Записки о московской войне - Рейнгольд Гейденштейн
В то же время, желая пощадить жизнь стольких людей и для того, чтобы огонь не уничтожил укрепления, пушки и другие военные снаряды, наконец и ту добычу, которая должна была достаться войску, Замойский стал склонять Москвитян к сдаче. Осажденные, видя свое крайнее положение, отправили к Замойскому для переговоров знатнейшего служителя церкви, но предлагали при этом такие условия, как будто дела их имели блестящий вид. Задержав у себя епископа, Замойский отправил к ним Павла Юлана (Paulus Julanus) с Иваном Христофором Дрогоевским объяснить им, в каком положении находятся их дела и что только одно может быть условие сдачи — поручить себя милости короля. В это время, на рассвете, прибыл король и часть сенаторов из верхнего лагеря. Собралось также в надежде на добычу значительное число маркитантов и служителей при обозе и уже часть из них устремилась на вал. Видя это, то есть, что люди, не участвовавшие ни в трудах, ни в опасностях осады, сбегаются для добычи, Венгры пришли в ярость, ворвались в крепость и перебили здесь всех без разбора; они говорили, что должно наконец наказать неприятеля за его жестокость и свирепость и кровью его смыть раны стольких сотоварищей и многих других людей, замученных в весьма жестоких и мучительных истязаниях; и то уже из-за пустого сострадания их слишком часто до сих пор щадили; войско, которое было отпущено при завоевании Полоцка, было распределено по другим крепостям Суше, Велижу и Усвяту, а через это могущество неприятеля только усиливалось и возрасла его жестокость. Также поступили и польские солдаты. Замойский отправил людей, чтобы привести воеводу и первейших начальников. Они привели трех начальников и в том числе Ивана Воейкова, о коем раньше было сказано. Когда Замойский стал слишком прилежно распрашивать его, как человека, пользовавшегося большим расположением у князя и знавшего о [141] всех его тайных намерениях, тот по обычаю московскому подумал, что его станут пытать и казнить и потому, когда его увели дальше с глаз Замойского к лагерю, то он, увидя по близости Георгия Фаренсбека, с которым у него было знакомство раньше в Москве, бросился к нему умолять его о жизни. Венгерские солдаты, считая это бегством, тотчас на него напали и, так как никто не имел силы помочь ему, изрубили его[104]. Уже огонь дошел до погребов, где хранился порох; чуя эту опасность, некоторые из наших удалились, а другие не желая отстать от грабежа и убийства, даже в опасном положении остались в крепости; и вот вдруг со страшным треском вспыхнул порох, причинив страшную гибель и соседним строениям и людям, как нашим, так и взятым в плен. От этого огня вместе с тем частию сгорели, частию испорчены были пушки и все находившееся в крепости оружие, большое количество которого Москвитяне снесли туда, из Ливонской добычи пропали военные снаряды и вся остальная добыча. Из больших пушек была пощажена огнем одна только с изображением ястреба, и еще несколько меньших, находившихся около, которые неприятель, разломав здания, поставил на более низком месте против пролома, где намерены были ворваться Венгры.
Мертвых, которых лежали повсюду огромные кучи, король приказал похоронить маркитантам, засыпать рвы, которые были вырыты во время осады — солдатам. За тем, видя, что никоим образом нельзя без этой крепости удержать в своей власти взятую у неприятеля страну, король решил употребить самое большее старание, чтобы возобновить и укрепить оную.
И так, посоветовавшись с архитекторами, итальянцем Домиником Родольфином Камерином (из Камерина), он [142] разделил эту работу на том же основании, как это раньше делал, между Поляками, Венгерцами и Литовцами, полагая, что вследствие народного соревнования тем скорее она будет окончена. Неприятельское войско, как мы сказали выше, находилось при Торопце, оно, как ему было приказано, не пыталось вступать в битву; оно сторожило только отдельных людей, нельзя — ли будет захватить кого, удалившегося от войска ради отыскания хлеба либо сена, пока король был занят осадой Лук; таким образом было захвачено около 50 человек наших.
Так как король полагал, что, по окончании осады, нужно воспрепятствовать этому, то сперва отправил против неприятеля Георгия Барбелия (Georgius Barbelius), начальника эскадрона венгерских всадников, присоединив к нему несколько польских и венгерских всадников и пищальников. Потом решив, что лучше послать значительное войско, которое бы при первой возможности, данной неприятелями, могло вступить в сражение и попытать счастья, при удобном случае, отправил Ивана Збаражского, воеводу Брацлавского, с отборнейшими всадниками польскими, венгерскими и немецкими. Ему он приказал, взяв к себе Георгия Барбелия и всадников, вышедших раньше, приступить ближе к крепости и завязать битву, если представится к тому удобный случай. Отправившись из лагеря вечером и идя непрерывно всю ночь, Збаражский на следующий день догнал Барбелия; посоветовавшись с ним и Фаренсбеком, которого отправил захворавший в это время Замойский с отборной молодежью из своей дружины, он, дав отдохнуть в течении дня обозным лошадям от труда, приказал к ночи Альберту Киралию (Albertus Kiralius) с надлежащим числом польских и венгерских всадников выступить вперед при второй смене, а Барбелию идти за ним с отрядом всадников на расстоянии одной мили; сам же следовал с остальными войсками. Выступив [143] вперед, Киралий наткнулся на неприятельский караул, и преследовал его до самого моста, около которого расположилось в засаде несколько неприятельских пищальников; отбросив их, он не решился дальше идти вследствие темной ночи, и остановился в этом месте. Утром последовал за ним Барбелий и спустя немного остальное войско. После того как присоединилось еще несколько солдат легкого вооружения, Киралий снова был послан вперед.
В это время неприятель, выбрав из всего войска 4.000 человек, которые должны были мешать преследованию со стороны наших, а затем и сами идти вслед за главными силами, начал отступать к Торопцу по направлению к Московской области. Узнав о приближении нашего войска, сейчас означенный задний отряд испугался, движение его сделалось точно также непрерывным и скорым, так что все это вместе казалось похожим скорее на бегство. Впереди нашего войска шли около 40 всадников из шляхты, которые уже успели присоединиться к Киралию. Неприятель переправился через реку и построив войско в боевой порядок, казалось ждал, что наши станут переправляться, чтобы вступить с ними в битву; он оставил тысячу всадников по сю сторону реки, чтобы удерживать наших и привлечь к своему месту.
Последние, то задирая, то отступая, завлекли наших к реке, на противоположном берегу которой размещен был длинный ряд пищальников. После того как
