Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей
По коридорам дворца шел, прихрамывая, массивный мужчина. Хромотой он был обязан сломанному на гонках колесниц бедру — своему первому ранению во время принципата. Как и в случае с Гаем Калигулой, в чьей компании он получил это увечье, созданный античным биографом образ римского императора, бродящего по коридорам собственного дворца в поисках помощи и спокойствия, наводит на грустные размышления. Для Вителлия, как известно, все закончится плохо.
Чтобы не быть узнанным, он решил надеть оборванную грязную тунику. Набил золотыми монетами потайной пояс и спрятался в единственном месте, которое считал безопасным и в котором мог дождаться темноты. Каморка была маленькой, плохо пахнущей: здесь содержали собак, охранявших дворец. Вителлий устроился здесь вместе с ними, загородив дверь кроватью и тюфяком. Он думал не о сне, а о том, чтобы под покровом ночи ускользнуть в Таррацину, где брат обещал ему безопасность. Но ничего не вышло. Когда его обнаружили захватившие дворец вражеские солдаты, грязная туника была покрыта кровью, потому что его покусали собаки. Вителлий попытался солгать и вывернуться, говоря, что он не император, но скоро был узнан. Солдаты набросили ему на шею веревку и связали руки за спиной. Как собаку, его вывели из дворца и поволокли по улицам Рима в сторону Лестницы рыданий, где пытали и обезглавили.[225] «Ведь я был вашим императором», — сказал Вителлий, тем самым признав то, что минутами ранее отрицал. По правде говоря, он не был императором Рима, а всего лишь временной фигурой, на короткое время возвышенной конфликтом, а затем съеденной «собаками войны».
ВЕСПАСИАН (9-79 гг. н. э.)
«Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!»
Все началось в котле гражданской войны и закончилось на провинциальном курорте с холодными источниками. В промежутке между этими событиями Веспасиан из рода Флавиев, «неожиданный» император, по определению Светония, во время своего правления тщательно избегал как жары, так и холода. Рассудительный и сдержанный, не расположенный к поспешности, чувствительный к проделкам и шуткам относительно своей хорошо известной бережливости, этот десятый цезарь Рима, провозглашенный только на пороге шестидесятилетия, умерял расточительность и распущенность там, где с ними сталкивался. Для себя он тоже не делал исключения. Одни эти детали, если допустить, что они верны, отличают его от увлекавшихся излишествами предшественников и объясняют его успех там, где Гальба, Отон и Вителлий потерпели впечатляющую неудачу.
«Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!» — так, по словам Светония, бранил его старый пастух. Так оно и было на самом деле. При наследниках Августа из рода Юлиев-Клавдиев и императорах 69 года эту избитую фразу можно было применить к самому принципату, в котором правитель сменял правителя, происходила смена иконографии, а отличительным признаком являлась подверженность ошибкам вследствие крайней самонадеянности. Десятилетие власти Веспасиана знаменует собой поворотный пункт. Рим изменился: ограничено роскошество, аристократическую помпезность заменила осмотрительность, а на Палатинском холме стала царствовать более прозаическая культура. Веспасиан, этот крепкий солдат, свято чтивший память своей бабки, старательно соблюдавший ежемесячный пост и с тем же усердием проверявший состояние римской казны, по большей части оставался невосприимчивым к коррупционным соблазнам своей должности. Безымянные наложницы, с которыми император время от времени делил постель, вознаграждались пухлыми кошельками с сестерциями (эту плату он вполне мог себе позволить), но он отвергал вмешательство императорских женщин в политику.
Влияние женщин рода Флавиев было ограниченным, за исключением любовницы Веспасиана Цениды, продававшей должности и имперские указы, слухи о которой записал Дион Кассий, утверждавший, что сам принцепс благополучно получал доход от подобного рода торговли. Светоний указывает, что Веспасиан, как и другие «армейские» императоры до него — Гальба, Отон и Вителлий, — «произвел смотр сенату, удалив негодных и включив в списки самых достойных», на первый взгляд заботливо и с соблюдением формальностей, но обращая внимание на личную преданность. Этот фактически всесильный провинциальный всадник уничтожил латинские гласные, но пощадил римлян. Такое милосердие знаменательно для нашей хроники. Таким же знаменательным, по мнению Светония, было то, что оно исходило от представителя незнатного рода, не склонного к патрицианскому надменному чувству принадлежности к власти, которое было свойственно преемникам Августа. Последние ни во что не ставили чужие страдания, несправедливость и каждодневное усердие, отличаясь в этом даже от Отона и Вителлия. К имени Веспасиана принято добавлять добрые слова. Не последнюю роль в этом сыграло окончание гражданской войны: он очистил мир от ее безумия. Как и все победы (но лишь немногие удостаивались таких хвалебных песен), она имела свою цену. Согласно Диону Кассию, в войне погибло примерно пятьдесят тысяч человек.
