Жан Маркаль - Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота
Укрыв машину в тени, я пересек деревню, желая рассмотреть поближе ту странную башню, заинтриговавшую меня с первого взгляда. По правде говоря, в тот момент я спрашивал себя, зачем я приехал сюда. Меня смущала мысль, что кто-нибудь узнает меня и начнет расспрашивать о том, что я делаю здесь, вдали от более привычных для меня мест. Жители этой деревни на своем веку перевидали множество кладоискателей, не обходили Ренн-ле-Шато и подозрительные молодчики, преследовавшие довольно темные цели. Вдруг меня примут за одного из них, решившего вновь потревожить покой деревни, дремлющей под сентябрьским солнцем? Разумеется, у меня не было никаких злокозненных намерений. Меня мало волновало то, остались ли на деревенском кладбище сокровища, спрятанные аббатом Соньером. Мне не хотелось тревожить расспросами или даже своим видом кого-либо из местных жителей. Я лишь хотел видеть, хотел ощутить атмосферу этого места, слывущего либо проклятым, либо сакральным. Мне хотелось составить мнение самому.
Нашей первой реакцией было восхищение. С плато, на котором расположилась деревенька, выстроенная по оси восток-запад, открывался великолепный вид на цепи вершин и долины, кое-где погрузившиеся в тень. Нам показалось, что мы попали в идеальные края, где жизнь похожа на рай, — настолько очаровала нас эта светлая деревушка между небом и землей, обласканная горными ветрами, пропитанными ароматами Юга. Очутившись перед странной конструкцией, выстроенной в неоготическом стиле (это и была знаменитая башня «Магдала»), я и Мон долго молчали. Я уже знал, что аббат Соньер построил башню для того, чтобы поместить там свою библиотеку. Как я понимал этого человека! Как бы счастлив я был, если бы из окна моей библиотеки был виден столь грандиозный и в то же время безмятежный пейзаж! В такой башне, среди своих книг, я не знал бы устали и лени: с какой радостью и легкостью мне бы работалось, с каким удовольствием я бы читал, писал и размышлял! Воистину, в душе аббат Соньер был поэтом, раз задумал и сумел осуществить такой проект. С этого момента все то недоброе или сомнительное, что говорили мне об этом священнике, превратилось в пустой звук. Человек, создавший такую обсерваторию для размышлений, — искатель истины, а ищущий истину не может продать душу дьяволу.
Затем мы направились к храму, по дороге к нему наградив изумленными взглядами виллу Вифания очень странное сооружение в духе тех кошмарных особняков, какие можно было увидеть в парижских пригородах перед войной! В краю, где постройка ведется по традиции из камня, невольно спрашиваешь себя, зачем нужно было возводить такое здание, которое даже «модерном» назвать сложно? Вилла «Вифания» не имеет ничего общего с «ар нуво» Гимара, увековеченным в древних павильонах станций парижского метро… Башня Магдала все же выглядит не столь вызывающе, несмотря на то, что ее стиль является лишь отголоском настоящего стиля: неоготическая мания, охватившая Францию в начале XX века, не миновала и Ренн-ле-Шато. Я сказал себе, что, возможно, Соньер был не так уж и богат, как то приписали ему биографы, — предположение, которое не замедлило подтвердиться, когда я узрел те чудовищные создания, коими аббат решил «оживить» приходской храм.
Однако храм был пока что закрыт, и мы отложили визит на вторую половину дня. Я прекрасно понимал жителей Ренн-ле-Шато, принявших все меры предосторожности, дабы не оставлять туристов в своей церкви без надзора. Если бы не эта мера, церковь давно была бы разорена ненасытными кладоискателями. К слову сказать, при въезде в деревню висит плакат, гласящий о том, что раскопки на территории деревни запрещены. Правда, запрет этот не мешает некоторым по-прежнему обшаривать окрестности под покровом ночи. Итак, церковь была закрыта, но я особо не печалился. Рассмотрев крест на вестготской колонне, установленной напротив храма, я убедился, что опора эта, вне всякого сомнения, когда-то была перевернута. Надпись над входом в храм — «iste locus est terribilis» («место сие ужасно») — несколько смутила меня. С одной стороны, латинское iste, имеющее уничижительное значение, иногда могло выступать в роли притяжательного местоимения второго лица. С другой стороны, я не мог отделаться от мысли, что когда-то по просьбе аббата Анри Жийара мне самому пришлось составить столь же странную надпись, начертанную ныне над входом приходской церкви Треорентека в Морбиане: «дверь, ведущая внутрь». Конечно, речь не идет о той же самой идее, но я оказался в привычной для себя обстановке и уже вовсю проводил аналогии между двумя храмами, столь далекими друг от друга.
