Тайные безумцы Российской империи XVIII века - Александр Борисович Каменский
Так, в то время как Петр Федорович, будучи наследником престола, по-видимому, в основном вызывал симпатии и сочувствие[389], его сын Павел, как мы уже видели по делу Родиона Щетинина, особой благосклонностью не пользовался. Ряжский помещик, отставной шкипер Иван Дубовицкий в 1768 году утверждал, что именно четырнадцатилетний цесаревич Павел разорил все государство, а при допросе сообщил, что никто этого ему не говорил и вообще он не знает, есть ли «у нас цесаревич», но монастыри и церкви разорены и «когда с судейскаго стола збросить зерцало, может, будет цесарское государство, а ныне российское»[390]. Недовольство наследником престола, а заодно и православной верой в 1770 году выражал и отставной поручик Иван Соломеин, публично заявивший, что иконы он не почитает и на них плюет, что простой народ обманывают, и «не только настоятели, но и монахи свою должность совсем позабыли», а «его императорское высочество почитает ни за что». В Тайной экспедиции объяснить свое отношение к великому князю Соломеин не сумел, а про иконы пояснил: «…говорил для того, что во многих церквах написаны иконы не таким подобием, каким были те святыя, а таким лиц видом, какия ныне в живых люди есть»[391].
Отражающее миросознание русских людей XVIII века сплетение в единый дискурс религиозного и светского — характерная черта показаний безумцев в органах политического сыска. Собственно, таким же был и язык, которым государство объяснялось со своими подданными: ссылки на божественный авторитет, демонстративная забота о вере и церкви, торжественные молебны, поездки монарших особ на богомолье — все это легитимизировало действия властей и саму власть, символизировало единство помыслов церкви и государства. Тем же языком говорила с верующими и церковь, декларировавшая религиозно-политическое единство. В проповедях Феофана Прокоповича в первой половине века и Платона Левшина во второй монархи изображались инструментами божественного Провидения, воплощением господней воли. И одновременно оба проповедника были проводниками идей Просвещения, внушавшими своим духовным чадам мысль об отсутствии конфликта между православным вероучением и философией, провозглашавшей культ Разума[392]. На практике, как показано выше, единство церкви и государства не всегда было бесконфликтным. Конфликт этот был латентным и не слишком масштабным. Суть его сводилась к тому, что, не покушаясь на веру и моральный авторитет церкви, проповедуя и защищая православное благочестие, государство последовательно подчиняло церковь как институт своим интересам, утверждая тем самым свой приоритет. Обращенные к образованным членам дворянской элиты слова Феофана и Платона попадали на благодатную почву и должны были рассеивать возникающие сомнения, хотя увлечение масонством во второй половине столетия свидетельствует о том, что эта цель была не вполне достигнута. Людей же с поверхностным образованием все более расширяющееся в повседневной жизни пространство светского, по-видимому, «смущало», создавало ощущение некоего несоответствия, противоречия, конфликта, которое в искаженном болезнью сознании и претворялось зачастую в «непригожих речах».
Глава 9
Одержимый сын «славного господина»
Отец богатый, да сын неудатный.
Русская народная пословицаНеоднократно упоминавшийся на страницах этой книги один из птенцов «гнезда Петрова», вице-канцлер, тайный советник и барон Петр Павлович Шафиров был отцом пяти дочерей и единственного сына Исайи, хоть и дослужившегося до статского советника, но явно не унаследовавшего от батюшки способностей государственного человека. Собственно, если бы он не носил эту громкую фамилию, то, возможно, не сделал бы даже и такой карьеры и уж тем более не удостоился бы упоминания в истории. Между тем еще в 1886 году посвященная ему заметка появилась на страницах журнала «Исторический вестник», причем написана она была не каким-нибудь начинающим автором, случайно наткнувшимся в архиве на курьезные документы, а известным историком и археографом, директором Императорской публичной библиотеки, академиком А. Ф. Бычковым[393]. Надо полагать, именно неординарная фигура Шафирова-старшего и привлекла внимание маститого ученого к судьбе его сына. Судя по всему, источниками его заметки послужили упоминания о Шафирове-младшем в опубликованных документах, а также архивное дело из VIII разряда Госархива (ныне РГАДА. Ф. 8) под № 195, озаглавленное «О бароне Исайе Шафирове, расточившем в карты свое имение».
Описав жизненный путь своего героя (учеба во Франции, переводческая работа, присутствие Петра I на его свадьбе, жизнь в ссылке) до получения им чина статского советника, Бычков отметил, что на этом карьера Исайи Шафирова прервалась, «хотя и по образованию, и по связям он мог бы достигнуть более высокого положения». Причина — в его пристрастии к алкоголю и азартным играм. В частности, он проиграл в карты свое имение в Пензенской губернии, в связи с чем в 1745 году на все его имущество был наложен запрет, а имение отдано в управление жене, которая должна была выплачивать долг кредитору. В 1747 году последовал указ императрицы, в котором говорилось:
…живучи в праздности, не токмо ту деревню разоряет и бедному крестьянству несносныя тягости и нестерпимыя преогорчения чинит, но и сам в непрестанном шумстве будучи, отлуча от себя с поруганием жену и детей своих, в неслыханных и безумных шалостях обретается.
По высочайшему повелению Шафирова было велено отправить в московский Донской монастырь, «доколе в трезвое и доброе состояние приидет», кормить его там на его собственные средства, но «без излишества, не смотря ни на какия его прихоти»[394]. Указ этот последовал в апреле 1747 года, но, согласно документам, о которых пойдет речь ниже, в монастырь Шафиров попал лишь в следующем, 1748‑м, году, пробыл там девять месяцев и уже в 1749 году был освобожден с указанием жить в Москве в своем доме на Мясницкой улице.
В 1750 году умерла жена Шафирова, после чего, как пишет Бычков, «он стал вести еще худший образ жизни». В марте 1751 года главнокомандующий Москвы В. Я. Левашов попросил главу Кабинета императрицы И. А. Черкасова