Несмотря на известное сребролюбие обожествленного Веспасиана, история, включая «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, причисляет его к «хорошим» императорам. Как и большинство современников. Он привел Рим к порядку и, подобно Августу, проявлял подобие заботы о республиканских ценностях, выказывал уважение к древнеримским церемониям в широкой программе восстановления храмов. Веспасиан не упускал возможности отпраздновать мир, который, по собственному утверждению, он принес Риму. Между Базиликой Эмилией и Аргилетом, на месте бывшего мясного рынка[226], он построил храм Мира, прославленный Плинием Старшим как одно из чудес света. В этом настоящем музее под открытым небом хранились в назидание римлянам золотые сосуды из Иерусалимского храма вместе с древними шедеврами живописи и скульптуры.[227] В городе, разрушенном гражданской войной, он поднял налоги и установил специальный еврейский налог, который платили только евреи, чтобы финансировать программу восстановления Рима, включая акведук Клавдия и надежное снабжение водой, а также сеть дорог и мостов, в том числе Аппиеву и Фламиниеву дороги. В эпоху, когда многие римские магистраты ограничивались сетованием и недовольством, Веспасиан появился у храма Юпитера на Капитолийском холме и собственноручно начал расчищать руины и выносить их в корзине на голове. В нее он складывал обломки самого важного храма в римском мире, где несколькими месяцами ранее, когда город захватили страх и страдания, на короткое время нашел прибежище его сын Домициан, а до него Брут и тираноубийцы после смерти Цезаря. Массивная фигура Веспасиана, занятого тяжелым трудом, символизировала город на пороге восстановления. Этот образ нельзя применить к Нерону, Золотой дом которого предназначался только для личного удовольствия, а его строительство угрожало вытеснить обычных римлян за пределы города, его невозможно использовать для престарелого патриция Гальбы или для тучного, опьяненного роскошной жизнью Вителлия. Веспасиан воспринимал верховную власть как службу государству, он не был склонен к деспотическим, садистским или маниакальным действиям своих недавних предшественников. Поэтому неудивительно, что, по словам Диона Кассия, «люди были настроены к нему весьма благожелательно, ибо приобретенная в Британии известность и слава, пришедшая к нему в связи с нынешней войной, и его справедливость, и благоразумие в замыслах — все это склоняло людей к его правлению».[228] Однако с точки зрения логического обоснования посмертные отзывы об этом «хорошем» цезаре кажутся окрашенными лишь в контрастные черные и белые цвета.
Взглянем на ситуацию еще раз и увидим, что истина в данном случае более сложная и многослойная. Она должна учитывать ревизионизм Флавиев, который утверждает, что Веспасиан захватил трон не по причине личной алчности, а из чувства гражданского долга, чтобы предотвратить беспорядки и серьезную угрозу власти закона и сената. Что можно об этом сказать? Неисправимо суеверный Светоний вводит читателей в заблуждение, связывая этот вопрос со знамениями. По-видимому, как предполагает Тацит, он прислушался к политической демагогии Флавиев.[229] Веспасиан у Светония — это человек, порабощенный верой в сверхъестественное, убежденный в важности знамений и мистических знаков, предсказывающих грядущее величие. Дион Кассий с некоторой долей недоверия (вероятно, слегка подняв бровь) принимает подобное объяснение: «Уже давно знамения и сновидения предвещали Веспасиану верховную власть».[230] Мы научились настороженно относиться к тем, кто демонстрирует невинность при получении блестящих наград или разыгрывает нерасположение к ним. Такое притворство — это условность, необходимое оправдание за успех, которого совсем недавно не сумели добиться другие. Перечень знамений у Светония служит пропагандистским целям — не больше и не меньше. Это касается быка, преклонившего шею перед Веспасианом, и удивительного кипариса, поваленного бурей, но на следующий день вновь стоявшего, а также поворачивающейся по своей воле статуи Юлия Цезаря и видения немощного вольноотпущенника, способного проходить сквозь стены храма. Это отрицание кровавого кошмара периода падения Вителлия и отвратительной неконституционной инаугурации династии реформ, рожденной беззаконием и ненавистью в год появления на свет самого Светония. Данный перечень — лучший способ для приукрашивания периода, когда засчитывались только дела, когда последние республиканские средства для достижения власти уступили место грубой военной силе, когда традиция (несоразмерная угрозе анархии) была истоптана сапогами множества жаждущих убийства, неуправляемых солдат. Он наделял победу Веспасиана свойством неизбежности там, где ее быть не могло: случайности, циничный эгоизм и приспособленчество сыграли такую же роль в становлении Флавиев, как любой мессианский предетерминизм, исповедуемый Веспасианом. Подобно юлианскому происхождению от богини Венеры Прародительницы и весьма выгодному для Нумерия Аттика видению того, как Август восходит на небо, это является предметом мифологии и легенд, которые невозможно проверить или опровергнуть. Что самое важное, знамения снимали с Веспасиана всякую вину: он не отвечал за то, что с ним произошло. Это была крайне удобная риторика, оправдывающая честолюбивые планы. В дополнение к этому Светоний, как мы видели, использовал похожие предзнаменования, чтобы внушить неизбежность падения Вителлия.
