Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
В начале сороковых годов (1943 г.) символом возврата к дореволюционной школе стало восстановление школьной формы, вплоть до обязательных косичек для девочек. Было введено и платное обучение в старших классах средней школы: поскольку они готовили учеников для поступления в высшие учебные заведения. Результатом этой меры должно было стать разделение ремесленного и академического обучения. Последнее становилось уделом более привилегированного слоя.
Другой приметой развития этих процессов стало прекращение систематических наборов рабочих в высшие учебные заведения. Рабфаки были сначала уменьшены, а затем повсеместно упразднены. В 1938 г. их заменили заочные факультеты, где простые рабочие могли продолжить свое образование, занимаясь или по вечерам, или заочно. В любом случае учиться они могли теперь только после окончания полного рабочего дня и без всякой финансовой поддержки. Рабочие и крестьяне утратили теперь те преимущества, которые они имели при поступлении в институты. Отбор абитуриентов отныне осуществлялся в соответствии со строго академическими критериями. В 1940 г. была введена плата за обучение в размере 300–500 р. в год, однако студенты, получавшие на экзаменах наивысшие оценки, платили меньше или вовсе освобождались от платы.
К концу тридцатых годов система образования в целом была реорганизована таким образом, что были восстановлены ее традиционные — т.е. дореволюционные — формы. Это полностью соответствовало нуждам общества, ставшего теперь иерархическим, имперским и консервативным. Только один новый элемент появился в этой системе, но именно он и был главным. Речь идет о постоянном насильственном изучении марксизма-ленинизма всеми учащимися и студентами. Это было частью работы по введению жесткой и скучной ортодоксии во все сферы интеллектуальной и культурной жизни, поскольку именно она стала и для Сталина, и для нового правящего класса единственной законной идеологией. Все это нуждается в дополнительном исследовании.
Эта идеология была порождением ленинизма. Однако в дело пошли такие его элементы, которые позволяли придать ему новую, более жесткую и монолитную форму. Сталин вытащил на свет божий специфически ленинское положение о “социализме в отдельно взятой стране”. Ленин высказывал соображения такого рода в статьях, датируемых периодом, когда в одночасье рухнули и надежды на мировую революцию и военный коммунизм. Сталин утверждал, что по природе своей социалистическая революция отличается от буржуазной. Поскольку социалистическая экономика не вызревала внутри буржуазного общества (как буржуазная экономика вызревала внутри общества феодального), то, следовательно, создание социалистической экономики является задачей государства после свершения социалистической революции. Буржуазная революция обычно заканчивается с захватом власти, в то время как для пролетарской революции захват власти является лишь началом, после которого власть используется как рычаг для переустройства старой экономики и для строительства новой. Эти положения, несомненно, находятся в противоречии с мыслями Ленина, высказанными им в “Империализме, как высшей стадии капитализма” и “Государстве и революции”. В этих работах Ленин утверждал, что централизованная экономика развивается внутри позднего буржуазного общества, что позволяет простому рабочему люду просто взять ее под свой контроль и в дальнейшем использовать ее как готовую полусоциалистическую экономику. В предложенной Сталиным новой формулировке основное внимание уделялось государству, чью позитивную руководящую роль он всячески подчеркивал. Совершенно очевидно, что теперь и речи не могло быть об “отмирании государства”, по крайней мере до достижения фазы зрелого социализма. Напротив, Сталин утверждал, что по мере продвижения Советского Союза к социализму будет нарастать сопротивление его внутренних и внешних врагов; соответственно советское государство должно стать сильным, чтобы оказать сопротивление “классовому врагу” и победить его.
