Роджер Мэнвелл - Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера

Вопреки первоначальной договоренности Хансен прислал мне 19 июля приказ немедленно возвращаться в Берлин, и вечером того же дня я приземлился в аэропорту Темпельхоф. Мой брат привез мне инструкции от имени фон Хефтена, адъютанта Штауффенберга, что я должен на следующий день начиная с десяти часов утра ждать звонка в своем кабинете в «Люфтганзе». Мой брат сказал, что покушение на Гитлера предполагалось несколькими днями раньше, но было отложено, поскольку на совещании, на котором оно было намечено, не присутствовал Гиммлер. Но оно при любых условиях состоится на следующий день.

20 июля между пятью и шестью часами вечера мне позвонил Хефтен и попросил немедленно приехать.

— Мы начинаем, — сказал он.

На Бендлерштрассе меня встретил полковник Фриц Йегер. В первый момент мне показалось, что он арестован: справа и слева от него стояли солдаты в стальных касках и со штыками. Рядом также находился эсэсовский полковник в фуражке и при оружии. Йегер же был без головного убора, без оружия и выглядел так, словно его вот-вот уведут в камеру. Но это только казалось. Йегер подошел и дружески поприветствовал меня, после чего направил в приемную Фромма.

— Я не могу отсюда уйти, — объяснил он и кивнул в сторону эсэсовца, давая мне понять, что этот человек — его пленник. Это был, конечно, Пифредер.

Я думал найти Хансена в приемной Фромма, но там его не оказалось, и никто не знал, где его найти. Зато в соседнем кабинете находился Штауффенберг — он разговаривал по телефону. Заметив меня через полуоткрытую дверь, он помахал рукой. Делать мне было нечего, и я просто наблюдал за происходящим. Мои представления о Генеральном штабе в действии оказались весьма далекими от действительности, вероятно, потому, что сам я никогда не был солдатом. Генералы и другие старшие офицеры слонялись вокруг, явно не зная, чем себя занять. Граф Шверин коротко обрисовал мне ситуацию. Он сказал, что Гитлер мертв, но главная немецкая радиостанция постоянно передает, что фюрер жив и только легко ранен. Шверин завершил свой рассказ, заявив:

— Как бы то ни было, Бек твердо намерен завершить начатое. Жаль только, радиостанция до сих пор не в наших руках.

Я спросил Шверина, какова ситуация в стране. Но он не знал. Никто на Бендлерштрассе этого не знал. В качестве предполагаемого адъютанта Бека Шверин спросил, какие я привез новости из Мадрида и Лиссабона. Я сказал, что еще в марте доложил Штауффенбергу, что, судя по всему, нам нечего ждать от союзников, кроме требования безоговорочной капитуляции.

— Так что, — заключил я, — у меня нет ничего нового. То же самое я могу сказать Беку лично.

Последнее оказалось невозможным. Мне совершенно нечего было делать — только ждать и наблюдать. Несмотря на всеобщую суматоху, явно занят делом был только Штауффенберг, не отходивший от телефонов. По долетавшим до меня обрывкам его фраз создавалось впечатление, что вся армия поднялась и обратила оружие против нацизма. В тот момент мне и в голову не приходило, что процесс может быть остановлен и повернут вспять. Штауффенберг произвел на меня очень сильное впечатление, особенно когда вышел в приемную, взял одну из телефонных трубок и начал давать инструкции:

— Говорит Штауффенберг. Jawohl. Ja… Все приказы… Да, я сказал, что все приказы должны быть выполнены немедленно. Необходимо немедленно занять все радиостанции и агентства новостей, сломив любое сопротивление. Вероятно, вы будете получать другие приказы из ставки фюрера, но они недействительны. Вы меня поняли? К власти пришла армия. Как всегда в минуту смертельной опасности для страны, на первое место выступает солдат. Да, Вицлебен назначен верховным главнокомандующим — это вполне официально. А теперь вперед, выполняйте приказ. Вы меня поняли? Хайль!

Услышав эти слова, я почувствовал уверенность в том, что армия владеет ситуацией и доведет дело до конца. Затем я услышал, как Хефтен, действуя от имени Штауффенберга, отдавал приказ пожилому майору подготовить помещение для содержания под стражей некоторых «сомнительных личностей». И я поверил, что наше дело действительно победило. Я не сомневался, что Гиммлер окажет сопротивление, используя войска СС, но был уверен, что Гитлер мертв и высшему офицерскому составу армии можно доверять.

Я не принимал участия в действиях военных и сказал Шверину, что лучше пойду и выясню, есть ли возможность достичь понимания между Попицем и Лебером. (Лебер в это время был в тюрьме, но мы ожидали его освобождения в ближайшие часы.) Шверин согласился, что это хорошая идея, и предложил мне немедленно отправиться к Попицу. Он пообещал дать мне знать, если произойдут какие-нибудь изменения. Я сказал Хефтену, что на Бендлерштрассе мне делать нечего, поэтому я пойду по своим делам, но позвоню ему на следующее утро в восемь часов.

