Живая вода и вещее слово - Александр Николаевич Афанасьев
От глагол пошли от Господниих, – сказано в стихе о Голубиной книге. Слова дуть и дышать одного корня; дух употребляется в значении ветра:
Отчего у нас духи божие? Духи божие от устоев его, Самого царя, Христа небесного[45].«Ветер – дух божий», – утверждает галицкая поговорка, согласно с древнеиндийским представлением ветров дыханием Варуны (облачного неба). Сливая в одно представление метафору грома, как торжественно звучащее слово Господне, с метафорой молнии, издревле уподобляемой огненному языку, старинная апокрифическая статья («Свиток божественных книг») говорит: «Гром – глас Господень, в колеснице огненной утвержден, а молния – слово Господне, из уст Божиих исходит». Так как молния в то же время представлялась пламенным мечом, то отсюда объясняется известное в церковной живописи символическое изображение Христа: «Глас его яко глас вод мног, и из уст его обоюдуостр изострен исходяй». В гимнах Вед Слово (язык) возведено на степень божества; к нему обращались с молитвами и ему приписывали мощное содействие богу громов (Рудре): в битвах с демонами оно натягивало его воинственный лук. Итак, гром есть слово, которым Перун пробуждает природу от зимней смерти – творит новый весенний мир, а ветер – дух, исходящий из его открытых уст. Старинные грамотники, сравнивая человека с космосом, находили между ними полное соответствие: «В горней части его (читаем в одном рукописном сборнике), яко на небеси светила солнце и луна, гром, ветр, сице и в человеке во главе очи, и глас, и дыхание, и мгновение ока – яко молния». Из этих мифических основ образовывались предания, занесенные в старые рукописи, что дыхание (душа) человека создано от ветра, а теплота или плоть (пламя страсти) от огня (плодотворящей молнии). Уподобление грома слову человеческому повело к тому любопытному осложнению мифов, по которому все баснословные звери и птицы, в каких только олицетворялись громовые тучи, получили характер вещих, т. е. одаренных способностью говорить и мыслить…
Одинаковое впечатление, производимое на слух раскатами грома, стуком кузнечных молотов, мельничной толчеи и молотильных цепов, и мысль о наносимых ударах, соединяемая со всеми этими различными представлениями, сблизили их между собою и породили целый ряд баснословных сказаний. Немецкая сказка рассказывает об ангелах, которые на небе молотят овес цепами; русские поселяне видят небесный молотильный цеп в созвездии Плеяд или Ориона, как свидетельствует придаваемое им областное название Кичига, означающее цеп и валек. И у немцев, и у славян существует легенда о чудесной молотьбе огнем: странствующие по земле Спаситель и апостолы заходят ночевать к одному крестьянину и на другое утро помогают ему в работе; они укладывают ток необмолоченными снопами и зажигают их: солома сгорает, а зерно остается нетронутым и блестит в золотых кучах. Основной смысл предания таков: пламя грозы, возжженное божеством, пожирает снопы-тучи, и на просветленном небе начинают блистать ясные лучи солнца, о мифической связи которых с золотистыми колосьями зрелых нив сказано было выше. В Архангельской губ. совершается следующий обряд гадания о будущем урожае: на Новый год собираются крестьяне на гумно, принося с собою нож и парус; все садятся посредине гумна, ограждают себя круговою линией, начертанною ножом, и накрывают парусом; нож тут же втыкается в землю. Если послышится им шум бросаемых снопов и стук молотящих цепов, то наступающий год будет изобильный, и наоборот – тишина предвещает неурожай. Молотят в это время нечистые духи, и если бы кто из гадающих не досидел в круговой черте до окончания демонской работы – такого смельчака они непременно заколотят ножом. Парус есть эмблема облачного покрова, нож – молния. Замкнутые очарованным кругом и покрытые парусом, гадальщики недоступны и незримы нечистой силе и безопасно присутствуют при ее работе; но тот, кто обнаружит себя, подвергается разящему удару молнии.
В глубочайшей древности зерна не мололись, а толклись, для чего служили простой выдолбленный камень – толчея (ступа) и толкач, или пест, ступу заменил потом ручной жернов и, в свою очередь, должен был уступить ветряной и водяной мельнице. Жернова и мельница обозначаются в народных загадках теми же самыми метафорами, какими живописуются и грозовые тучи[46]; сближая эти различные понятия, народ выражается о громе: «Стукотыть, гуркотыть, як сто коней бижить», а о мельнице: «Стукотыть, гуркотыть, сто коней бижить; треба встати, погадати, що им исты дати». Очевидно, что под влиянием этого поэтического воззрения дождь, град и снег, рассыпаемые тучами, должны были казаться теми небесными дарами, какие мелет облачный жернов. И действительно, в снеге, который уже своей белизною и рыхлостью напоминает смолотый хлеб, видели падающую с неба муку. Чтобы ослабить разрушительное действие приближающегося вихря, существует у немцев обычай вытряхивать на ветер мешок с мукою (мешок – старинная метафора облака). У нас в областных говорах: бус – мелкий дождь и мучная пыль, бусить — идти дождю со снегом, моросить и пылить мукою; мелкий град называется крупою, а мельница для обработки гречихи, проса и ячменя – крупорушкою. У белорусов сохранилось знаменательное поверье, что горные духи (гора-туча), подчиненные Перуну и вызывающие своим полетом ветры и бурю, возят на себе громовой жернов, на котором восседает сам Перун с огненным луком в руках. Баба-яга и ведьмы летают на свои сборища по воздуху в железной ступе, погоняя пестом (толкачом, клюкою) и заметая след помелом. Белорусы говорят, что яга погоняет огненною метлою воздушные силы, которые приводят в движение ее ступу; когда она едет – земля стонет, ветры свищут, звери воют, нечистые духи ревут; самой ступе они дают название огненной. Баба-яга и ведьмы, как облачные жены, свободно распоряжаются естественными силами природы; их быстрые полеты, обладание волшебными конями и заметание следа помелом указывают на вихри и метели; ступа и пест тождественны с тем мифическим жерновом, на котором разъезжал бог-громовник, и с его палицей. Ступа – это грозовое облако, а пест или толкач, ударом которого баба-яга точно так же побивает недругов, как Перун своею дубинкою, – известная нам метафора молнии. Тот же миф развит и в германском предании о чудесной мельнице короля Фроди.
