Тайные безумцы Российской империи XVIII века - Александр Борисович Каменский
Считавший себя сыном герцога Голштинского копиист Николай Дмитриев утверждал, что дважды «подходил к ручке» ее величества и та «изволила мне сказать, чтоб я ходил во дворец, когда захочу»[363]. Явившийся в 1787 году в придворную церковь в гвардейском мундире купец Алексей Дьяконов в Тайной экспедиции поведал:
Тому года с два сидел он в гостином дворе в суровской линии в своей лавке[364] и показалось ему, что пришла всемилостивейшая государыня и спросила, есть ли у него перчатки. Он сказал, что есть, и она изволила взять перчатки и приказала, чтоб он приходил во дворец. После чего и стал он ходить во дворец в церковь, откуда его раза с три выводили, для того, что, как он придет в церковь, то весь дрожит и бледнеет, однакож он ходить не переставал и незнаемо кто как бы в ухо шептал ему: ты, де, носи белые чулки, а в серых не ходи. Также не по одно время случалось, что из церкви, когда он после обедни хотел вытти, то неведомо какая сила его не выпускала и думает он, что это удерживала его всемилостивейшая государыня. Мундир гвардейской надел он по такому случаю: много раз, когда во дворец водили на караул роту, то Семеновская рота как бы дожидалася его приходу к оной и, коль скоро он к роте подойдет близко, то рота во дворец и пойдет, и он ее всегда провожал во внутрь дворца. Пред отъездом Ея Величества пришла рота во дворец Измайловскаго полку, и он пошел с оною во дворец почти рядом с маиором, то маиор, подошед к нему, сказал: великой человек, пожалуй, отойди подалее, почему и подумал он, что он подлинно большой человек.
Из слов Дьяконова можно заключить, что именно воображаемое знакомство с императрицей стало тем импульсом, который породил и все его последующие действия. Ему лишь «показалось», что она пришла в его лавку, но с этого момента он уже не мог думать ни о чем другом. Однако находившаяся в это время на пути в Крым всемилостивейшая государыня распорядилась отправить «великого человека» в дом сумасшедших[365].
Корабельный писарь Петр Козлов, озабоченный состоянием государства, воплощенным в личности монархини, в 1750 году слышал
ангельской глас имянем господа нашего Иисуса Христа царя небеснаго и пресвятыя нашея владычицы Богородицы, чтоб он, Козлов, явился всемилостивейшей государыне и объявил означенное одно тайное слово такое, чтоб она, всемилостивейшая государыня, изволила содержать себя состоянием добром, и от чужаго б ума удалялась[366].
Как и крестьянин Костюнин, Козлов, таким образом, ощущал себя посредником между Богом и государыней, до которой ему поручено донести божественную волю, но само содержание того, что ему следовало до нее донести, отражает его сомнение в правильности ее поведения.
Гораздо масштабнее мыслил канцелярист Петр Татаринов, о котором столь гуманно отзывался новгородский митрополит Гавриил и который попал в Тайную экспедицию в 1789 году, самостоятельно явившись к придворному дежурному генералу. Свои соображения он изложил в письменном виде:
Прежде нескольких лет, по мнению моему, как в половине 783‑го года, будучи я в училище харьковском, мысленно подумал: как должна быть перемена в воинских и гражданских службах, и о сем безпокоился. Мысль же сия родилась от чтения Апокалипсиса, где, увидев касательное до судеб божиих изречении, возхотел узнать, что будет с Россиею в грядущия после сего годы. Не могши же о том долго узнать, мыслию подумал: ежели бы я ето узнал хотя бы чрез диавола, то бы я отдал себя ему. И тогда ж от той самой мысли родилось: что более не приятствует России из государей дружественных владений? Из российской же министерии ответствовано, что из государств Турция, Польша, Прусия и Швеция. Какими же средствами может отвратиться сие зло? Ответствовано: ежели в Турции останется командовать г-н генерал-аншеф Суворов, Панин и Салтыков, в Польше и Прусии граф Петр Александрович Румянцов и князь Григорий Александрович Потемкин, но с тем только, чтоб сие произвелось с обеих сторон с подачею помощи от близ и по границе лежащих губерний обывателям. В Швеции ежели командовать будет граф Мусин-Пушкин под собственным высочайшим его высочества ведением и предводительством. Потом против Турции тем удобнее можно успеть, ежели его светлость[367] пожелает от Польши крестьян своих купленных перевесть в Крым с помощию гр. Браницкаго, литовскаго гетмана. Ежели притом командовать будет частию войск в Финляндии г. Брюс и ежели в Швеции произведена будет команда тайным образом, чтоб содержать там кордон силами сухопутными действовать.
Размышления Татаринова простирались не только на внешнюю, но и на внутреннюю политику. Он полагал необходимым все губернские учреждения соединить «в один департамент» и объединить палаты гражданского и уголовного суда. Все эти рассуждения можно было бы счесть за досужее прожектерство, но важную роль во всех этих преобразованиях Татаринов отводил и самому себе:
По нескольких месецах должно мне ехать к аглинскому каролю больному, ибо от видения меня он может получить несколько от болезни облегчения и что он поможет России стами миллионами рублей без всякой заплаты возвратно <…> ежели я буду удержан в России, то о сем аглинской король, очень печалясь, придет в совершенное изнеможение.
Учившийся в харьковской семинарии Татаринов сперва служил в курском земском суде, потом канцеляристом при прокуроре, затем в наместническом правлении. С неким Моисеевым он приехал в Москву, потом в Новгород, где над Моисеевым читали очистительные молитвы из требника Петра Могилы. В Новгороде, утверждал Татаринов, Моисеев хотел его женить на дочери купца, выдавал за дворянина и «портил» некоей женщиной, от чего он и теперь продолжал чувствовать слабость в теле. Они поссорились, и Татаринов ушел в Петербург, где определился на вакансию в казенную палату, но там, по его мнению, творились всяческие «безобразия». Грамотный Татаринов знал имена главных российских военачальников, читал или слышал о душевной болезни английского короля Георга III, и это, по-видимому, произвело на него сильное впечатление. Страдая и сам той же болезнью, в Тайной экспедиции он говорил, что все кончится, если ее императорское величество