Учение Сталина — с последними дополнениями оно получило название марксизм-ленинизм-сталинизм — было систематически изложено в “Кратком курсе истории ВКП(б)”, который стал основной интеллектуальной пищей каждого школьника и студента страны. Там было показано, как партия большевиков под неизменно мудрым руководством Ленина и его ученика Сталина совершила Октябрьскую революцию и затем приступила к планомерному строительству социалистического общества, вопреки всем покушениям внутренних и внешних врагов. Все прочие лидеры большевиков — если им только не посчастливилось умереть до начала чисток — были объявлены вредителями, саботажниками или изменниками, которые делали все от них зависящее, чтобы заставить партию свернуть с избранного двумя великими людьми пути. Это примитивное и мифологизированное изложение советской истории с его ходульными героями и злодеями было предназначено для едва образованных, вышедших из низов людей, занявших теперь посты идеологов, пропагандистов и агитаторов в широко раскинувшейся партийной организации. С самого момента своей публикации “Краткий курс” стал высшим и непререкаемым авторитетом по всем затронутым там вопросам. Другие писания на те же темы должны были повторять священные слова хозяина. Каждый школьник и студент был обязан прилежно изучать его и на экзаменах воспроизводить оттуда наизусть целые пассажи. “Краткий курс” стал каноническим текстом сталинизма.
Верил ли народ всему этому в действительности? Это один из тех вопросов, на который труднее всего ответить, поскольку речь идет о закончившейся эпохе. Тем более, что имеется лишь считанное количество откровенных признаний тех, кто был; столпом системы. Для молодых людей сталинизм обладал, несомненно, большой привлекательностью: он давал цель, для достижения которой каждый посвящал себя служению другим, он давал возможность верить, что жизнь можно и должно прожить во всей ее полноте. По словам Раисы Орловой, которая в конце тридцатых годов была студенткой ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы, образованный на базе гуманитарных факультетов Московского университета), она страстно хотела быть счастливой и жила с плотно закрытыми глазами. Все отрицательные стороны жизни просто отскакивали от этих молодых людей, вытесняемые их полностью зашоренным сознанием. Далее она пишет, что если бы кто-нибудь явился в аудиторию и рассказал бы правду о голоде, срежиссированных судах и трудовых лагерях, ему бы не поверили — напротив, такого человека заставили бы замолчать. Таким образом, многих на пожизненное служение сталинистскому государству подвигала вполне естественная смесь из заботы о собственных интересах, спонтанного оптимизма и альтруистической самоотверженности.
Другой привлекательной чертой этой идеологии была ее определенность, дававшая возможность отбросить все сомнения. Немецкий коммунист Вольфганг Леонхард, который учился в Москве в 1935–40 гг., позднее писал, что марксизм-ленинизм был для них единственно научным мировоззрением. Все прочие — социал-демократы, либералы, консерваторы, имели свои мнения, но только они, марксисты-ленинцы, обладали научным мировоззрением. Они могли быть специалистами по тем или иным вопросам, “но мы знали фундаментальный ответ на загадки прошлого, настоящего и будущего для всех стран и народов”. Перед величием этой ясности личные сомнения, порожденные случайными арестами и театрализованными судебными представлениями, казались совершенно незначительными.
Тем не менее не вызывает сомнения, что едва ли не большинство населения не могло полностью доверять официальной идеологии. Так чем все же занимались эти люди?
Здесь мы подошли к странной и парадоксальной черте советского общества. Люди громогласно повторяли идеологические заклинания, но — Боже сохрани! — никогда не верили им всерьез и не поступали таким образом. Так, каждый должен был со всей убежденностью повторять утверждение, что советская конституция 1936 г. является “самой демократической в мире”, но только полоумный мог попытаться воспользоваться провозглашенными в ней демократическими свободами. Можно привести и противоположный пример: массовые аресты и трудовые лагеря никогда не упоминались в средствах массовой информации. Но все знали, что люди внезапно исчезают, что с ними происходят страшные вещи и что многие из арестованных погибли, — а режиму и нужно было, чтобы об этом все знали.
В результате большая часть народа вынуждена была вести двойную интеллектуальную и духовную жизнь. Одна — у всех на виду — человек повторял самую гротескную ложь и молчал о страшной истине. Вторая ограничивалась кругом самых доверенных друзей, признававших эту страшную правду, если кто-то один имел смелость ее увидеть. Многие вообще никому не, доверяли полностью, поскольку вездесущий НКВД повсюду имел своих осведомителей (стукачей, как их принято было называть).
