жители империи слуги или рабы — поскольку слово сохранило свое первоначальное значение — императора. Слово «рабство» (douleia) постепенно описывает проявление этой зависимости, функции в рамках государства или налоговые обязанности, которые возложены на всех византийцев, невзирая на их положение, за исключением крестьянского пролетариата — неимущего и, следовательно, «свободного». Слово «свобода» потеряло свой первоначальный смысл, и Симеон Новый Богослов в начале XI в. констатировал, что служение выше свободы, так как приносит гражданину репутацию и благосостояние. А свобода? В условиях всеобщей зависимости перед лицом государства, как было в Византийской империи, понимаешь, что свобода означает возможность поддерживать материальное выражение этой зависимости.
По словам историка Михаила Атталиата, который побывал на всех уровнях высшей администрации, одним из благодеяний по отношению к византийцам императора Никифора III Вотаниата (1078–1081 гг.) было предоставление римлянам «реальной свободы» не путем их освобождения, но своей щедростью избавления их от страха перед государственными повинностями. Михаил Пселл в одном из своих многочисленных проявлений хвастовства заявил: «Я вольное и свободное существо, и меня не волнуют сборщики налогов». Не вызывает сомнений, что понятие свободы экономическое, и ее уровень для каждого жителя пропорционален его положению на социальной лестнице. Всех византийцев можно сравнить с пленными, и единственно свободен лишь император, держатель власти, единственная персона, существующая без хозяина, которая зависит на земле только от себя самого (Иоанн Дамаскин). Невозможны никакие отговорки: византийское общество, несмотря на свою теоретически очевидную переменчивость, — это полностью жестко иерархизированный мир. Отсюда можно лучше понять почтительную оппозицию и частое интеллектуальное уединение византийских мистиков: «Не только одиночка или подчиненный, но и игумен и глава многочисленного общества и даже находящийся на службе, которые должны быть беззаботны, то есть полностью отстранены от мирских дел… Любой, думающий о нуждах жизни, не свободен» (Иоанн Новый Богослов). Но теперь мы отвлечемся от структур этого общества, чтобы перейти к его образу мышления.
Образ мышления
Противоречия структур византийского общества, различия между теоретическими построениями и реальностью находятся на уровне анализа образа мыслей, как минимум это выражено в следующем: правовые нормы, правила предков, времени, работа и отдых, костюм и мода, семейная жизнь, мышление победителей и, наконец, порядок. Уважение традиций сталкивается в Византии с ограниченностью концепции.
Официальные сборники законов периодически фиксировали право, применяемое во всей империи, и служили основой для редактирования учебников, предназначенных для юристов-практиков и студентов. Самые известные среди них «Кодекс Феодосия» (438 г.), «Дигесты», или «Пандекты», «Институции», «Кодекс» и «Новеллы», которые составляют «Corpus juris civilis» Юстиниана (VI в.), «Эклога» («Ekloge ton потоп») Льва III (726 г.), «Учебник» («Прохейрон») Василия I (IX в.), его «Конституции», названные «Василиками», — «кодификация, которая включает в себя основные действующие законы начиная с Юстиниана и которая остается основным официальным гражданским и уголовным кодексом до падения империи» (Н. Своронос), и, наконец, «Сборник ста тринадцати законов, пересмотренных и исправленных», известный под именем «Новеллы», императора Льва VI. Эти собрания долгое время расценивались как простые компиляции римского права. Юстиниан в своем письме префекту претории Восток Иоанну восхваляет себя, так как он вернул блеск империи через почитание Античности и древних римлян. Однако два года спустя (537 г.) он добавляет: «Нестабильность проявлений жизни человека, которые никогда не повторяются, но постоянно обновляются, привносит неясность в законы, и то, что казалось справедливым и правильным, подтвержденным наблюдениями, по различным причинам часто переворачивается с ног на голову». Лев III в VIII в. при составлении «Эклоги» использовал чужие сборники законов, где были предусмотрены большинство современных ему ситуаций, но он сделал изложение более четким и сжатым для лучшего изучения и более точного соответствия наказания совершенной ошибке и, как следствие, возвращения виновного в ряды членов империи. Он предпринял настоящую христианизацию древних текстов. Необходимость постоянного обновления законов была провозглашена Львом VI. «В основном, — писал он, — при любых жизненных обстоятельствах именно необходимость определяет манеру действия и вещи, представляющие какое-либо значение, мы их совершаем, в отличие от других, которые не приносят никакой выгоды, и потому, как мы их совершаем, нужно внести гармонию в главы законов. Законы, представляющие какую-либо выгоду для государства, будут сохранены и уважаемы, а те, которые ничему не служат или не достойны особого внимания, не только не достойны упоминания, но и должны быть вовсе исключены из корпуса законов» (П. Ноай и А. Ден).
Эта привязанность светских законодателей к традиции, которую они сохраняют, интерпретируют, адаптируют к существующим условиям и отбрасывают только в случае ее устаревания, равна привязанности церковных законодателей, которые предписывают правила поведения человека в обществе. Один из самых известных примеров, без сомнения, сборник, составленный Иоанном Дамаскином в первой половине VIII в. Во вступлении мы читаем: «Изучение божественного писания принесет богатство, славу, власть и все то, чего желает человек, так как оно дает спасение. Настоящее сочинение создано для того, чтобы мы могли лучше перенести наказания, которые проистекают из этого. Здесь собрано все, что написано в Ветхом и Новом Завете, в манере, удобной для речи, в виде сентенций и проповедей, обо всех сюжетах и всех доводах, а также все, что написано святыми отцами, слава которых воспевается на земле. Здесь собраны также все заповеди, разбросанные по различным главам, они помещены под соответствующими названиями. Все сочинение разделено на три части: первая посвящена вещам, основополагающим для каждого христианина, первопричина которых Божественное Триединство, вторая посвящена созданию и сущности человеческих вещей, третья обращается к порокам и добродетелям». Этот кодекс духовной жизни, имевший успех до конца империи, представляет собой собрание примерно шести тысяч цитат, сгруппированных автором в три книги и разделенных на главы по алфавиту. Под буквой А можно найти главу «Об анархии и народе, не имеющим пастыря», составленную из следующих сентенций.
Habacuc: «Люди без пастыря, как рыбы в море или рептилии на суше».
Матфей: «Сойдя на землю, Иисус увидел огромную толпу людей и пожалел их, так как они напоминали стадо баранов без пастыря».
Григорий Назианзин (IV в.): «Отсутствие главного вызывает беспорядок, их многочисленность приводит к бунту, оба явления заканчиваются одним и тем же — беспорядком и упадком. Беспорядок подготавливает упадок».
Афанасий Александрийский (IV в.): «Беспорядок — символ анархии. Порядок подразумевает существование начальника».