Наступило время завтрака — и мы расположились за столом очаровательного ресторанчика в глубине сада. Все было восхитительно, и мы бы чувствовали себя в полнейшей гармонии с окружающим миром, если бы не надоедливое дитя по соседству от нас, которое мы сперва приняли за девочку: ребенка звали Морганой. Разумеется, в этом я узрел еще одно совпадение, поскольку фея Моргана, чей образ неотделим от Броселиандского леса, оставила напоминание о себе в церкви Треорентека: ее можно увидеть на картинах, изображающих страсти Господни. Правда, потом оказалось, что Моргана из Ренн-ле-Шато, докучавшая нам за завтраком, на самом деле была Морганом, мальчишкой с милым личиком. Впрочем, это обстоятельство не отменило моих размышлений об аналогиях между Ренн-ле-Шато и Броселиандским лесом. Не желая вдаваться в рассуждения о том, какого пола были ангелы, я лишь замечу, что у Морганы из Ренн-ле-Шато была ангельская внешность — и дьявольская непоседливость. Да простят мне столь дерзкое отступление, по грубости не уступающее поведению Моргана в то сентябрьское утро 1985 года.
Наконец долгожданный час наступил — и мы очутились в храме в сопровождении небольшого числа туристов, внимательно, деталь за деталью, оглядывавших внутренние покои церкви. Как мне показалось, наши спутники пребывали в сильной растерянности — на их лицах читался вопрос: «Что же здесь спрятано?» Растерянность, впрочем, не мешала им быть уверенными в том, что уж им-то удастся обнаружить некую значимую деталь, ускользнувшую от взгляда предшественников. Забавно… Неказистая церковь Святой Марии Магдалины более не являлась местом молитвы и уединения: «сокровища Ренн-ле-Шато» превратили ее в настоящий трактат алхимика, разумеется зашифрованный, к которому каждый отныне пытался подобрать ключ. Как тут вновь не вспомнить фразу Треорентека: «La porte est en dedans»…
Должен признаться, во время этого визита я лишь пытался понять, в чем суть дела. Над «делом Ренн-ле-Шато» с его аурой тайны следовало поразмыслить, прежде чем высказывать свое мнение или же рассматривать то, что могло быть свидетельством спрятанных там сокровищ или секретов, способных поставить под сомнение историю западной цивилизации. Без паники, как говорят в таких случаях. Меня часто обвиняют в том, что я мечтатель: это заблуждение, поскольку я самый расчетливый холодный рационалист, какого только можно найти в области, где иррациональное является движущей силой интеллектуальных и духовных устремлений человека. Кто-то утверждает, что я агностик — вероятно, за то, что я ценю все религиозные тексты, независимо от того, чья вера создала их. Во всех них в равной степени есть доля Истины, непостижимой для нас. Эту истину, от которой пытались избавиться сюрреалисты, я бы назвал более «реальной», нежели их иллюзорные дивертисменты, — думаю. Блез Паскаль, в свое время говоривший о «логике сердца», чувствовал то же самое. Но в тот сентябрьский день 1985 года, проведенный в Ренн-ле-Шато, я казался себе инопланетным существом, ошеломленным доселе неизвестным и непонятным миром. Как говорится, порой довольно сложно проникнуть в замыслы Бога, но я все же решился на это. Моей задачей стало понять, действительно ли этот храм был восстановлен в соответствии с неким (прежде всего Божьим) замыслом.
Посетитель, переступивший порог храма Ренн-ле-Шато, предупрежден заранее: «Место сие ужасно». Но о каком месте может идти речь? Некоторые из тех, кто уже побывал в этом святилище, не колеблясь ответят: ужасна сама церковь, поскольку верующего в ней встречает не кто-нибудь, а сам дьявол. Правда, замечу, что дьяволу этому (или Асмодею — для близких друзей!) не позавидуешь: он согнут под тяжестью кропильницы.
И все же, проникнув в храм, я вдруг почувствовал странное беспокойство и даже недомогание, чего не происходило со мной нигде, кроме как в церкви Сен-Сюльпис в Париже. Вряд ли это случайность. Конечно, я попытался разобраться, что могло вызвать столь сильное беспокойство, которое охватило не только меня, но и Мон. Быть может, на меня повлияла надпись, извещавшая о том, что «место сие ужасно»? Или гротескный Асмодей, который, несмотря на свое согбенное положение, все же является хранителем церкви? Притом какой церкви… При ее осмотре у меня не раз возникало ощущение, что ее создали для проведения маргинальных служб, подобных «обратным мессам». Множество вещей в этом храме умышленно перевернуто, начиная с «вестготской» колонны, установленной перед церковью. Изображение страстей Господних выполнено в обратной последовательности: такая особенность есть лишь у небольшого числа храмов. А что прикажете думать о гипсовых статуях Иосифа и Марии, выполненных в духе Сен-Сюльпис? Иосиф и Мария, находясь по разные стороны нефа, держат в руках по младенцу Иисусу! Все это очень странно. Разумеется, в этом случае можно вспомнить о двух Иисусах в катарской традиции, но в этой церкви нет ничего катарского. Далее, странная картина в нижней части алтаря, принадлежащая перу самого Соньера: грот, в котором покровительница церкви Мария Магдалина созерцает лежащий перед ней череп. И наконец, присутствие в стенах церкви двух Антониев. Отшельника и Антония Падуанского… Конечно, не следует делать поспешных выводов насчет всех этих «курьезов», но все же стоит отметить, что они легко могут вызвать беспокойство.
