Тайные безумцы Российской империи XVIII века - Александр Борисович Каменский
Благодарный покойному императору Петру III за ликвидацию домовых церквей верейский купец Михаил Матюшин помнил, что тот «был хорошей государь, но жене должно бояться своего мужа, ибо священное писание говорит: будете мудри, яко змия и цели, яко голуби, ведь все святыя здесь на земле обитают». Впрочем, «теперь он государыню любит и почитает, а кто старое помянет, тому глаз вон». Собственную роль в политических событиях Матюшин оценивал даже выше, чем Татаринов свою:
Ныне и взятье города Очакова и Константинополя последовало точно по приказанию его, Матюшина, великому святителю Николаю Чудотворцу, которому он с совета Иоанна Богослова говорил, что время уже взять как сей город, так и Царьград[369].
Штурм и взятие Очакова состоялись в 1788 году, а Матюшин говорил об этом три года спустя, но очевидно, что это событие произвело на него сильное впечатление и врезалось ему в память, причем в его сознании сам он в божественной иерархии был между Иоанном Богословом и Николаем Чудотворцем[370].
Под сильным впечатлением от другого исторического события — казни в Париже короля и королевы — находился губернский регистратор Семен Машонов, в 1795 году убеждавший в необходимости спасти всю царскую семью, чтобы не случилось, «как французы поступили со своим королем»[371].
Спустя несколько лет, уже в царствование Павла I, антигосударственный заговор пытался раскрыть студент богословия Иван Македонский, заявивший, что хочет объявить что-то важное по второму пункту. Дело происходило в Малороссии, где озабоченный государственной безопасностью студент настойчиво подавал соответствующие прошения в уездный суд, но там его сочли помешанным и отправили в духовную консисторию. Македонский, однако, считал себя здоровым, что было подтверждено освидетельствованием, проведенным нижним земским судом: лубенский штаб-лекарь Соболь констатировал, что «Македонской нимало в уме не помешан и совершенно в здравом разсудке находится». В результате настойчивому доносчику удалось все же обратить на себя внимание высокого начальства, и малороссийский гражданский губернатор И. В. Френсдорф сообщил в Петербург генерал-прокурору П. Х. Обольянинову, что Македонский «объяснил о слышанных во время проходу его из Переслава в Каменец Подольский для определения тамо себя в учительскую должность от поляков речах, будто они подали прошения Его Императорскому Величеству о избрании и утверждении по-прежнему короля и что, естли удовлетворения не будет, то имеет быть перемена. По возвращении ж из Каменца Подольскаго также о слышанных им от мужиков словах о бывших тайных собраниях шляхты, чтобы под видом конвоя его императорскому высочеству государю и цесаревичу великому князю Константину Павловичу произвесть в действо зделанный заговор, касающийся до персоны его высочества, а в местечке Бердичев» он видел четырех человек, которые вели подозрительные разговоры. Однако в Петербурге к показаниям Македонского всерьез не отнеслись, и по распоряжению императора, явно недооценивавшего польскую проблему, беспокойный студент был отправлен в сумасшедший дом[372].
Среди узников Спасо-Евфимиева монастыря, обнаруженных там в 1797 году, находился и купец Гаврила Попов, отосланный туда «за написание к Ея Величеству государыне императрице Екатерине Алексеевне письма, чтоб увещевать дворян не продавать людей и крестьян, а их пожаловать бы землями и угодьями, что он зделал из любви к ближнему» и предрекавший, что русские крестьяне могут последовать примеру французских революционеров и сами добыть себе свободу[373]. Попов вряд ли, как А. Н. Радищев, был «бунтовщик хуже Пугачева», но показательно, что Павел I с поставленным Попову диагнозом согласился, его благие намерения не оценил и от монастырского заточения не избавил[374].
Пожалуй, предельной манией величия страдала вдова артиллерийского «щетчика» и мать трех сыновей-артиллеристов Марина Михеева, попавшая в Тайную экспедицию в 1768 году и утверждавшая «я де и сама Россия» и «дети ее держать у себя не смеют, потому што она — Россия»[375].
Стоит заметить, что размышления о внешне- и внутриполитических государственных делах, подобные тем, о которых рассказано выше, практически не встречаются в делах Преображенского приказа конца XVII — первой четверти XVIII века. В петровское время произносившие «непристойные речи» многочисленные «клиенты» главного органа политического сыска, не только безумцы, но и люди вполне здоровые, в основном ругали государя за то, что он разорил страну, велит брить бороды, «пить» табак и носить немецкое платье, дружит с «немцами» и хочет насадить «латинскую» веру. Петра называли Антихристом и считали, что его подменили то ли еще при рождении, то ли во время Великого посольства. Разговоры на эту тему были широко распространены, и подчас у людей особо впечатлительных возникало желание донести истину до царя. Так, дочь московского посадского Федосья в 1705 году поведала следователям Преображенского приказа, что во сне ей явилась Богородица «в светлом одеянии и говорила ей: поди ты, Федосья, к царю, не убойся и говорить ему, чтоб он переменил эту веру и платье перестал носить немецкое и бороды бы не брил, бороды, де, грех брить, и табаку б, де, не пил, кудрей бы накладных не носил, да и пошлины бы с торговых людей не много брал, стал бы, де по-старому жить, так бы лутче было». С этим сообщением Федосья пришла к Арбатским воротам, откуда ее, согласно данным ею показаниям, караульные отвезли к Красному крыльцу (то есть к Грановитой палате Кремля), а оттуда на Никитскую улицу «неведомо х какому князю, и у того князя был государь», которому Федосья якобы пересказала наказ Богородицы, пояснив, что пошлины с торговых людей надо уменьшить, потому что «не даешь ты им расторговатца». В ответ «государь разсмеялся и молвил: до свет не пью табаку. И, поджався под живот, молвил: вот, де, у меня платье такое, мне носить, а бороды у нас издавна бреют». Рассказ Федосьи о разговоре с Петром выглядит вполне правдоподобно. Особенно обращают на себя внимание якобы сказанные царем слова «а бороды у нас издавна бреют» — как аргумент против идей, выраженных в наказе, данном девушке Богородицей. Было бы очень соблазнительно счесть, что мы имеем дело с действительно сказанными Петром I словами, но происходило все это во второй половине марта 1705 года, когда, согласно биохронике Петра, он находился в Воронеже[376]. Возможно, девушка приняла за царя какую-то другую важную персону. Вероятно, ее отвели к Ф. Ю. Ромодановскому, но его дом находился не на Большой Никитской,