— К этому времени мы или победим, или нас повесят, — сказал Хефтен. Я взглянул на него с откровенным недоумением, но он крепко пожал мою руку и улыбнулся: — До завтра. Auf Wiedersehen.

Я ушел с Бендлерштрассе около восьми сорока пяти. Странно, но мне врезалось в память, что на ближайшей станции метро я взглянул на часы и заметил время. Было точно восемь пятьдесят три.

Дом Попица располагался в Далеме неподалеку от моего дома, где я жил вместе с братом. У меня существовала договоренность с Попицем, что я могу зайти к нему в любое время, даже глубокой ночью, если только увижу в его окне хотя бы слабый лучик света. Это знак, что он еще не спит или что визит к нему будет безопасным.

Вы помните, что я искренне верил в смерть Гитлера и ложность звучавших по радио объявлений. Я был рад, что у нас наконец-то все получилось, и спешил сообщить Попицу хорошие новости. Но когда я добрался до Далема, в его окне света не было, и я не рискнул нарушить нашу договоренность. Пришлось отложить визит до утра. И я отправился домой, чтобы рассказать брату о том, что, по моему убеждению, произошло в Растенбурге.

Когда я пришел домой, у брата был гость — Клаус Бонхёффер. Мы открыли бутылку шампанского, чтобы выпить за славное будущее. Мы были слишком взволнованы, чтобы спать. Радио оставалось включенным, чтобы не пропустить новые сообщения. Постоянная трансляция военной музыки, не прекращавшаяся весь вечер, вселила в мою душу легкое беспокойство. Я не понимал, почему мы до сих пор не захватили радиостанцию. А около часа ночи по радио выступил Гитлер. Мы безошибочно узнали его голос. И все наши радужные мечты исчезли без следа. Охваченные беспокойством и острым разочарованием, мы слушали затаив дыхание. Я позвонил на Бендлерштрассе, воспользовавшись секретным номером, насколько я помню, это было 1293, чтобы соединиться непосредственно с кабинетом Штауффенберга. Мне никто не ответил. И я понял, что Штауффенберг, по всей видимости, арестован.

Что мы могли предпринять в создавшейся ситуации? Я был на Бендлерштрассе и был скомпрометирован уже одним только этим фактом. В любой момент могло появиться гестапо. Мы решили ничего не предпринимать, просто оставаться наготове и дать отпор, если за нами придут.

В нашем доме было оружие — револьверы и автоматы. Мы зарядили их и стали ждать развития событий. Но только ничего не произошло.

Летом светает рано. И вот после долгих часов мучительного ожидания раздался стук в дверь. Мы приготовили оружие.

— Войдите! — крикнул я.

Это оказался муж нашей экономки.

— Извините, господин доктор, — заговорил он, — но у нас там внизу эсэсовец. — Мы насторожились. — Да, — продолжил он, — это брат моей жены, он в отпуске, только что приехал с фронта. Не могли бы мы взять бутылку вина, чтобы отметить его счастливое возвращение?

Еще никогда я не отдавал бутылку вина с такой радостью. Но мы все-таки не отправились спать и продолжили пить шампанское. Кто знает, быть может, нам больше никогда не доведется попробовать сей восхитительный напиток.

Утром 21 июля я решил выяснить, что происходит, и пошел к дому Попица. Возле дома я встретил его дочь, которая была вся в слезах. Она сказала, что рано утром отца арестовали.

Я понял, что следующая очередь моя, но подумал, что следует вести себя как ни в чем не бывало. Это вызовет меньше всего подозрений. И я отправился в «Люфтганзу» в свой кабинет. Я позвонил Штауффенбергу, назвавшись вымышленным именем. Его секретарь Делия Циглер сообщила, что полковник убыл по делам службы.

Часы шли, а я все еще оставался на свободе. Спустя два дня — в воскресенье — я пошел навестить Тротта. Он знал, что моя работа в «Люфтганзе» позволяет мне пользоваться армейским разрешением ездить туда, куда я захочу. С ним был Биленберг. Они потребовали, чтобы я покинул Берлин, пока еще существует такая возможность. Еще Тротт сказал, что я должен «поведать миру о том, чего мы хотели достичь и почему потерпели неудачу».

Я согласился, но хотел, чтобы Тротт поехал вместе со мной. Тот отказался — не мог оставить семью. Позже он был арестован и убит. На следующий день — в воскресенье 24 июля — я вылетел в Мадрид. У меня не было никаких трудностей с выездом из Германии.