Средиземноморская Франция в раннее средневековье. Проблема становления феодализма - Игорь Святославович Филиппов
Таких местностей в нашем регионе не так уж много. Среди них Камарг, который также не мог не привлечь внимание своей необычной природой и совершенно особыми условиями хозяйствования. О болотах в низовьях Роны и к западу от нее сообщают Страбон[630] и Плиний[631], позднее — Цезарий[632], наконец Марсельский полиптик[633] и грамоты каролингского времени[634]. Немало сведений имеется о растительности Камарга, в частности о его сосновых лесах[635], о зарослях тамариска[636] и камыша[637]. Недавние исследования показали, что еще в XII в. Камарг и прилегающие к нему с запада районы были едва обитаемы: островки мертвого леса посреди моря болот[638]. Топонимия свидетельствует, что столь типичные для этих местностей заросли камыша определяли облик приморского пейзажа по крайней мере с конца VIII в.[639]
Часты упоминания о прибрежных stagni, и с соленой, и с пресной водой, тянувшихся, как и сейчас, от Марселя до Руссильона[640], о прибрежных дюнах и заболоченных заводях[641] — и это тоже можно считать указанием на определенное постоянство пейзажа. Речь, разумеется, не идет о неизменности природных характеристик каждой низины или холма, которые как раз менялись и, надо полагать, неоднократно[642]. Однако применительно к более или менее крупным областям, тем более к региону в целом, оправдано говорить о значительной стабильности природной среды. Что касается лагун, грамоты позволяют проследить их хозяйственную историю с IX–X вв.[643], с помощью археологии иногда удается заглянуть в прошлое еще дальше[644]. Местами они вдавались в берег глубже, чем в наши дни, свидетельством чему ойконимы типа: Caputstagni, в районах Безье[645] и Перпиньяна[646], или Salses, на полпути от Перпиньяна до Нарбона[647]. Но будем осторожны: в средние века словом stagnum называли и такие водоемы, которые не имели никакого отношения к прибрежным лагунам, в частности болотистые пруды севеннских предгорий, возникшие в местах геологических разломов; так, в документах XI в. упоминается villa Stagnole[648], к северу от Saint-Guillaume-le-Désert. В отличие от большинства stagni побережья, доживших до наших дней в своих древних границах и в более или менее неизменном виде, водоемы этого типа были в основном осушены уже к XIII в.[649] одновременно с некоторыми закрытыми stagni прибрежной зоны, в частности в Руссильоне[650].
Последние столетия в прибрежных лагунах развито рыболовство, но в раннее средневековье избегали не только выходить в море[651], но даже селиться у его берегов. "Во времена господина Арнальда (епископа Магелона примерно с 1030 по 1060 г. — И.Ф.), Магелонская церковь была необитаемой из-за страха перед сарацинами. Был же там морской порт, именуемый Грау, через который галеры сарацин имели свободный доступ к острову и часто увозили оттуда тех, кто встречался им на пути. И были поставлены четверо капелланов, которые каждую неделю, в третий час, служили там мессу, не осмеливаясь посещать церковь чаще из-за страха перед пиратами"[652]. И в древности, и в раннее, и в классическое средневековье население здесь было редким и по большей части временным: сюда приходили за рыбой и солью[653], но оставаться надолго остерегались — в том числе из-за излишне влажного климата. По сообщениям хронистов, Эгморт (Aigues-Mortes, т. е. "Мертвая вода"), задуманный Людовиком IX как главный средиземноморский порт Франции, был построен среди болот нижней Роны в совершенно необжитой местности[654] — кстати, из привозного камня, который добывали близ Бокера и Кастри. В районе Сета, основанного в 1666 г. по инициативе Кольбера на одном из прибрежных островов Лангедока, постоянных поселений также не было вплоть до XIII в.[655]
В целом, в источниках нет указаний на какие-либо природные явления, которые бы, с точки зрения сегодняшнего наблюдателя, были неожиданными. Все то же позднее таяние снегов в горах[656], все те же яростные ветры[657], и летняя жара[658], столь изнурительная, что в сознании местных авторов рай ассоциировался с прохладой[659], и затяжные засухи[660], и бури с градом[661], все те же безудержные разливы рек, сносящие дома и плотины, вырывающие с корнем деревья и бросающие вызов самим горам[662], и даже — в общем и целом — все та же растительность. Как и в наши дни, реки текли в тени ив[663], у моря все так же шумели сосны[664], среди полей и виноградников все так же возвышались вязы[665]. Судя по числу топонимов, образованных от слова "вяз", именно он определял сельский пейзаж[666]. Вязов было много и в городах: в Ниме, например, под вязом, раскинувшим свои ветви у главного входа в кафедральный собор, совершались публичные сделки[667], а в Тарасконе земельный участок сочли возможным локализовать по вязу, росшему над Роной, у городских ворот[668]. Регулярно упоминаются сосна[669], дуб[670] и ясень[671]. Сведения есть и о других породах, например о земляничнике[672], но насколько они были распространены, ответить затруднительно.
В последние годы появляются хорошие перспективы проверить и дополнить эти фрагментарные данные с помощью естественнонаучных методов, связанных с анализом вещественных следов растительности раннего средневековья, а именно золы и пыльцы. Их изучением занимаются, соответственно, антракология и палинология, точнее их исторические субдисциплины. На сегодняшний день наиболее внушительное воплощение союз истории и естествознания нашел в монографии А. Дюран[673]. Другие известные мне работы в области биоархеологии, при всей их ценности, написаны с минимальным привлечением письменных источников[674].
Применение этих методов связано с серьезными методологическими проблемами. Во-первых, к настоящему времени они опробованы лишь на очень небольшом числе археологических объектов. Во-вторых, оставляет желать лучшего датировка анализируемых материалов: как правило, речь идет о разбросе в несколько столетий. В третьих, и это, пожалуй, главное, при определении ботанических характеристик этих материалов существует опасность недооценить роль человеческого фактора. Например, выяснив, что среди древесных останков, обнаруженных в том или ином поселении, преобладает дуб, мы не вправе спроецировать этот вывод на природную среду данной местности — ведь совершенно очевидно, что люди изучаемой эпохи отбирали строительный и иной материал, руководствуясь не только распространением породы, но и ее долговечностью, удобством в обработке и другими потребительскими свойствами. Иначе говоря, коль скоро эти останки рассматриваются как исторический источник,
